Он снизил тон, доверительно вполголоса договорил:
— Очень опасны эти тайные советчики, прячущиеся за нашими спинами. Мы и глазом моргнуть не успели, как свили они осиные свои гнёзда. Под носом самого Феликса! Железный чекист прозевал врагов в стенах собственной конторы! Придётся чистить авгиевы конюшни. Крови хлынет много, захлестнёт она страну, а надо… Читал доклад товарища Сталина на активе московской организации? Мы не боимся признавать свои ошибки, но следует повышать бдительность. Если мы будем максимально бдительны, сказал Иосиф Виссарионович, то наверняка побьём наших врагов в будущем, как бьём их в настоящем и били в прошлом. Из Шахтинского дела[21] надо быстро извлекать уроки.
Странников, протрезвев на минуту от такого откровения, начал подозрительно озираться. Ковригин, сжав губы, стыл тенью, боясь шевельнуться. Богомольцев оглядел их, хмуро ухмыльнулся, процедил сквозь зубы:
— Я вот что хотел сказать: вконец зарвался сукин сын Трубкин. Не успели, Василий Петрович, назначить тебя в столицу, прислал он в Кремль человека с письмом, от такой вот группки правдистов и советчиков. Мало того, наказал ему следить за тобой на курорте, чтобы иметь живого, так сказать, свидетеля… Зачем, спросишь ты? А я отвечу — вдруг пригодится на будущем судебном процессе!
И он расхохотался зло, от души, не скрывая выступивших на глаза слёз.
— Я быстро этого живого свидетеля в мертвяка превращу! — ожил, отделился от стенки Ковригин. — Кирпич на шею и пусть покоится вечным сном со всеми своими подмётными тайнами.
— Успеется, — покривил губы Богомольцев, рукавом утёр слёзы. — Нам такие методы вредны. Мы врага должны бить открыто. Привлекать к этому народ. Чтоб тот сам их судил и требовал высшей меры пролетарского возмездия. А зачем, спросите вы? Опять же отвечу, — чтоб народ не думал, что мы сводим старые счёты с нашими врагами. Пусть он сам требует у нас их голов. Помните французскую революцию, Марата и Робеспьера? Уроки надо извлекать из всего и не повторять чужих ошибок. К тому же новые руководители наших карательных органов по совету товарища Сталина переориентировались, сумели обращать врага в нашу веру. Пусть они служат нам, и в логове противника остаются нашими глазом и ухом. — Богомольцев покосился на заклевавшего носом Странникова. — Тебе, Василий Петрович, надо выспаться сегодня и привести себя в порядок. Завтра чуть свет отправляемся в Симеиз. Опасно здесь засиживаться, в Москву нам всем надо, в Москву! Вот завтра завершим ответственное поручение — и в Кремль!
— Зачем же в Симеиз? — продремав и очнувшись, возразил тот, он даже попробовал возмутиться. — К нему? К этому мерзавцу Загоруйко? Его вербовать да перевоспитывать?.. Да я его, собаку, своими руками!..
— Успеется, я сказал! — прикрикнул на него Богомольцев. — Мину Львовича с собой не возьмём. Ни к чему большая компания.
— Да он вторые сутки не просыхает. Куда с ним? — махнул рукой Странников. — И кто ему подносит, пока я к морю бегаю? Словить бы сердобольного, да уши надрать!
— Ты тоже выспись как следует, — повернулся к Ковригину Богомольцев. — Накатался за несколько дней?.. К сожалению, надо. Завтра чтоб как огурчик! Ты у нас завтра — одна из центральных фигур.
— Есть! — вытянулся в струнку тот.
Ковригин будто ненароком коснулся плечом Загоруйко у входа на пляж, куда тот выкатился мячиком, опережая остальных курортников после завтрака: надо было захватить свободный лежак.
— Гляжу — удивляюсь. Никак земляк? — Ковригин источал радость.
— Виноват, — насторожился тот и хотел проскочить мимо. — Тут все земляки, по ней, по матушке сырой, бегаем. Здесь она, правда, потеплей.
— Вот-вот, — изобразил Ковригин улыбку. — Никанор Иванович?
— Ну допустим…
— Отойдём на секунду?
— Что такое?
— Свои же, свои, — успокаивая забегавшие его глазки, приоткрыл удостоверение Егор. — Коллеги, можно сказать. Письмо писали?
— Письмо? Какое письмо? Вы что-то путаете, товарищ, — а губы выдавали, тряслись.
— Ну-ну! В Кремль?
— Передавал… — побледнел шпион.
«Зелёный мразь! — пробежал по нему острым глазом Ковригин. — Кого набирают в органы? Пенсионеров с улицы! Чтоб неприметней, что ли?..»
Он дружески похлопал курортника по плечу, но скользнула при этом рука, словно случайно, крепко перехватила локоть и слегка подтолкнула в сторону от пляжа:
— Знаем, что передавал. По этому поводу и пройдёмся. Ты на молодого сотрудника нашего угодил, он зарегистрировал поступление письма, а побеседовать, уточнить кое-что запамятовал. Да не волнуйся, тут рядышком беседочка, возле вашего же санатория.
В тени, в густой листве деревьев, в зелёной беседке, удобно устроился Богомольцев. Солидный, в светлой тройке, при шляпе, он сразу производил впечатление и коротким толстым пальцем поманил к себе упиравшегося Загоруйко:
— Никанор Иванович, вижу, напужал вас наш товарищ. Вы уж простите.
Тот закраснел лицом, споткнулся и упал бы, не поддержи Ковригин.
