– Эй, что это ты делаешь? – потребовал ответа Билли.
– Спроси у нее, что это она делает? – прошипела Энид. – Загляни в бумажник моего мужа, и ты найдешь там великолепное фото своей женушки. Поскольку тебя не было, она занялась соблазнением моего мужа.
– Заткнись, поганая сучка.
– Не смей так со мной разговаривать. Если бы ты не был таким пьяным все время, то сделал бы что-нибудь, чтобы прекратить все это.
Взяв за руку Дженни, безмолвную, со стекающими каплями, Билли прямиком вышел из гольф-клуба. Только когда они отъехали от Санингдейла миль десять, она заговорила: – Извини, Билли. Когда ты узнал?
– Я прочитал «Взгляд на частную жизнь» сегодня на вокзале.
– О, мой бог. Наверно, это было ужасно.
– Смешного мало.
– Гадкая статейка. Меня не увольняли из «Пост». Я сама ушла. А Кев был даже доволен. Раньше он никогда не попадал во «Взгляд на частную жизнь».
Билли остановил машину. В свете уличных фонарей Дженни увидела в его глазах глубокую печаль.
– Ты любишь его?
– Не знаю, но он такой мужественный, а я такая слабая. По-моему, мне нужен кто-нибудь, кто направлял бы меня на путь истинный.
– Едва ли он занимался этим недавно. Послушай, я люблю тебя. Это моя ошибка. Мне нельзя было оставлять тебя так часто, позволять залезать в долги, быть настолько занятым только лошадьми. Тебе, наверно, было ужасно плохо: без детей да еще бороться за возможность писать книгу, не имея денег. Я просто не хочу, чтобы ты была несчастной.
В понедельник Кевин Кали вызвал к себе Билли. Его первыми словами были: «У меня получился ужасный конец недели». Я глаз не сомкнул от беспокойных размышлений.
– Извините. А в чем, собственно, проблема?
– Я должен сообщить тебе неприятную новость: я больше не могу поддерживать тебя финансово. Мое окончательное решение – отработать назад.
– Жаль, что ваш отец не сделал этого сорок лет назад.
– Кевин не понял шутки, ибо был слишком озабочен тем, чтобы договорить свою заготовленную речь. – Контракт заканчивается в октябре, и я не собираюсь возобновлять его. За последние шесть месяцев ты выиграл не более 3000 фунтов. Я теряю слишком большие деньги.
– И трахаешь мою жену.
– С этим ничего не поделаешь.
Затем я попытался ударить его, рассказывал потом Билли Руперту, но был настолько пьян, что промахнулся. Он что-то там еще говорил о спонсировании Дриффилда.
– Ладно, – сказал Руперт. – Одно дерьмо другого стоит.
Победа на чемпионате мира вдруг превратила Джейка Ловелла в звезду. В газетах появились дико преувеличенные материалы о его цыганском происхождении. Женщины с восторгом говорили о его темных таинственных глазах. Молодые наездники мужского пола подражали его невозмутимым манерам, носили золотые кольца в ушах и пытались копировать его короткую стрижку ежиком. Постепенно он стал менее скрытным относительно своего происхождения и уже открыто признавал, что его отец был торговцем лошадьми и браконьером, а мать – школьной поварихой. Спонсоры преследовали его, а владельцы наперебой предлагали скакать на их лошадях. Отказ от перехода в профессионалы и крайнее нежелание давать интервью (я наездник, а не рассказчик) только увеличили его престиж. Людям нравился и тот факт, что он как и раньше много заботился о семье. Тори и дети выручали с лошадьми. Фен под покровительством Мелиза в августе выиграла чемпионат Европы среди юниоров, и хотя держалась Джейком на задах, начала делать свое имя.
Но важнее всего было то, что Джейк оживил в Англии спорт, который терял благосклонность публики и падал в популярности. Переменчивый зритель любит героев. Факт, что цыган Джейк победил на чемпионате мира все другие нации, существенно возродил интерес к соревнованиям по преодолению препятствий.
Где бы теперь Джейк ни прыгал, его представляли как чемпиона мира, что вносило определенное напряжение, так как люди ожидали от него хорошей езды, но и также увеличивало его уверенность в себе. За остаток года и добрую половину весны он с Макулаем штормом пронесся по Европе как гунн Атилла, побеждая в каждом проходящем соревновании серии гранд-при. Два его других новичка, Лаурель и Харди, тоже получили признание. Лаурель – прекрасный робкий и очень нервный гнедой, который пугался, если вдруг на площадке сбора червяк вдруг высовывал голову из земли, был великолепен в скоростных классах. Харди – крупная коренастая лошадь серой масти, был головорезом и забиякой, но имел феноменальный прыжок. В общем, люди узнавали обе эти лошади.
Но истино любили, конечно, Макулая. В то время, как другие наездники меняли спонсоров и были вынуждены называть своих лошадей нелепыми и постоянно изменяющимися именами, Макулай оставался в славе самим собой, следуя за Джейком без поводьев, как большая собака, всегда подталкивая головой вручающих призы и откликаясь серией взбрыкиваний на аплодисменты зрителей.
В ноябре Джейка избрали спортсменом года. Макулай пришел в студию вместе с ним и превзошел сам себя: он всю передачу показывал свой член, отдавил ногу Дадли Диплоку и съел грамоту, подаренную его хозяину. Впервые публика увидела Джейка конвульсивно дергающимся от смеха и была еще более очарована.
Взбешенный унижением на чемпионате мира и плохой рекламой, полученной из-за продажи Макулая на Ближний Восток, Руперт решил на пару месяцев исчезнуть. Погрузив шесть своих лошадей, он пересек Атлантику и поднял свой моральный дух, выиграв на шести соревнованиях в Калгари, Торонто, Вашингтоне и Медисон Сквер.
Хелина всегда с тоской вздыхала, что ее родители никогда не имели возможности познакомиться с внуком. На этот раз Руперт поймал ее на слове. Вылетев всей семьей и захватив еще нянечку, он сбросил их во Флориде на мистера и миссис Макулай, а сам в это время путешествовал по американскому кругу и, как с кислым видом определила миссис Макулай, «наслаждалась собой». Пребывание с двумя детьми у родителей рассеяло одну из иллюзий Хелину. Она решила, что даже если у Руперта дела пойдут совсем плохо, то она все равно больше никогда не побежит домой к мамочке. В общем, вся семья была счастлива в ноябре вернуться домой в Пенскомб.
Через две недели после того, как Руперт отбыл в Америку, Билли отправился в гибельную поездку в Роттердам, где он паралитически пьяный выпал на поле и смеялся, сидя на опилках, когда один из оставшихся у него новичков скакал по рингу и не давал себя поймать. Эта история обошла все английские газеты. Билли вернулся домой, чтобы обнаружить, что Джейни ушла, прихватив с собой весь гардероб, рукопись, Гарольда Эванса и, что хуже всего, Мевиса. Билли пьяным ворвался в квартиру, где она жила с Кевом, и попытался убедить ее вернуться. Она наговорила ему столько колкостей и вела себя так истерично, что в конце концов он поставил ей синяк под глазом и ушел с Мевисом подмышкой.
Неделю спустя он получил предписание от адвоката Джейни, в котором говорилось, что он обвиняется в жестоком обращении и ему предписывается держаться подальше. На следующей неделе Бал, который уже несколько недель выглядел вялым и совершенно не в форме, прошел анализ крови. Ветеринар сказал, что у него не тоько малокровие, нои еще какой-то вирус, и что ему нельзя прыгать месяца три.
Отказываясь кого-либо видеть, Билли нашел убежище в бутылке, продав всех своих новичков и часть мебели, чтобы успокоить кредиторов и купить еще виски. Он также уволил Трейси, поскольку не мог себе позволить платить ей. Она отказалась уходить, заявив, что никому больше не позволено ухаживать за Балом и что она будет жить на пособие и будет ждать, пока Билли восстановит форму.
Вернувшись домой, Руперт был расстроен, обнаружив Билли в таком состоянии. Разговаривая с ним в Америке, Билли делал вид, что все идет хорошо, они с Джейни живут вместе. Теперь же, сидя в практически пустом доме, окруженный пустыми бутылками, он выглядел поседевшим и постаревшим лет на десять. Руперт немедленно начал процесс, как он назвал его, ре-Билли – тации. Он приказал хелен приготовить в Пенскомбе старую комнату Билли, выпроводил того в лечебницу для алкоголиков и пустился в поиски нового спонсора.
Хелина, хотя ей было и жаль Билли, не могла справиться с чувством тайной радости. Она никогда не одобряла Дженни. Теперь, когда Билли снова будет в доме, им снова будет весело, как в старые добрые дни.
Но такого не получилось. Было так, словно ты послала пышащего юностью, великолепием и уверенностью сына на войну в форме с плюмажем, а домой вернулся мужчина в голубом королевском мундире с красной повязкой раненного, хромающий и с палочкой. Билли все время говорил о Дженни, Мандрике и своих несчастьях. Он больше не пил. Был тихим, печальным и душераздирающе благодарным. Хелина еще раз была удивлена добротой и мягкостью Руперта.
Однажды вечером в декабре, разговаривая с садовником Хиггинсом, Хелина услышала крики из крытого тренировочного зала. Заглянув через дверь, она увидела Билли, который шагом ездил по кругу на Биссере, своенравном восьмилетнем чистокровном гнедом, которого Руперт приобрел в Америке. Так и не найдя с ним общий язык, Руперт передал его Билли. Теперь он разговаривал с Билли на повышенных тонах, поскольку тот отказывался пройти на Биссере ряд препятствий высотой более пяти футов.
Билли ежился, как гончая в холодный день. – Руп, я пока не могу сделать этого, – стонал он. – Дай мне еще несколько недель.
– Пошевеливайся и прыгни через эти чертовы барьеры, – орал Руперт. – Здесь тебе не лагерь отдыха.
– О, Руперт, не заставляй его, – начала было Хелина.
– А ты убирайся отсюда, – проговорил Руперт, в ярости повернувшись к ней.
Хелина ретировалась в гостиную и попыталась читать литературное приложение к «Таймс». Двадцать минут спустя в комнату вошел Руперт, мертвенно-бледный и дрожащий еще сильнее, чем Билли.
– В чем дело? – воскликнула Хелина в ужасе.
Налив себе на три пальца неразбавленного виски, он выпил его одним глотком.
– Он прыгнул, – сказал он. – Прекрасно прыгнул все чисто полдесятка раз. Извини, что накричал на тебя, но я просто не мог позволить показать перед ним, как боюсь за него.