— Оставь ее в покое, — поддержал меня Хурта. — Пойдем уже.
— Мужчины слабы, — заявила Боадиссия. — Сейчас я покажу Вам, чего заслуживают женщины, и в чем они нуждаются.
— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — взмолилась девушка.
Но Боадиссия ужа взялась за рукоять плети двумя руками, занесла ее над головой.
— Пожалуйста, нет, Госпожа-а-а-я-я! — завопила рабыня от боли.
Боадиссия нанесла пять ударов. Она не собиралась жалеть невольницу, и остановилась только тогда, когда наказанная девушка обвисла на шнурах, задыхаясь от плача.
— Ну, что? Теперь Ты будешь стараться доставить своим владельцам удовольствие? — спросила Боадиссия.
— Да, Госпожа, — сквозь рыдания проговорила рабыня.
— Теперь Вы выучила этот урок? — не отставала от нее Боадиссия.
— Да, Госпожа. Да Госпожа! — прорыдала девушка.
— Вот теперь она говорит правду, — сообщила нам Боадиссия, возвращая плеть на ее законное место на крюке.
Я посмотрел в глаза наказанной рабыни. И не смотря на то, что она торопливо опустила голову, я успел разглядеть в них, что сказанное Боадиссией было совершенно верно. Отныне ни один рабовладелец не пожалуется, что он ей недоволен. Она извлекла урок из произошедшего.
— Теперь, пойдемте, — как ни в чем не бывало, позвала нас Боадиссия.
— Интересно, — протянул я.
— Тебе стоит научиться тому, как следует обращаться с женщинами, — заявила Боадиссия. — Это Тебе может пригодиться.
— Ты тоже женщина, — напомнил я.
— Не умничай, — фыркнула она. — Я — свободная женщина.
— Туда, туда, — указывал Косианский солдат. — Не растягиваться.
Мы вернулись в колонну беженцев и продолжили свой путь через лагерь. В моем кошеле лежал мешочек наполненный монетами, плотно наполненный, хотя и главным образом невысокого достоинства, того, которое, не должно было привлечь внимания. Получив деньги от офицера в Торкадино, а не стал отказываться, оставив их себе. Оставалось только попытаться оправдать его доверие. На первый взгляд, средств было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара. А еще в моих ножнах лежали его письма, и мои охранные грамоты. Еще бы знать, что меня ждет впереди.
— Туда, — показал нам направление следующий солдат.
— Кстати, Ты так и не выслушал мое стихотворение целиком, — напомнил мне Хурта.
— Верно, — неохотно признал я.
В следующие несколько енов я был потчеван последним произведением Хурты. Он читал его с необузданной экспрессией, на ходу то тут, то там изменяя строки, без каких-либо предрассудков подвергая целые части немедленным и ошеломительным пересмотрам, необузданным и массовым, несомненно, частью оправданным, а чаще спорным, если не ужасным.
— Ну, как? — поинтересовался поэт, наконец-то, добравшись до конца.
— Я ничего никогда не переживал ничего подобного этому, — признал я.
— Правда, — нетерпеливо спросил он.
— Конечно, — заверил его я, — кроме, конечно, некоторых из твоих стихов.
— Само собой, — довольно сказал он. — А как Ты думаешь, это станет бессмертным?
— Трудно сказать, — покачал я головой. — Ты волнуешься по поводу этого?
— Немного, — скромно сказал Хурта.
— С чего это? — удивился я.
— Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, — объяснил он.
— Не понял, — сказал я.
— Предположите, что оно станет бессмертным, — предложил парень.
— Ну и что?
— А это вполне может произойти, — заявил он, — ведь это настоящее произведение Хурты.
— Ну и? — поощрил я его.
— Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.
— Я понял причину твоего беспокойства, — кивнул я.
— И даже если это и верно, — продолжил Хурта, — все равно, Ты мой дорогой друг, и я просто не могу позволить себя, так с Тобой поступить. Я просто не знаю, что мне делать!
— Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, — посоветовал я, — кому-то, кого Ты сам придумал.
— Изумительное предложение! — обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: — Извините меня, Сэр, как Вас зовут?
— Гней Сориссиус из Брундизиума, — представился тот.
— Спасибо, Сэр, — поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: — Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.
— Чего? — не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.
— Радуйся, — объявил ему Хурта. — Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.
— Чего? — несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.
— А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, — решил уточнить я, — вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?
— Я понимаю, что Ты имеешь в виду, — серьезно сказал Хурта. — В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.
— Конечно, — закивал я. — Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.
