— Выйди! Какого хрена тебе здесь понадобилось, вообще? — Взмахиваю рукой, наплевав, что при этом мои сиськи оголяются.
Глеб продолжает стоять истуканом, бессовестно оглядывая мое тело. Его взгляд движется по моей коже неспешно и равнодушно.
— Как давно ты их сделала?
— Кого? — Морщусь, делая шаг назад.
Выбираюсь из-под струй воды.
— Татуировки на спине.
— А-а…
Сердце — невинность. Кинжал — предательство. Перо — свобода. Божья коровка — удача. Лотос — сила духа. Птица — освобождение: правда, только контур, ее не добила до конца, потому что не чувствовала, что освободилась окончательно.
— Недавно. — Выключаю кран, съеживаясь под его дерзким взглядом. Быстро хватаю полотенце и прижимаю к груди. — В последние полгода. К-каждый месяц по одной…
Тяжело дышу, ожидая его реакции, и воспоминания перехватывают горло: трудно вспоминать, чем еще я пыталась заглушить свою боль.
— Это хорошо. — Он задумчиво закусывает нижнюю губу.
— Почему?
— Нам пригодится.
Пояснять он, кажется, не собирается.
— Не хочешь свалить отсюда? — Спрашиваю, вытягивая лицо. — Ворвался в ванную, пялишься. Я вообще-то женщина. Планировала помыться спокойно.
У него точно где-то переклинило в мозгах. Или штангой по башке попало в качалке. Смотрит и молчит. Будто не слышит.
— В нашем деле не бывает женщин и мужчин. — Говорит, наконец. — Тебе ли не знать, феминистке. — Разворачивается и выходит, ступая голыми ступнями по сырому полу и не боясь поскользнуться. — И не переживай, я не сплю с тем, с кем работаю.
— Вот это тебе точно не светит! — Брякаю я ему в спину.
А самой обидно почему-то.
«Спать он со мной не собирается. Брезгует. Вот же козел».
— Почему ты уверен, что твой план сработает? — Добавляю, чтобы отвлечь его внимание, пока сгребаю в охапку свою одежду и тянусь за трусиками.
— Сработает. — Глеб, не стесняясь, начинает стаскивать с себя брюки. — Я слов на ветер не бросаю.
Мои глаза лезут на лоб, потому что, пока я бочком-бочком придвигаюсь к выходу, он запросто снимает трусы и отправляется в душ. Длинные, крепкие, точно каменные, ноги, свободная от загара, упругая задница, широченная спина.
Сильные руки ловко взбивают в пену гель для душа, быстро пробегают по блестящей коже на выдающихся бицепсах и ныряют в подмышки.
«В нашем деле не бывает мужчин и женщин» — стучит в голове.
Но я все равно завороженно смотрю на атлетическую фигуру и не удерживаюсь от нечаянного вздоха, когда этот коктейль из живой сексуальности и плотных мышц поворачивается боком. Ох…
Нервно сглатываю, наваливаясь спиной на дверь, и чуть не падаю с ног, потому что она под давлением моего тела открывается наружу. Неловко удерживаюсь и, покачиваясь, выхожу прочь. Продолжаю ошалело хлопать ресницами.
Черт. Да он везде богатырь. Везде… Ему эта штуковина при ходьбе не мешает? Ну… мне как бы… просто интересно… А то ведь всякое бывает.
Быстро вытираюсь и одеваюсь. Привычным движением подхватываю его пиджак, лежащий на подоконнике, и проверяю карманы. Увиденное заставляет меня улыбнуться: все такой же, пустой бумажник, в котором ничего, кроме налички, нет, телефон с чистой записной книжкой и полным отсутствием фотографий и истории звонков, мятная жвачка и квадратик из фольги — те самые презервативы, которые он купил сегодня у меня на глазах в магазине.
При воспоминании о дурашливом колхознике не удерживаюсь от того, чтобы не приблизить к носу ткань пиджака. Мягко прислоняю его к лицу и осторожно вдыхаю запах. «Тысяча чертей»… От него сразу ноги подкашиваются.
Услышав, что Глеб выключил воду, бросаю одежду обратно, в последний раз смотрю, как красиво плещутся волны, серебряной дорожкой на поверхности отражая лунный свет, и отхожу. Примеряюсь к матрасу, стоящему на ребре вдоль стены. Тяжеленный, наверное.
«Надеюсь, у него найдутся для меня простыни? Не на целлофане же спать?»
Подпираю матрас плечом, наклоняю на себя и неожиданно понимаю, что эта махина меня сейчас накроет. Сопротивляясь, начинаю кряхтеть, упираюсь ногами, но здоровенный, почти гигантский, квадрат отклоняется от стены и давит прямо на хребтину.
— Ой-ой-ей-ейёй… — Пищу, когда понимаю, что сейчас буду раздавлена и погребена заживо.
— Не могла подождать? — Покрытый мелкими каплями воды, в одном полотенце на бедрах, хмурый Геракл останавливает падение матраса легким движением руки.
— Спасибо, — мне приходится подниматься с корточек.
Поглядываю недоверчиво на эту штуковину, что чуть не прибила меня, а сама от себя прочь мысли гоню о другой штуковине, что под мокрым полотенцем притаилась и выпирает нахально прямо перед моим лицом.
— Не за что. — Ровным голосом отвечает и мягко, как пушинку, опускает матрас на пол, едва я делаю шаг в сторону.
Возле стены обнаруживается комплект нового постельного белья, затянутого в фирменный пакет. Беру его в руки.
— Можно вскрыть? Я ведь на этом буду спать, да?
— Угу. — Мой спаситель возвращается в ванную.
Очевидно, чтобы надеть брюки.
