— Уж лучше бы, ей предоставили цепи самого крепкого железа и плети из самой жесткой кожи, — ожесточенно предложил я.
— Как-то среди этих просителей появился, один товарищ пообещавший принести в качестве подарка вино. Вино это, предположительно, необыкновенно редкое, фаларианское, о существовании которого среди коллекционеров ходили лишь упорные слухи, мол, вино это такое редкое и драгоценное, что стоить оно могло бы столько, что на эти деньги можно было бы купить целый город. Она, конечно, проверила в это. Ведь ей, хотя и бывшей всего лишь рабыней, так хотелось потягивать его, развалившись среди своих подушек.
— Надменная рабыня, — презрительно бросил я.
Женщина еще сильнее опустила голову, вздрагивая от рыданий. Ни одна рабыня не посмеет взять вино без разрешения хозяина. И даже тогда, как бы часто это не случалось, она берет его только по его команде, на его глазах и обычно стоя на коленях перед ним. Иногда, даже, он наматывает ее волосы на руку, запрокидывает голову рабыни, и сам льет это вино ей в рот. Это должно напомнить ей, что все происходит только согласно его желанию.
— Вино, конечно, — продолжил он, — было слишком драгоценным, чтобы быть принесенным с тем просителем, но оно находилось в его палатке. И она вызывает свой паланкин и носильщиков, рабов мужчин, дабы те отнесли ее к тому месту. Тем более что это поможет держать слабость в секрете от ее служанок. Ее часто носили по Косианскому лагерю в закрытом паланкине, так что это мало кого заинтересует. В его палатке она пробует вино, даже осмелившись потребовать, чтобы он сам налил бокал для нее. Это сделано. Она пораженно смотрит на мужчину. Может ли это вино, которое походит на дешевое Ка-ла-на, быть редким фаларианским? Но через мгновение она уже без сознания. С носильщиками, конечно, уже договорились, за помощь они получат свою свободу. Это можно было бы сделать иначе, но этот вариант показался предпочтительным. Они слишком хорошо известны в лагере. Заменив их другими, можно было увеличить степень риска. Кроме того, оставленные там они, скорее всего, были бы убиты косианцами, что стало бы достаточно нелепой, ненужной и глупой тратой способных мужчин. На мой взгляд, теперь в рядах моей армии появились четверо благодарных лично мне, полностью лояльных парня, любой из которых я думаю, охотно умрет за меня.
— Логично, — признал я.
— Паланкин внесли прямо внутрь палатки. К тому времени женщина уже была раздета. Ее, абсолютно бесчувственное тело грузят в паланкин. Там связывают по рукам и ногам, плотно притягивая к сиденью, чтобы чего доброго не вывалилась по пути. Когда она проснется, она обнаружит, что может едва пошевелить мускулами. Рот ее тоже затыкают. Наконец, занавески паланкина задернуты, и она готова к транспортировке.
— Она была усыплена, конечно, — заметил я.
— Не так чтобы глубоко, — сообщил он. — Мы хотели, чтобы она оставалась без сознания, только в течение нескольких ен, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы раздеть, связать и заткнуть ей рот. Мы хотели, чтобы она проснулась поскорее, пока паланкин еще не покинул косианского лагеря, а, пробудившись, полностью осознала, в каком затруднительном положение оказалась, чтобы полностью ощущала свою беспомощность, и все что с ней происходит.
— Великолепно, — улыбнулся я.
— Мой человек проверил ее один раз, — сказал Дитрих. — Убедился, что она очнулась. Глаза шлюхи были широко раскрыта, и она в бешенстве грызла свой кляп. Он не стал мешать ее увлекательному занятию, и оставил в одиночестве.
— Хм, украсть любимую рабыню Полемаркоса из Темоса, — засмеялся я. — Мои краснокожие друзья признали бы это роскошным купом.
— Разве произошедшее не было так тяжко для твоего высокомерия и жадности, а, дорогуша? — спросил Дитрих у женщины.
— Да, Господин, — признала она.
— Но Ты же больше не хочешь быть высокомерной и жадной, не так ли?
— Нет, Господин! — испуганно вскрикнула рабыня.
— Мои люди доставили ее в Торкадино, — закончил он. — Надеюсь, Ты не забыл, что хотя она была рабыней, но потребовала от моего мужчины, чтобы тот налил ей вина.
— Я помню, — кивнул я.
— Свою первую порку, она получила именно от него, — усмехнулся Дитрих.
— Это правильно, — согласился я.
— Потом ее избили еще четыре раза, с небольшими интервалами. На этот раз ей досталось от четырех парней, которые еще недавно были ее носильщиками, а теперь свободными мужчинами.
— Тоже правильно, — кивнул я.
— Время от времени нам даже приходилось сдерживать их пыл, — сообщил он, — а то они чего доброго забили бы ее насмерть.
— Их можно понять, — согласился я.
— К концу общения с ними она была уже полностью готова к допросу, — сказал он.
— Допросу? — удивился я.
— Конечно, — кивнул он. — Неужели Вы думаете, что я приказал добыть эту шлюху ради личного интереса или прибыли?
— Ну, я знавал многих мужчин, который сделали бы это именно по таким причинам, особенно учитывая ее внешние данные, — заметил я.
— Она тщеславна, и мелка, — бросил он. — Разве не так, дорогуша?
— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.
— Но мы же собираемся упорно трудиться, чтобы преодолеть в себе эти недостатки, разве не так, дорогуша? — поинтересовался Дитрих.
— Да, Господин! — страстно заверила его женщина.
Вдруг она пораженно вскрикнула, почувствовав на себе его руку, и попыталась отстраниться, но была остановлена деревянной конструкцией за спиной. Ее руки задергались в железных кольцах наручников. Она смотрела на мужчину с недоверием и ужасом.
— А в чем дело? Ты больше не высокая рабыня, — напомнил он. — Перед Тобой стоит необходимость привыкать к тому, что Тебя будут трогать именно так. Рабыня смотрела на Дитриха дикими глазами, и дергала руками. Она не имела возможность свести ноги.
— Я полагал, что, возможно, вы решили украсть ее, чтобы нанести оскорбление Мирону Полемаркос, — признался я.
— Пожалуйста, нет! — вскрикнула рабыня.
— Конечно, нет, — сказал он. — Я не стал бы рисковать своими людьми в таком ненужном и неуместном предприятии. В первую очередь я беспокоюсь о быстром и эффективном достижении определенных конечных целей. Я редко позволяю себе удовлетворение такого мимолетного тщеславия, если только они не приводят к тем целям, или, по крайней мере, не мешают их достижению. Подобное оскорбление, практически пощечина, в настоящее время не может служить никакой конкретной цели, например, побудить противника к ярости и желанию мести, что могло бы привести к просчету с его стороны. В данной ситуации, это скорее привело бы к дополнительным трудностям с Полемаркосом, которому я должен вскоре послать приглашение на переговоры.
— Нет, нет, нет, — шептала женщина.
— Таким образом, Вы планируете оттянуть его нападение и выиграть время, — предположил я.
— Да, — кивнул он.
— Нет, нет, — скулила рабыня. — Нет!
— Кроме того — добавил он. — Я не собирался вызывать у Полемаркоса какой-либо неприязни. Он — умный офицер, хотя и слабый человек.
— Нет, нет! — простонала женщина, и вдруг широко открыв глаза, и отчаянно задергавшись, закричала: — О, да! Да! Да, Пожалуйста!
Она закрыла глаза, и жалобно заерзала коленями.
— Да, Пожалуйста! — вскрикнула она снова.
— А она энергичная, — заменил я.
— Да, — согласился капитан.
— Возможно, Полемаркосу не доставило бы радости видеть, как она подпрыгивает от Ваших прикосновений, — улыбнулся я.
— Возможно, Ты прав, — признал он. — Но, с другой стороны, думаю, что он понял бы, что я не собирался оскорбить его этим. В конце концов, она всего лишь рабыня.
— Верно, — кивнул я.
— Пожалуйста, не останавливайтесь, — стонала она. — Пожалуйста, не останавливайтесь!
— Ты так же дергалась от прикосновений Полемаркоса? — спросил он ее.
— Нет, — ответила она. — Нет, никогда. Я не знала, что это могло быть так!
Офицер убрал руку, и глаза рабыни тут же открылись. Взгляд их казался совершенно диким. А еще в них стояли слезы.
— Пожалуйста, — выдохнула она, выгибая тело вперед, к нему, жалобно прося уделить ей еще немного его внимания. — Пожалуйста!
— Получается, что Вы украли это типичное рабское мясо, не за ее красоту, что на мой взгляд тоже вполне достойная причина для этого, и не чтобы нанести оскорбление Полемаркосу, а просто для допроса? — спросил я.
— Что Ты имеешь в виду? — уточнил он.
— Да, да-а-а! — благодарно закричала она. — Спасибо, Господин! Спасибо, Господи-и-ин!
— Она — всего лишь рабыня, — напомнил я.
— Это она теперь, всего лишь рабыня, — усмехнулся Дитрих.
— Да-а-а, — простонала женщина. — О-о-о, да — а-а!
— Но прежде-то, — продолжил он, — она фактически была наперсницей Полемаркоса. Посредством своей хитрости и красоты она добилась его расположения, и в результате на Косе осталось очень немного государственных тайн, в которые она, так или иначе, не была бы посвящена. Она даже присутствовала на некоторые военных советах, хотя и скрывалась, конечно, за ширмой. Ее присутствие там, как Ты понимаешь, даже и за ширмой, в значительной мере приводило в замешательство некоторых офицеров. Именно благодаря их недовольным, но осторожным комментариям, подслушанным моими шпионами, я и узнал о ее ценности.
Дитрих на мгновение замолчал.
— Ты все еще полагаешь, что так ценна, моя дорогуша? — поинтересовался он.
— Нет, Господин! — ответила она.
— И кто же Ты теперь? — спросил он.
— Рабыня, только рабыня, Ваша рабыня!
Дитрих снова обратил внимание на ее тело.
— Да, да-а, да-а-а! — начала вскрикивать женщина.
— Так как Ты говоришь, Тебя называли прежде? — осведомился мужчина.
— Люсилина! — задыхаясь, выговорила она.
— Вы отвечаешь на мои прикосновения совсем не как Люсилина, — заметил он, наблюдая, как стонет и извивается рабыня. — То как Ты реагируешь, больше напоминает Лючиту, — заметил он.
— Да, Господи-и-ин, — простонала она. — Да-а-а, Господи-и-ин!