— Обсуждать будем гнойники, что вскрыты в двух организациях, где оказались замешаны высокие начальники и многие члены партии… их размеры и долгое время безнаказанного существования. Все характеристики этого негативного явления наводят на нехорошую мысль, что подобной болезнью заражены и другие организации…
— Нет оснований не согласиться с вами.
— Вот! Работники губернской прокуратуры, проработавшие здесь не один год, располагают фактами, позволяющими считать, что есть необходимость расширить список, может быть, даже выступить с инициативой о проведении всеобщей чистки среди чиновников и партийцев и вывести из своих рядов нерадивых.
— По двум нашим делам арестовано более ста двадцати человек, среди них около пятидесяти бывших членов партии… — раздумывая, произнёс Борисов.
— Что вас смущает? Размеры тюрьмы? Построим новую, в этом городе пустырей хватает, а недостаточно — бросим молодёжь на камыш, очищать новые площадки. Это необходимая мера пролетарской перековки гнилой интеллигенции и народившегося класса советского бюрократа-взяточника. Ещё бродят выродки замаскировавшейся буржуазии! — казалось, Фринберг стоял на трибуне и бросал в толпу слова, чем-то напоминая Борисову Фринберга Наума Иосифовича, приехавшего в первый раз клеймить позором и разоблачать своего предшественника, покойного губпрокурора Арла. Тогда он внушал страх и невольное преклонение. Борисов поёжился и попытался сбросить наваждение.
— Ответственный секретарь товарищ Носок-Терновский пожаловался мне, что Контрольная комиссия запросила от него объяснения. Как такое могло случиться? — продолжал Фринберг. — Он попросил моей поддержки в том, будто начиналось безобразие ещё во времена его предшественника, товарища Странникова. Тот якобы сознательно дал волю нэпману, чтобы возродить и развить рыбодобычу на Волге и Каспии, увеличить доход. Невольно потворствовал частнику размахнуться до вредных высот. Действительно, в первые годы это дало неплохие результаты. Но нэпманы, частный капитал, быстро освоились. Словно акулы, крупные пожрали мелочь и принялись за неокрепшие, неразвитые государственные промыслы. Там до сей поры процветают косность, низкая оплата труда, грязь, антисанитария, болезни и полное отсутствие социальных гарантий…
— Вы так считаете? — вскинул брови Борисов с нескрываемой иронией и весёлым любопытством.
Наум сбился на секунду, но сообразил вывернуться:
— Отнюдь! При чём здесь товарищ Странников, который давно в Кремле? Нэпманы, только они, набив карманы деньгами, завалили взятками государственных чиновников, пытавшихся тушить пожар беззакония.
«Наловчился, чёрт!» — поморщился Борисов и, потеряв интерес к и.о. губпрокурора, лениво возразил:
— Завалили взятками? Да тем доблестным чиновникам и рубля протягивать не надо, они настолько прожорливы, что сами выхватывали деньги от благодетелей.
— Вот об этом и будет разговор на совещании.
— Ничего он не даст. Все факты нам известны, — отрезал старший следователь, — и разглашать их мы с Козловым и Громозадовым не собираемся.
— Конечно, конечно… Но вы послушайте других. Их мнение узнаете. Мне представляется это очень даже интересным.
— Не та обстановка… на митингах слушать надо, где меньше думают, когда говорят.
— Это так, — покорно согласился Наум, — но… товарищ Берздин уже дал команду…
— А что вы ответили ответственному секретарю? — вдруг вспомнил Борисов и опять подозрительно прищурился. — Кто же обязан нести ответственность в губкоме?
— Я?.. — смутился Фринберг, но ненадолго. — Я дал понять товарищу Носок-Терновскому, что партия и товарищ Сталин уже оценили работу бывшего ответственного секретаря губкома Странникова. А товарищ Сталин не ошибается!
— Правильно ответили, — сбросив ухмылку, Борисов скупо пожал плечами. — Но имейте в виду, что после любой чистки мы с Козловым задохнёмся от работы.
— Вы своё дело сделали — проложили дорогу, наработали богатую следственную практику. — Наум осмелел, попытался положить руку на плечо старшего следователя, но она тут же соскользнула, так как Борисов с недоумением отвернулся.
— Я тут приглядывался к губернским следователям и помощникам, народ смекалистый, им только прикажи! Сами справятся с любой чисткой.
«И маму родную упекут», — подумал Борисов и усмехнулся:
— А протокол-то тогда зачем?
— Его потребовал товарищ Берздин. — И.о. губпрокурора уже перешагивал порог. — На то, видать, свои основания.
«Не догадываешься, глупец, что этот протокол — петля для твоей шеи, — покачал головой Борисов. — А нам что? Наше дело солдатское…»
VI
Подозрительный шорох разбудил его. Не помнил уже, когда последний раз такое случалось. Приоткрыл один глаз, не двигаясь, — никого. Рука само собой вытянула наган из-под подушки, палец лёг на курок. Прислушался. Скреблись над головой по ставне, которой он всегда притворял снаружи окно, выходящее на набережную в однокомнатной его квартире на первом этаже. И теперь, похоже, ставню пытался кто-то снять.
