— Не торопись, — мягко сказал Крофт.
— А какая польза мучить этого несчастного ублюдка? — спросил Галлахер.
— Он же не жалуется, — полувопросительно, полуутвердительно отпарировал Крофт.
Но японец как будто понял, о чем они говорят, опустился вдруг на колени и начал рыдать и умолять их пронзительным голосом. Он то и дело просительно протягивал к ним руки, а потом неистово бил ими по земле, как бы отчаявшись в том, что они поймут его. В неудержимом потоке слов Галлахер различал только часто повторявшиеся «куд-сай, куд-сай».
Галлахер был слегка потрясен той внезапностью, с которой начался и кончился бой. Появившееся было на миг сострадание к пленному тут же исчезло и сменилось сильнейшим раздражением.
— А ну-ка прекрати свои «куд-сай, куд-сай»! — крикнул он на японца.
Солдат умолк на несколько секунд, но потом снова начал завывать и причитать. Звучавшие в его голосе отчаяние и мольба злили Галлахера все больше и больше.
— Ну что ты размахиваешь руками? Прекрати, говорю! — презрительно крикнул Галлахер.
— Да успокойся ты, — снова сказал ему Крофт.
Не вставая с колен, японский солдат подполз ближе к ним. Галлахер с отвращением смотрел в его черные умоляющие глаза. Одежда японца сильно пахла рыбой.
— Всегда от них воняет этой проклятой рыбой, — раздраженно сказал Галлахер.
Крофт продолжал пристально разглядывать японца. Он как будто был взволнован, потому что хрящи около его ушей непрерывно вздрагивали. На самом деле Крофт ни о чем не думал, просто его беспокоило сильное ощущение какой-то незаконченности: он все еще ждал того выстрела, который должен был произвести Ред. Он даже больше, чем Ред, ждал тогда момента, когда в тело японца вопьются пули и оно задергается в конвульсиях, но этого не произошло, и Крофт испытывал теперь сильнейшее чувство неудовлетворенности. Крофт посмотрел на свою сигарету и импульсивно протянул ее японскому солдату.
— Для чего ты это делаешь? — удивленно спросил Галлахер.
— Пусть покурит, — спокойно ответил Крофт.
Солдат жадно затянулся сигаретным дымом, но сделал это машинально. Он неотрывно и с большим подозрением смотрел на Крофта и Галлахера; на его скулах поблескивали капельки пота.
— Эй ты, садись, — обратился Крофт к японцу.
Японский солдат посмотрел на него непонимающим взглядом.
— Садись! — повторил Крофт, пояснив руками приглашение сесть.
Опершись спиной о дерево, японец присел на корточки.
— У тебя есть что-нибудь поесть? — спросил Крофт у Галлахера.
— Плитка шоколада из пайка, — ответил тот.
— Ну-ка давай ее сюда, — сказал Крофт.
Взяв плитку у Галлахера, он передал ее японскому солдату. Тот уставился на него вопросительным взглядом. Крофт показал японцу, что надо есть. Поняв, чего от него хотят, солдат развернул обертку и вынул шоколад.
— Ну конечно же он голоден, — произнес Крофт с сочувствием.
— К чему вся эта комедия? — спросил Галлахер. От обиды он готов был чуть ли не заплакать: шоколад он берег целый день, а Крофт вот так запросто взял и отдал его япошке. — Этот ублюдок действительно очень худой, — добавил он с чувством превосходства и сострадания, такого сострадания, какое появляется при виде дрожащего под дождем щенка. Однако увидев, как во рту японца быстро исчез последний кусочек шоколада, Галлахер пробормотал сердито: — Ну и свинья же он.
Крофт думал в этот момент о той ночи, когда японцы пытались форсировать маленькую речушку; по его телу пробежала нервная дрожь. Он долго смотрел на японского солдата. На какой-то момент Крофта охватило сильное чувство душевного волнения, настолько сильное, что он крепко стиснул зубы. Если бы Крофта спросили, что лежало в основе этого чувства, он не ответил бы. Он отстегнул флягу и выпил несколько глотков воды. Японский солдат жадно наблюдал за каждым его движением. Неожиданно для себя Крофт протянул флягу японцу.
— На, пей. — Он пристально смотрел, с какой жадностью тот выпил почти всю воду.
— Будь я проклят! — воскликнул Галлахер. — Что происходит с тобой, Крофт?
Не ответив Галлахеру ни слова, Крофт продолжал испытующе смотреть на японца. По лицу солдата текли слезы радости. Неожиданно он широко улыбнулся и показал пальцем на грудной карман своей рубашки. Подойдя к японцу, Крофт вытянул из его кармана бумажник и раскрыл его. В бумажнике лежала фотокарточка: японский солдат был сфотографирован в гражданской одежде, рядом с ним была его жена и двое маленьких детей с круглыми кукольными лицами. Широко улыбаясь, солдат показал рукой, насколько выросли уже его дети.
Галлахер посмотрел на фотографию и почувствовал боль. Он вспомнил о своей жене и попытался представить себе, как будет выглядеть ребенок, которого она вот-вот должна родить. Вдруг он осознал, что, может быть, именно вот сейчас у жены роды. Неизвестно почему Галлахер радостно сообщил японцу:
— Через пару дней у меня тоже будет ребенок.
Японский солдат вежливо улыбнулся, а Галлахер сердито показал на себя и, вытянув вперед руки, изобразил, как будет качать ребенка.
— Уа, уа, — пояснил он.
— О-о-о, — протяжно сказал японец. — Ти-сай, ти-сай!
— Да, да, чи-зай, — повторил Галлахер.
Японский солдат медленно покачал головой и снова улыбнулся.
Крофт подошел к японцу и дал ему еще одну сигарету. Прикурив от зажженной Крофтом спички, солдат низко поклонился и радостно произнес:
— Аригато, домо аригато.
Крофт почувствовал, как от возбуждения и прилива крови застучало в голове. На лице японского солдата снова появились слезы радости, но на Крофта это никак не подействовало. Его взгляд скользнул по кустам и остановился на одном из лежащих на земле трупов — над ним кружились мухи.
Пленный японский солдат глубоко вздохнул и сел на землю, снова опершись спиной о ствол дерева. Он закрыл глаза, и на его лице впервые появилось выражение покоя, даже сонливости. Крофт почувствовал, что от напряжения у него пересохло во рту и в горле.
До настоящего момента он, собственно, ни о чем не думал, а теперь внезапно вскинул свой автомат и прицелился в голову сидевшего у дерева японского солдата. Галлахер громко запротестовал. Японец недоуменно открыл глаза. Он не успел даже изменить выражение своего лица, как в тот же миг раздался выстрел, и на его лбу появилось темное кровавое пятно. Солдат наклонился сначала вперед, а потом безжизненно повалился на правый бок. На его лице осталась улыбка, но она казалась теперь глупой…
Галлахер попытался было что-то сказать, но не смог. Его сковали отчаяние и страх. Снова на какой-то момент он вспомнил свою жену. «Боже, спаси Мэри, спаси Мэри», — скорее подумал он, чем произнес, не отдавая себе отчета в том, что хотел этим сказать.
Крофт не сводил взгляда с убитого японца почти целую минуту. Биение его сердца стало утихать, напряжение ослабло, сухости во рту и горле он больше не чувствовал. Неожиданно Крофт понял, что какая-то частица его мозга все время была занята мыслью об убийстве пленного японца, эта мысль не выходила у него из головы с того момента, когда он послал в лощину Реда. Теперь он почувствовал себя освободившимся от этой мысли. Улыбка на лице убитого японца рассмешила Крофта. «Чертовщина», — пробормотал он сквозь смех. Ему снова вспомнились японцы, пытавшиеся форсировать реку. Он со злобой толкнул ногой тело убитого.
— Чертовщина! — сказал он теперь уже громко. — Этому япошке повезло, он умер счастливым. — И снова громко засмеялся.
Этим же утром Крофт получил приказ возвратиться с отделением в тыл. Разведчики сложили палатки, запихали плащ-накидки в рюкзаки, наполнили фляги водой, которую принесли Ред, Галлахер и Крофт, и в ожидании прибытия сменного подразделения позавтракали из пайковых запасов. Около полудня прибыло отделение из первой роты и заняло позиции на обороняемом участке. Разведчики Крофта спустились с холма и вышли на тропу, ведущую в первый батальон. Это был утомительный переход через джунгли по очень грязной дороге, но уже через полчаса люди кое-как свыклись с необходимостью преодолевать трудности продвижения по такой изматывающей силы дороге. Крофт шел молча и о чем-то все время размышлял. Ред явно нервничал и испуганно реагировал на любой неожиданный шум или шорох; он то и дело оборачивался назад, как будто ожидал, что кто-то нападет на него.
Через час они пришли в расположение первого батальона и после короткого отдыха продолжали путь по узкой тропе, ведущей ко второму батальону. Разведчики прибыли туда в середине второй половины дня, и им приказали расположиться на ночь на одной из передовых позиций. Прибыв на указанное место, они сбросили рюкзаки, достали предметы первой необходимости и установили на скорую руку свои палатки. Здесь был вырыт один окопчик для пулемета, и, решив, что этого достаточно, новых окопчиков рыть никто не стал.
Усевшись поудобнее, разведчики начали обсуждать события последних дней, и постепенно всех их охватила тревога и напряженность, которые пришлось испытать за минувшую неделю.
— Да. Ну и в глушь нас загнали, — заметил Уилсон. — Вот куда бы я не поехал в свой медовый месяц.
Уилсону не сиделось на месте. Он чувствовал щекотание в горле, а ноги ныли от усталости.
— Ребята, — заявил он, — что бы я сейчас сделал, так это раздавил бы бутылку. — Он лег на спину, вытянул ноги и сладко зевнул. — Знаете что я скажу вам, — продолжал он, — я слышал, что здешний сержант, заведующий солдатской столовой, делает отличный самогон для солдат. — Никто на эти слова никак не реагировал. Уилсон поднялся с земли. — Я, пожалуй, пройдусь сейчас и узнаю, можно ли здесь достать чего-нибудь выпить.
Ред посмотрел на него с раздражением.
— А где, интересно, ты возьмешь деньги? Ты ведь в дым проигрался, когда мы играли в покер там, на холме.
Уилсона это задело.
— Слушай, Ред, — доверительно проговорил он, — я никогда еще не проигрывал все до цента. Конечно, в покер я играю не очень здорово, но, клянусь, людей, которые бы обыграли меня подчистую, найдется не много.