— Что ж вы так близко всё к сердцу? — участливо покачал головой Богомольцев и указал на сиденье против себя. — По нашим сведениям вы давно уже сотрудничаете с органами ГПУ, навыкам обучены. Может, давление разыгралось? У нас в столице и здесь, на море, оно всегда выше, нежели на периферии. Таблеточку?.. Нет?..
Шпион с застывшим испугом в глазах отрицательно мотнул головой, не проронив ни слова.
— Центральный Комитет партии очень благожелательно относится к каждому обратившемуся за поддержкой и помощью, — как ни в чём не бывало продолжал гнуть свою линию Богомольцев. — А вам, Никанор Иванович, чего пугаться? Впрочем, извините, что это я вас всё время Никанор Иванович да Никанор Иванович… Вероятно, это ваш, так сказать, псевдоним? Нет? Это ваше настоящее, не агентурное имя? А то я, извините…
— Настоящее, — пролепетал тот.
— Тогда вам совсем повезло, — вроде как обрадовался Богомольцев, расцвёл, разулыбался. — Вы же письмо в ЦК сами привезли, а мне как раз по графику положено отдыхать, заметьте, тоже на южном побережье Крыма, тут неподалёку от вас, вот и попросили меня встретиться с вами. Я — Богомольцев, заместитель заведующего отделом. Не слышали?
— Исаак Семёнович?
— Спасибо. Оказывается, и моё имя что-то значит у вас на периферии. Приятно. Обойдёмся без формальностей или книжонку всё же посмотрите?
— Всё так неожиданно… — Загоруйко, как прирос к скамейке, так и не двигался; испуганная маска, стянувшая физиономию, всё-таки постепенно разглаживалась, он вытянул шею, ожидая книжки.
— Вот, — помахал красным удостоверением Богомольцев и конверт вытащил, вытянул из него свёрнутый в несколько раз пакет, стал разворачивать, раскладывать на коленях, отыскивая первый лист и стараясь, чтобы Загоруйко увидел текст, убедился.
— Читать? — оторвал Богомольцев глаза от бумаг.
— Не надо, — поспешил и смутился своей спешки шпион, на Ковригина покосился.
— Уйти товарищу?
— Что? Да. Вдвоём вроде как-то…
— Свободен, — сухо скомандовал Богомольцев Егору, но в последнюю секунду, когда тот уже развернулся, окликнул: — Впрочем, погоди.
И вытянулась физиономия шпиона.
— Пригласи-ка нам сюда Василия Петровича Странникова, — подмигнул ему совсем дружелюбно Богомольцев. — Вы же знаете, Никанор Иванович, что он здесь тоже отдыхает, вот и объяснимся, так сказать, без обиняков, глаза в глаза. То, что изложено в письме и вам, и мне известно, — он встряхнул бумажную кучку так, что отдельные листы в траву посыпались, но не нагнулся, не проявил к ним никакого интереса, — Василия Петровича я ознакомлю на словах, все формальности будут соблюдены, как требует ЦКК.
На Загоруйко тяжело было смотреть, лицо его из красного побелело, засерело, заострились скулы, губы почти сжевал.
Странников вошёл в беседку.
— Меня Трубкин втянул… — медленно начал сползать на траву шпион. — Это всё он…
— А мы знаем! — Богомольцев взял высокую ноту. — Давно следим за ним и всей вашей вражеской группкой. Продолжайте, продолжайте.
— И письмо его… Мне даже неизвестно, что там написано.
— Лжёшь! — грубо оборвал его Богомольцев, переходя на новую тактику и тон. — Писано твоей рукой. С почерковедческой экспертизой не поспоришь.
— Я к товарищу Странникову всей душой… Я поддерживал его линию!..
— И опять врёшь! Вражеская фракция, в которую тебя и других втянул Трубкин, чрезвычайно опасна для государства и лично товарища Сталина!..
— Пощадите!
— Клевета на вождей и подрыв авторитета партийных лидеров караются однозначно — расстрел! Тебе назвать уголовную статью?
Плечи шпиона задрожали, потеряв самообладание, он закатил глаза.
— Лекаря? — дёрнулся Ковригин.
— Чего?
— Плох. Как бы раньше времени не окочурился?
— Водичкой его окатить.
— Я мигом, — рванулся с места застоявшийся Ковригин.
— Куда?! — остановил его окрик. — Я разрешал?
— Нет, но…
— Эта гадюка нас с тобой переживёт, — сплюнул Богомольцев. — Прикидывается. Схватили его за подлое жало, вот и выкидывает фортеля. Небось коньячок потягивали с Трубкиным, когда письмо сочиняли… Эх, выпить бы сейчас, тошно от этой мрази!
— Это всё он, — пробилась речь у Загоруйко. — Я был втянут… раскаиваюсь, всё расскажу…
— Трубкин, говоришь, диктовал?
— Григорий Яковлевич.
— Подыми его на скамейку, Егор Иванович, — поджал ноги Богомольцев, — а то он подошвы мне станет лизать, а я брезгую.
— Я заблуждался, но Григорий Яковлевич — начальник. Как осмелиться?..
— Что? Запугивал тебя? Это уже интересней. Чем?
— Известное дело…
— Ты мне загадок не загадывай! — рявкнул Богомольцев. — Ковригин? Я что просил?
Егор схватил за воротник ползающего в ногах грозного начальства повизгивающего шпиона, встряхнул так, что тот враз очухался.
— Куда его? Топить?
— Раз покаялся… — задумался Богомольцев.