Но было второе окошко — поменьше, во двор. Последнюю неделю Турин спал на работе в служебном кабинете, хотя от конторы до дома два шага: подшивались дела, подбирались «хвосты», уезжали старшие следователи в Саратов. Помогая, он разрывался между Козловым и Громозадовым, а освободясь после их отъезда, решив отоспаться, пришёл в пустую, исхолодавшую квартиру, свалился на койку, не раздеваясь, только сапоги скинул, забылся.
И тут этот шорох за окном!..
Как был, в носках, в них даже легче, словно кошка на пружинистых лапах, выпрыгнул во двор, к подворотне бесшумно подкрался, выглянул.
Не ошибся. У окошка, уже сняв ставню, копошился незнакомец.
— А ну-ка, гость нежданный, — почти ласково, чтоб не напугался да со страху чего не наделал, воткнув ему ствол меж лопаток, шепнул начальник губрозыска. — Ставь эту штуковину на место. Она мне ещё пригодится.
Второй рукой завладел его оружием, хмыкнул довольно и себе в карман отправил. Тот обернуться хотел, но Турин его и здесь опередил:
— Не шуми, у меня соседи пугливые, мигом соберутся. Ещё подумают, что начальника грабить пришли. Опозоришь ведь.
Ставня всё же выпала из рук, не наделав, впрочем, особого шума, а незнакомец обернулся.
— Егор! — вскрикнул Турин.
— Василий Евлампиевич! — бросился обнимать его Ковригин.
— Вот встреча, так встреча… Не ждал не гадал, что такого вора поймаю!
— Я ж постучать собирался, — оправдывался Ангел.
— А в дверь не удобнее?
— Во дворе всегда собак полно, шума подымать не хотелось, по правде сказать, нежелательно, чтоб меня у вас видели.
— Вот даже как!
Вместе они скоренько приладили ставню на место, и уже на пороге Ковригин шепнул бывшему своему начальнику:
— Света бы тоже не зажигать.
— Да что же это такое? — не стерпев, возмутился Турин. — Тебя этому у них научили? Ты, дружок дорогой, не на явочную хату пришёл к агенту. Я пока ещё начальник розыска! И мне бояться некого.
— Не надо, — Ковригин всё же перехватил руку Турина, попытавшегося включить свет. — И револьверчик верните. Я ненадолго к вам. Извините покорно.
— Что происходит, Егор? — упёрся столбом Турин, не скрывая досады. — Хоть и темновато на улице, а приметил я, что новая форма на тебе, аж хрустит вся, и сам переменился, высох, словно наша добрая вобла. С заданием каким ко мне, или?..
— Или! — остановил его Ковригин, положив руку на плечо, как старший, чего раньше никогда себе не позволял.
Турин замер, а Ковригин грустно улыбнулся:
— Сто граммов-то нальёшь, Василий Евлампиевич?
— А говоришь, времени нет?
— Для этого найдётся.
Турин полазил-пошарил в потёмках, отыскал свечку, выставил на стол вместе с бутылкой водки и только теперь при мигающем язычке пламени с жадностью разглядел осунувшееся лицо Ковригина. Нагнулся, разливая водку по стаканам, крякнул, не сдержавшись:
— Я думал, ты там на курортах живот отъел. А ты забегался. Шпионов много?
— Такого добра хватает, — отшутился тот. — По этой причине я здесь и оказался.
— Ну, тогда давай выпьем за нас с вами и, как говорится, хрен с ними! — ещё раз глянул Турин на бывшего сыщика.
Они подняли стаканы, сжав кулаки на стекле, чокнулись, чтобы не шуметь.
— Я с поезда только что, Василий Евлампиевич. А если в целом всё рассказать: с Крыма по поручению товарища Богомольцева пришлось в Саратов негодяя одного этапировать, — прожевав хлеб, утёр губы Ковригин. — Там подзадержался.
— Что ж это не нашлось никого, кроме оперуполномоченного ОГПУ? Или негодяй высокого ранга?
— Так получилось… А в Саратове оставили на кратковременные курсы, меня же Трубкин одел, обул да шуганул в мир иной, незнакомый… Ну а закончилось обучение, отправили назад, в столицу, к месту службы. Приодели в новое обмундирование, то да сё… А я к вам завернул. Повидаться.
— Значишься в ОГПУ, а служишь Богомольцеву? Что-то непонятно…
— Мне лишь бы дурака не валять да шуту не служить. Человек он нормальный, неплохой, одним словом.
— Ишь, как заговорил! — хмыкнул Турин.
Ковригин смущённо улыбнулся.
— Чего лыбишься? — налил в стаканы еще Турин. — Ты уж извини меня, Егор, но корил я себя, что так получилось. Очень уж не уважаю я этих гэпэушников! Друг за другом следят, при этом зады друг другу лижут, словно кобели. Один Трубкин наш такого наворотил! Дали ему по шапке, слава тебе, Господи, нового назначили. Этот аж Кастров-Ширманович, ну прямо герой Кавказской войны! Заместителем был в губисполкоме, считался рубаха-парень, никто не знал и не ведал про его вторую фамилию. Кастров ну и Кастров, пролетарское вроде звучание за версту пышет, а назначили начальником ОГПУ — на сраной козе к нему не подъедешь. Ни дозвониться по делам, ни в дверь пробиться, словно гвоздями заколочена. Каждые сутки с утра до вечера на совещаниях! И по каким темам проводятся эти совещания, никому не ведомо. Все секретные!
Он сердито глянул на Ковригина и также сердито, не чокаясь, осушил стакан. Ковригин — следом, но не смолчал: