— Ты? — переспросил он.
— Я, — сердито сказала она.
— Ты вызываешь во мне не больше интереса, чем тарлариониха, — заявил он, — и думаю, что если бы Ты была тарларионихой, то даже самец-тарларион не заинтересовался бы Тобой.
Хурта захохотал, запрокинув голову.
— А если бы Ты увидел меня голую, нежную, на коленях у своих ног, надушенную, накрашенную, в ошейнике и цепях, тогда Ты захотел бы меня? — поинтересовалась она.
От неожиданности Хурта подавился смехом. Он вдруг нахмурился, и кажется, рассердился. Рука алара непроизвольно сомкнулась на рукояти топора висевшего на его плече. Другую руку он сжал в кулак.
— Расслабься Хурта, Тебе нечего беспокоиться, — усмехнулась она. — Ты всего лишь большое непритязательное животное. Эти удовольствия никогда Тебе не достанутся.
Хурта не ответил, только сердито сверкнул взглядом и уставился прямо перед собой.
Мы продолжали наш путь к большим воротам.
— Кажется, он все же считает меня привлекательной, не так ли? — спросила Боадиссия у меня.
— Само собой, — согласился я.
— И Ты тоже хотел бы иметь меня, не так ли? — поинтересовалась она.
— С некоторыми оговорками, возможно, — признал я.
— Если бы я была рабыней? — уточнила девушка.
— Конечно, — кивнул я.
— Конечно! — засмеялась она.
— Шевелитесь, — прикрикнул охранник, один из тех, что стояли вдоль нашего маршрута.
Боадиссия принялась мурлыкать себе под нос какую-то аларскую мелодию. Казалось, она находилась в прекрасном расположении духа. Я вновь окинул ее взглядом. После того вечера, который она простояла прижавшись спиной к колесу фургона и руками привязанными к спицам, в ней произошли преобразования, которые трудно было не заметить. Мне даже стало интересно, могла ли она стать со временем подходящей рабыней. Лично мне это не казалось невероятным. Я представил, на что она была бы похожа, если бы на ее шее вместо знакомого шнурка и кулона, красовался ошейник. Полагаю, что владеть ей было бы небезынтересно. Впрочем, решил я для себя, поработить ее никогда не поздно. Тогда можно будет делать с ней, все как, когда и кому захочется.
— Что-то не так? — осведомилась она, заметив мой изучающий взгляд.
— Ничего, — ответил я, выходя из задумчивости.
— Двигайтесь, пошевеливайтесь, — рявкнул следующий охранник.
— Ого, — бросил другой наемник, с интересом разглядывая Боадиссию, что не удивительно, учитывая, что она не была скрыта под вуалью.
— Шевелись, — крикнул еще один конвоир.
— Тебя это тоже касается, свободная девка, — раздраженно буркнул его сосед.
Боадиссия прошла прямо перед этими товарищами, по-королевски, с высоко поднятой головой, делая вид, что полностью игнорирует их, и даже не соизволив удостоить их взглядом. Безусловно, и я был в этом уверен, она отлично знала о том, что они рассматривают ее, и их оценка доставляла ей немалую радость. После событий того вечера, разбуженная в ней женщина уже не могла не замечать оценивающих мужских взглядов и не наслаждаться тем эффектом который она производит на мужчин.
— Ты думаешь, что это мудро с твоей стороны, вести себя подобным образом? — спросил я ее.
— Каким образом? — невинно улыбаясь, уточнила девушка.
— Неважно, — хмуро отмахнулся я, и она весело засмеялась.
По правде говоря, а чего ей было бояться их? Она была свободной женщиной. У нее не было ни малейшего повода, чтобы опасаться их, абсолютно никакого, по крайней мере, если не случится такого, что она окажется рабыней. Вот тогда у нее могло бы быть много поводов для страха.
Впереди, на некотором удалении, я уже мог разглядеть большие ворота Торкадино.
— Шлюха, — заявил один из солдат.
Боадиссия лишь рассмеялась, даже не посмотрев в его сторону.
— Мясо для ошейника, — бросил он, и девушка засмеялась снова, никаким иным способом не показывая ему, что обратила внимание на его замечание.
Как хорошо, если не сказать надменно, она теперь вышагивала. Я присмотрелся к тому, как шли другие свободные женщин и рабыни. Сколь немногие из свободных женщин действительно шли так, гордо неся свою красоту. Возможно, они стыдились этого, или даже боялись этого. Немногие свободные женщины ходят таким способом, так чтобы продемонстрировать свою красоту, например, как это должны делать рабыни. Тут немалую роль играет длина одежды. Длинные одежды, которые носят свободные женщины, это касается и аларского платья Боадиссии, позволяют скрывать определенные дефекты походки, но когда ноги обнажены, как у рабынь, хочешь — не хочешь, а придется ходить красивой и изящной походкой. К тому же, учитывая отеровенность многих предметов одежды рабынь, зачастую двигаться в них необходимо с изысканной аккуратностью. Рабыня, например, и это обычно включается в ее обучение, редко наклоняется, чтобы поднять упавший предмет. Скорее она приседает, сгибая колени, и склоняя тело красиво, подбирая потерю с изящного и скромного полупоклона. Иногда, кстати, обычно при обслуживании молодежных пирушек, юноши устраивают себе своеобразное развлечение, разбрасывая по полу различные предметы, заранее оговаривая какой из них кому из молодых людей соответствует, и рабыня должна поднять их менее изящным способом, чем ей полагается. В зависимости от того какой предмет она поднимет первым, определяют кому достанется ее подчинение. Бывает, что за вечер рабыне приходится сыграть в эту игру не один раз. Я снова присмотрелся к Боадиссии. Ее походка теперь казалась мне чем-то средним между походкой свободной женщины и рабыни. Складывалось впечатление, что сквозь надменность просвечивали некие признаки обещаний рабыни. Пожалуй, можно не сомневаться, что под некоторой опекой, и возможно с ошейником на шее, красота походки могла бы быть сохранена, и даже значительно улучшена, а налет надменности удален. Я снова взглянул на нее. Да, кажется, Боадиссия уже сейчас готова идти в рабской тунике. И у меня не было ни малейшего сомнения в том, что некоторые из тех парней, мимо которых она прошла, задрав нос, тоже были более чем готовы преподать ей, помогая себе плетью, науку правильной рабской походки, причем как в тунике, так и без оной.
— Ты уверена, что хочешь пойти в Ар? — снова поинтересовался я. — Это может быть опасно.
Девушка непроизвольно коснулась медного диска на шее.
— Да, — решительно сказала она. — Я хочу узнать, кто я.
— И как Ты думаешь, кто Ты? — полюбопытствовал я.
— Я не знаю, — вздохнула она. — Но, насколько я знаю, меня нашли среди остатков того, что очевидно было большим и богатым караваном. Возможно, это был караван моего отца.
— Возможно, — пожал я плечами.
— По крайней мере, за место в таком караване, необходимо было заплатить, а это предлагает богатство.
— Это верно, — согласился я.
— К тому же сомнительно, что какой-то извозчик или простой работник, скажем, взял бы с собой ребенка, — заметила она.
— Скорее всего, нет, — кивнул я.
— Исходя из этого, мне кажется вероятным, что моя семья была достаточно богата, — предположила она.
— Полагаю, что это вполне возможно, — не стал спорить я.
Это и правда не казалось мне невозможным. Но как бы то ни было, что-то во всем этом меня тревожило. Буква «Тау» на медальоне, по каким-то мне самому не понятным причинам, казалась смутно знакомой. Я никак не мог вспомнить, где и когда я мог видеть именно этот «Тау», то есть, что именно так прописанный «Тау».
— Почему на диске проставлено число? — поинтересовался я.
— Понятия не имею, — ответила девушка, — но это должно быть какое-то своего рода идентифицирующее устройство, возможно соответствующее адресу или номеру в списке пассажиров.
— Или номеру фургона, — предположил я, — если это был большой караван, или, что более вероятно, номеру торговца или компании имеющим несколько фургонов.
— Да, — согласилась она. — Я никогда об этом не думала. Но, это вполне возможно.
— Возможно, — задумался я.
— Наверняка они хотели бы иметь что-либо по чему можно было бы узнать, кому мог принадлежать ребенок, — заметила она.
— Можно предположить и такое, — кивнул я.
— Так оно и должно быть, — уверенно заявила девушка.
— Возможно, — признал я.
— Хочешь послушать мое последнее стихотворение, — вмешался в наш разговор Хурта, — то, что слегка упрекает тех ленивых товарищей, которые при случае любят поспать подольше?
— Конечно, — сказал я, сразу помрачнев.
— Это — веселое стихотворение, — с улыбкой сообщил мне Хурта.
— Я в этом уверен, — вздохнул я.
— Просыпайтесь, гадкие бездельники! — продекламировал Хурта. — Это — первая строка, сильно, не правда ли?
— Порывисто, — признал я.
— Подъем, противные злодеи! — продолжил Хурта.
— Ты уже пересмотрел первую строку? — осведомился я.
— Конечно, нет, — удивился Хурта. — Зачем менять то, что уже и так превосходно. Это — вторая строка.
— А Ты уверен, что это — веселое стихотворение? — уточнил я.
— Определенно, — заявила Хурта, хихикая.
— Я не знал, что Ты сочиняешь веселые стихи, — заметил я.
— Я многогранен, — напомнил мне Хурта. — Ты что, думал, что я провожу все свое время, сочиняя трагические оды?
— Вот именно так, я как раз и не думал, — заверил его я.
— Во мне присутствует и более несерьезная сторона, — сообщил мне Хурта, — хотя заметить ей могли только те, кто хорошо меня знает. К тому же, если быть постоянно подавленным, по моему мнению, это может неблаготворно сказаться на поэтическом росте.
— Полагаю, Ты прав, — кивнул я.
— Ты можешь мне доверять в этом вопросе, — с важным видом заявил Хурта.
— Очень хорошо, — проворчал я.
— Небольшое отчаяние может далеко завести, — сказал он.
— Уверен в этом, — поддержал я поэта.
— Я начну снова, — объявил Хурта. — Вставай, Ты гнусный, грязный, вонючий, медлительный слин!
— Мне показалось, Ты сказал, что собираешься начать снова, — заметил я.
— Ну да, я начал с третьей строки, — сообщил он и, повернувшись к шедшему рядом с ним мужчине, поведал: — это посвящено моему другу, Тэрлу. Вот ему. В действительности, именно он вдохновил меня сочинить это.