— Вынужден сделать вывод, что с тех пор как Тебя касался мужчина, прошло весьма долгое время, — заметил я.
— Да, — призналась она. — Вы разочарованы во мне? Я требую слишком много времени, чтобы ответить на Ваше прикосновение?
— Мама! — выкрикнула шокированная девушка.
— Ты не рабыня, — сказал я. — У Тебя нет вышколенных, отточенных рефлексов. Тлеющие угли рабского огня не были зажжены в твоем животе. В Тебе пока нет ничего, что могло бы бросить Тебя в пламя страсти от малейшего прикосновения. Ты — свободная женщина. Я не ожидаю от Тебя многого.
— О-о-о! — внезапно закричала она.
— Тем не менее, в Тебе, кажется, есть намек на жизненную энергию.
— О-ой, — дернулась она.
— Интересно, — протянул я.
— О-о-охх! — простонала женщина. — Ой-ой!
— Возможно, как и во всех женщинах, в Тебе есть рабыня, — предположил я, прислушиваясь к ее стонам. — Или возможно, я ошибаюсь, что в Тебе есть рабыня, ибо все выглядит так, как будто Ты — просто рабыня.
— Пожалуйста, не вынуждайте меня отдаться Вам! — внезапно, внезапно взмолилась она, но я, не обращая внимания на мольбы, продолжил ласкать ее.
— Мама! — возмущенно крикнула ее дочь.
— Молчи! — простонала женщина. — Молчи! Неужели Ты не видишь, что я нахожусь в руках мужчины!
— Мама!
— О-о-о! — завыла женщина.
— Ты извиваешься как шлюха! — бросила девушка.
— Что Вы со мной делаете! — ошеломленно воскликнула женщина, наполовину поднимаясь на руках.
— Лежать, — скомандовал я ей, и она послушно опустилась грудью на прохладный мрамор, обхватив его руками, прижавшись к сиденью правой щекой. Тело напряжено, глаза дикие, рот открыт, дыхание тяжелое.
— Что-то не так? — осведомился я.
Она замерла, почти окаменела, лишь сильнее стиснула мрамор в своих объятиях. Казалось, что она не смела пошевелиться.
— Ну? — поощрил ее я.
— Не заставляйте меня кончить, — вдруг взмолилась она.
Какой она стала красивой в своей беспомощности. Да, такая женщина действительно могла бы заслужить высокую цену.
— Почему это? — полюбопытствовал я.
Она застонала.
— Почему? — уже требовательнее спросил я.
Не было необходимо избивать ее за то, что она сразу не ответила на мой вопрос. Все же она пока была свободной женщиной. Такая задержка от рабыни, конечно, является не приемлемой, и может закончиться для нее поркой.
— Пожалуйста, — простонала женщина.
— Так Ты хочешь кончить, или нет? — уточнил я.
— Нет, нет, — проговорила она.
— Думаю, что прошло слишком много времени, с тех пор как Ты по настоящему отдавалась мужчине, если, конечно, Ты вообще когда-либо делала это, — заметил я.
— Да, — всхлипнула она.
— Ты, правда, никогда прежде не отдавалась мужчине полностью? — поинтересовался я.
— Нет, — прошептала женщина.
— Я думаю, что теперь Ты подозреваешь, на что это может быть похоже, не так ли? — спросил я.
— Да, да, — напряженно прошептала она.
Я вновь слегка дотронулся до нее.
— Ой, — отозвалась она, еще плотнее прижимаясь к мрамору.
— Будь сильной, Мама, — призвала ее дочь.
Из глаз женщины брызнули слезы, капая на мрамор скамьи. Скрытый под ее длинными темными волосами замок, державший ее ошейник, с тихим скрипом пробороздил по гладкой поверхности сиденья.
— Мне кажется, что Ты хочешь кончить, — заметил я.
— Нет, нет, — ответила она.
Тогда я нежно погладил ее.
— О-о-оххх, — застонала женщина.
— А я вижу, что Ты хочешь этого, — усмехнулся я.
— Нет, нет!
Но я уже возобновил свои ласки, на сей раз, делая это с изысканной деликатностью, мимолетными, легкими касаниями, которые должны были поставить ее, находящуюся теперешнем состоянии, на край неконтролируемой ответной реакции. У меня не было ни малейшего сомнения, что стоит мне продолжить, и через пару мгновений она, звеня цепью, задергается на животе, и закричит от переполняющих ее эмоций, беспомощно извиваясь на гладком мраморе, сжимая скамью ногами так, что на нежной коже внутренней поверхности ее прекрасных бедер останутся синяки и ссадины.
— Мама, ни один мужчина не сможет заставить Тебя отдаться ему! — выкрикнула девушка.
Мне стало ясно, что она была просто ничего не понимающей девственницей. Несомненно, следующие несколько недель многому научат ее.
— Замолчи, глупая девчонка! — заплакала ее мать.
— Мама! — возмутилась та.
— Почему Ты не хочешь кончить? — поинтересовался я у женщины.
— Моя дочь, — выдохнула она. — Моя дочь здесь!
— Но Ты хотела бы этого, если бы ее здесь не было? — спросил я.
— Да, да! — призналась женщина.
— Интересно, — заметил я.
— Мама! — испуганно запротестовала девушка.
— Вы думаешь, что я собираюсь удалить ее из зала? — осведомился я.
— Пожалуйста! — взмолилась женщина.
— Нет, — отрезал я. — Разве Ты не хочешь, чтобы она знала, каким удовольствием и радостью Ты можешь быть для мужчины?
— Но я же ее мать! — прорыдала она.
— Ты — всего лишь еще одна женщина в ошейнике, — поправил ее я. — И, скоро, вы обе разойдетесь каждая своим путем. Кроме того, я не думаю, что она ровня Тебе. Возможно, когда-нибудь она сможет сравняться с Тобой. Я не знаю. Возможно, Ты, в своей материнской любви, могла бы надеяться на это, и даже помочь с обучением, или дать совет. Однако в настоящее время, уверяю Тебя моя дорогая леди, именно Ты являешься тем призом, от которого сильные мужчины получат наибольшее удовольствие, увидев на животе у своих ног. Кто знает? Может случиться так, что, в конечном счете, вы обе окажетесь в одном и том же доме. Было бы интересно понаблюдать, как вы будете конкурировать друг с дружкой за расположение своего владельца. И меня нет ни малейших сомнений, что это Тебя, моя дорогая, а не ее, будут чаще всего тащить за волосы на кровать хозяина.
Женщина тряслась от рыданий.
— Какие отношения были между Тобой и твоей дочерью? — поинтересовался я, но, не дождавшись ответа, продолжил: — Подозреваю, что весьма прохладные. Уверен, что твоя любовь к ней находила слишком слабый отклик в ее сердце, что твои жертвы, твоя забота и усилия, вложенные в нее, в лучшем случае были не поняты или не оценены по достоинству. Не трудно догадаться, что ее, как это обычно бывает, в тщеславии и эгоизме юности, по-видимому, неизбежных спутниках молодежи, слишком мало беспокоили твои чувства, твоя реальность, как независимой женщины и человека. Едва ли она думала о Тебе с точки зрения этих понятий, или принимала Тебя таковой. Скорее всего, она, как правило, считала Тебя чем-то само собой разумеющимся, часто рассматривая Тебя немногим более чем удобство, инструмент и прибор, имеющийся в ее мирке, немногим более чем свою служанку или спутницу.
— Нет, нет! — отчаянно запротестовала дочь, зато ее мать не произнесла ни слова.
— Но все это для вас обеих теперь осталось в прошлом, — объявил я.
— Да, — прошептала женщина.
— Вы — теперь только две женщины, — предупредил я, — каждая под опекой беспристрастного железа, и каждой предстоит встать на колени на рабский прилавок, и каждой в отдельности предстоит беспомощно подчиняться и выдерживать объективное исследование покупателей. Там не будет иметь никакого значения, что вы — мать и дочь. Скорее всего, вас даже продавать будут не поблизости друг от друга, а в соответствии с вашими номерами, или как это будет решено профессиональными работорговцами на основе их эстетических или коммерческих предпочтений. Там вас обеих предложат, оценят и купят, как двух разных животных, как отдельные, ничем не связанные предметы, просто как товары, исключительно на основании ваших собственных достоинств. И оттуда вы разойдетесь каждая своим собственным путем, скорее всего, чтобы никогда больше не увидеть друг друга снова, каждая на цепи своего собственного рабовладельца. Интересно, кто из них получит лучшую рабыню?
Я снова коснулся ее тела, очень мягко.
— О-о-ох, — тихим стоном отозвалась она на мою ласку.
— Ну, так кто из вас будет лучшей? — поинтересовался я.
— Я не знаю, — ответила женщина.
— Мама! — зло выкрикнула девушка.
— А вот я не сомневаюсь, что, в конце концов, под соответствующим надзором сильных мужчин, Вы обе станете превосходными рабынями, — предположил я.
— Да, — почти неслышно шепнула женщина.
— Не исключено, что спустя какое-то время, Вы обе станете настолько изумительны, что будет затруднительно выбрать лучшую из вас, — заметил я.
На этот раз женщина ничего не сказала.
— Но теперь, нет никаких сомнений, кого из вас мне следует выбрать, — заявил я.
Девушка вскрикнула в гневе. Ее мать отчаянно застонала, сжимая скамью.
— Ты можешь вообразить свою дочь в рабском шелке? — спросил я женщину. — Ты можешь вообразить ее в ошейнике, стоящей на коленях и повинующейся?
— Да, — прошептала женщина.
— Не говори так, мама, — взмолилась дочь.
— Ты можешь представить ее голой, извивающейся в цепях, вскрикивающей и умоляющей о прикосновении мужчины.
— Да, — простонала женщина.
Дочь, закрыв лицо руками, вздрагивала от рыданий.
— Тише, дорогая, — сказала ей женщина. — Так все и будет.
— Мужчины ужасны, — глотая слезы, выговорила девушка.
— Нет, — ответила ей мать, — они — хозяева. Они — это они, как и мы — это мы.
— Я никогда не уступлю им, — заявила девушка, размазывая слезы по лицу.
— Тогда Тебя просто убьют, — предупредила женщина.
Девушка задохнулась от ужаса и отпрянула, звякнув цепью.
— Я могла бы сделать вид, что отдаюсь им, — прошептала она.
— Это — преступление, — сказала мать. — И его легко обнаружить по безошибочными физиологическими признаками. За это тоже наказывают смертью.
— Что же тогда, я могу сделать? — всхлипнула дочь.
— Отдайся полностью или умри, — ответила мать.
— Какие же тогда у меня есть шансы? — спросила девушка.
— Ни одного, — заверила ее мать. — Ты будешь рабыней.