Освобождаю от пакета постельное и с позором замечаю, что моя грудь таранит ткань футболки острыми вишенками сосков.
— Вот черт…
Надо же было так впечатлиться увиденным.
Покрываю хрустящий целлофаном матрас тонкой, свежей простыней. Наволочки откладываю в сторону, подушек все равно нет. Пододеяльник устраиваю рядом с изголовьем и выхожу, чтобы проверить брата.
Тот устроился на узком диванчике в отведенной ему комнате и дрыхнет, накрывшись пледом. Ступаю по коридору, гадая, где же собирается спать этой ночью Глеб? Наверное, упорхнет к своей любительнице красной помады, куда же еще?
Захожу в комнату и застываю на месте. Он нагло развалился на широком матрасе, укрывшись моим пододеяльником! Пятки наружу торчат, наглая рожа да разрисованный локоть.
— Не поняла. — Говорю уязвленно. — А мне теперь куда податься?
Вместо ответа мощная ладонь похлопывает по свободному пространству рядом с собой. Матрас, отзываясь на это движение, противно скрипит целлофаном.
— Спятил? Я не собираюсь с тобой спать!
— В доме все равно больше никакой мебели нет. — Его голос звучит устало и хрипло. — Можешь лечь на полу, если хочешь.
Растерянно опускаю плечи. Не двигаюсь с места.
— Ни за что.
— Я слишком устал, чтобы с тобой спорить. — Говорит еле слышно. — Ты же моя девушка, падай и заткнись.
Мило, ничего не скажешь.
— А твоя настоящая девушка не будет против? — Усмехаюсь.
— Ты — моя настоящая девушка. По крайней мере, на эти несколько дней.
Все вы, мужики, одинаковые.
— Значит, тебе придется познать все прелести пребывания в роли моего мужчины. — Вырубаю свет и разваливаюсь на своей половине матраса.
Бесцеремонно закидываю на него ногу. «Так тебе».
Чувствую себя победителем. Лежу так еще с пару минут, ожидая хоть какой-то реакции, но Глеб не двигается. А когда я, наконец, хочу поменять положение, кладет свою руку на мою щиколотку. Его ладонь оказывается на удивление горячей, и мне совсем не хочется ее убирать. Так и лежу, боясь дышать и слушая его ровное дыхание.
«Ни хрена себе влипла…» — шепчет внутренний голос. И добавляет: — Мрррррррр…
10
Долбаный шуршащий матрас. Чертов дом, который уже два года пустует. А все потому, что мать категорически отказалась принимать мой подарок. Лучше ведь жить на окраине города в тесной двушке, еле-еле сводить концы с концами, ездить по утрам в душном автобусе на проездном, зато соседи никогда не будут о тебе шептаться. А еще, потому что у нее сын — мент. Вот кому точно нельзя светить недвижимостью, купленной на сомнительные доходы.
И каждый раз мысли об этом заставляют меня до хруста в зубах сжимать челюсти. Всё понимаю. Но примириться с этой ее упертостью никак не могу. Замуж за афериста она, значит, выйти могла, а принять сына-афериста — ну, никак. Мать так боялась меня потерять, так страшилась участи, которая ждет рано или поздно самого, даже супер-талантливого, мошенника, — заключения в тюрьму, что сама добровольно отказалась от родства со мной, поставив глупый ультиматум: или она — или мои рисковые игры.
И ни один из нас до сих пор не готов пойти друг другу на уступки. Я выбрал свой путь и уже не сойду с него. Железно. По крайней мере, до тех пор, пока не почувствую, что наигрался в опасные игры. Пока у меня не будет достаточно средств, чтобы отойти от дел и наслаждаться свободой. Пока не устану, внутренне не успокоюсь и не откажусь от поисков отца.
А он жив.
Я чувствую. Знаю. И мать знает. И Егор. Пусть даже они не сознаются в этом, пусть как угодно рьяно отвергают даже малейшую возможность того, чтобы это было правдой. Мой отец жив.
И я найду его.
И посмотрю в глаза. Ради одного только вопроса: неужели спасти собственную шкуру и срубить бабла было настолько важнее, чем быть просто отцом и растить двух своих мальчишек? Неужели, заставить их поверить в собственную смерть и разбить сердце той, что беззаветно любила его много лет, было легче, чем с достоинством отсидеть в тюряге за свои фокусы?
Не успокоюсь, пока не найду его. Пока не получу ответа.
— Мммм… — Ворочается девчонка.
И я решаюсь убрать руку с ее спины. Пусть просыпается. В окно уже врываются яркий солнечный свет, шум моря, крики чаек и пение птиц. Можно и вставать.
Осторожно прижимаю к себе свой локоть и закрываю глаза. Пусть думает, что сплю.
Ночка выдалась тяжелой. Сперва не по себе было: моя гостья слишком долго не могла уснуть. Ворочалась, несколько раз меняла положение, чесалась, точно лишайная, а, едва начав засыпать, и вовсе стала метаться по матрасу, собирая ногами простынь в гармошку. Стонала, всхлипывала, вскидывала руки и бормотала что-то себе под нос. Когда стоны усилились, переходя в захлебывающийся плач, я рискнул дотронуться до ее плеча.
Сырая.
Ее футболка была насквозь сырой от пота. И подушки, и простынь, все было влажным. Присев, долго разглядывал крупные капли на ее лбу, беспокоясь, чем такое состояние могло быть вызвано. Стер пальцами холодную влагу с лица и шеи девчонки и заметил, что на несколько секунд, но она перестала метаться. Лег обратно, гадая, заражусь от нее загадочной лихорадкой или нет, затем убрал сырой пододеяльник и придвинулся ближе.