— Это точно, — признал мой друг.
— Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почем зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?
— Об этом я как-то не подумал, — признал Хурта.
— Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, — заметил я.
— Ага. Я — чувствительный товарищ.
— А, кроме того, он может все жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он все еще или уже нет.
— Правда, — простонал Хурта. — И что же мне делать?
— Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, — вмешался в нам разговор Гней, — которое декламировал в течение прошедших десяти енов?
— О нем самом, — признал Хурта.
— Отлично, — сказал Гней, — но я привык вставать каждое утро в четвертом ане.
— В четвертом ане? — крикнул ошеломленный Хурта. — Так рано!
— По моему мнению, — бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, — люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.
— Ох, — вздохнул Хурта.
— Вот именно, — подчеркнул свои слова Гней.
— Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, — признал Хурта. — Ты встаешь слишком рано.
— А, кроме того, — продолжил Гней, — я еще и взыскиваю плату с тех, кто посвящает мне стихи.
— Что? — пораженно вскрикнул Хурта.
А мне понравился этот Гней. Он оказался неплохим парнем, даже не смотря на то, что происходил из Брундизиума.
— Серебряный тарск, — заявил он.
— Это очень дорого, — сказала Хурта.
— Именно такова моя обычная плата, — сообщил брундизиумец.
— А у нас есть серебряный тарск? — поинтересовался Хурта.
— Ты продал бы свои бесценные посвящения просто за деньги? — уточнил я.
— Никогда! — решительно заявил Хурта.
Это были верные слова. Я сохранил серебряный тарск, или его эквивалент в мелких монетах.
Гней Сориссиус тем временем поторопился обогнать нас и скрыться впереди.
— Какой негодяй, — прорычал Хурта, глядя ему вслед.
— Действительно, — признал я.
Мне даже стало жаль, что мне не удавалось обращаться с моим крупным другом, столь же аккуратно как это сделал Гней Сориссиус, пусть он и был из Брундизиума. Возможно, у него прежде уже были деловые отношения с поэтами аларов. Почему бы и нет?
— Возможно, в конце концов, мне придется посвятить это стихотворение Тебе, — вздохнул Хурта.
— Смотри-ка мы уже дошли до края лагеря, — заметил я.
Поднявшись на небольшой холм, мы задержались, чтобы оглянуться назад.
— Насколько красиво он смотрится отсюда, — сказала Боадиссия.
Лагерь, раскинувшийся перед нами, на фоне стен Торкадино действительно представлял собой потрясающее зрелище.
— Думаю, — сказал оглянувшийся назад Хурта, — я сочиню новое стихотворение в честь этого настроения.
— А что относительно того стихотворения о тех, кто спит допоздна? — полюбопытствовал я.
— Думаю, что откажусь от него, — ответил он. — Тема тривиальна, и возможно не достойна моих усилий. Надеюсь, Ты не возражаешь?
— Нет, — облегченно вздохнул я.
— Ты хороший человек, — сказал Хурта.
— К тому же это также решает твою проблему о его посвящении, — заметил я.
— Ага, а еще я сохранил наш серебряный тарск, — вспомнил он, — возможно, Ты будешь столь же любезен, и разделишь этот серебряный тарск со мной поровну, как всегда.
— Очень хорошо, — буркнул я.
Алары, конечно, отнюдь не всегда дружат с математикой, зато многие из них — весьма крупные и устрашающие товарищи.
— Спасибо, — искренне поблагодарил меня Хурта.
— Не за что, — проворчал я.
— Вот видишь, как зачастую ловко можно сэкономить тарск! Эх, было два товарища, мы, возможно, спасли бы два тарска.
— Нет, — успокоил я его энтузиазм. — У Тебя было только одно посвящение.
— Ты прав, конечно, — вздохнул он. — Может, уже пойдем дальше?
— Подожди немного, — остановил его я.
— Что случилось? — полюбопытствовал алар.
— Ты ничего необычного в этом лагере не замечаешь? — спросил я.
— Ну красиво, конечно, — признал Хурта, — это даже Боадиссия заметила, хотя она только женщина.
— А больше ничего? — уточнил я.
— А что? — не понял он.
— Мы вне лагеря, — намекнул я.
— Ну и? — снова не понял он.
— С этой стороны нет никаких тыловых укреплений, — подсказал я, — никакой защиты вообще, даже мелкой канавы не выкопано, ничего, что могло бы защитить лагерь от нападения извне.
— Интересно, — задумался Хурта.
— Косианцы, очевидно не опасаются прибытия войск из Ара, для снятия