олова кругом пошла! И словно бы этого было мало, так поперли наконец раненые, самоходом, на каких-то телегах, попутных грузовиках и черт знает как.
И тут словно бог услышал ее молитвы – появился наконец пропавший начштаба. Немного отстраненный, явно не в себе, – но к нему Потапова бросилась, как к спасителю.
Старший лейтенант Берестов, начштаба медсанбата
То, как к нему кинулась Потапова, как с надеждой посмотрели толпившиеся вокруг нее люди, встряхнуло старлея. Понял, что тут кроме него командовать некому. И еще он понял, что медсанбата больше нет. На этой помойке, которой стала разбитая вдрызг поляна, не осталось ни одной целой палатки, запасы, складированные чуть поодаль, ровно так же попали под бомбы и теперь там все было перемешано с землей и листвой.
Сам Берестов видал бомбежку еще во время Финской войны, но издалека, не ближе пары километров. Почти совсем невидные в небе самолеты бомбили с горизонта, на высо́ты ниже 1 000 метров не спускались, а то и с бо́льшей высоты бомбы кидали. И как-то все это несерьезно было. Довелось видеть и штурмовку финских позиций «Чайками» и «Ишаками», но опять же не близко, на расстоянии опять же пары километров. Совсем другое дело оказалось самому попасть под бомбоштурмовой удар, да еще особенно незабываемые впечатления в первый раз это испытать. Непонятно, куда самолет с высоты целится, кажется, что именно в тебя.
В укрытии, даже самом примитивном, пережить бомбежку и штурмовку явно легче. Теперь Берестов винил себя в том, что не приказал заранее выкопать хотя бы простые открытые щели, даже не говоря про капониры для укрытия техники и блиндажи для персонала и раненых. Тяжело налилось чугунной гирей чувство вины, что не подготовился заранее, не успел сделать все то, что должен был, что именно из-за этого погибли подчиненные, в том числе и жена с будущим ребенком. Давило это душу.
Он тут был единственным военным человеком, со штатских-то чего спрашивать! И этот командир дивизионного медсанбата, военврач Левин, действительно не понимал, что произойдет, интеллигентный, неадекватный, совершенно гражданский человек. Старлей с трудом вспомнил, что кинулся его искать с самыми худшими намерениями. С трудом вспомнились странные детали – малиновое желе с какими-то девчачье-розовыми комками, словно манную кашу с вареньем со стола уронили. С чего вспомнилось? Что-то неправильное с этой кашей. Тут же всплыла перед глазами странная сардоническая ухмылка. У Левина снесло осколками половину головы и зрелище было совершенно выходящее за все рамки нормы, нехорошо таким мертвеца видеть, а уж то, что оставшейся половиной головы покойник как бы нагло ухмыляется – и совсем переклинило. Потом со стыдом начштаба вспомнил, как пинал ногами грязный труп, ругаясь самыми скверными словами. Оставалось только надеяться, что все пули из нагана он выпустил в самолеты.
– Вы хоть шио-то мошете сдевать? Помошь ганеным? – спросил старлей терапевта. Та виновато развела руками.
– Только подбинтовать разве что. Этого категорически недостаточно! Нужно обязательно хирургически обработать раны. Вы же видите, что тут творится!
Он видел и при том совершенно не мог понять – чем немцы накрыли поляну. Вороночки масенькие, мацупусенькие – ротный миномет и то глубже роет. А все снесло, как корова языком. Равномерно. И странно выглядел неразорвавшийся боезапас, несколько штук попались на поляне, много не взорвалось у немцев этих странных бомбочек. Покрашенные в яркий желтый цвет они сначала совсем непонятны были для Берестова, только когда уже шестую увидел, сообразил, что это как консерва сделанная штука, навроде здоровенной банки с тушенкой. И внутри жестяной банки была чугунная цилиндрическая колобаха с толстым проволочным штоком сбоку. А сама банка ловко раскрылась на две половинки и два круглых донышка, послушно сдвинувшись от сопротивления воздуха до шарика на конце штока. Видать, чтоб как парашют работала.
Только собрался рявкнуть, чтоб не болтались люди на поляне, где лежат неразорвавшиеся боеприпасы, как ахнуло совсем неподалеку. И еще раз! Вылезшие было на поляну люди ломанулись обратно в лес, сам Берестов погнал перед собой тех, что были с ним рядом. А на поляне кто-то выл нечеловечески, и еще грохнуло.
– Суки в бога душу… – не удержался старлей, сообразив, что не просто так не взорвались эти странные фиговины одна за другой. Замедление. Как раз минут 15–20 прошло с момента, как самолеты улетели.
Схватил за шкирку Потапову, которая совсем собралась было бежать к тому, кто выл тянущим душу стоном оттуда с поляны. И не один там стонал, даже не десяток.
– Куда? Низя!
– Там же раненые! – удивилась терапевт, пытаясь вырваться.
– Бомбы с замедвением. Низя!
На поляне еще раз ахнуло. И еще.
Не вылезая на открытое место, в обход, по лесу, вывел медиков старлей к дороге. И только охнул, увидев, сколько тут уже раненых накопилось. Несколько ходячих кинулись с криками, вопросами, матом, требуя, жалуясь, советуя и создавая сущий базар.
– Все! Нету медсанбата! Давше эвакуидовать бум! – рявкнул старлей, ловко выдернул из толпы легкораненых несколько самых крикливых, привычно загрузил их поручениями, расшугал остальных. Двух бойцов потолковее отобрал из общей кучи, оба с перебинтованными руками – у одного левая, у другого – правая, спросил фамилии.
Парень в комсоставовской артиллерийской фуражке и с диковинным автоматом на плече хмуро представился старшиной Корзуном, товарищ его в пилотке и с винтовкой только усмехнулся невесело, отрекомендовавшись рядовым Ивановым.
Они и впрямь оказались толковыми – из его кулдыканья суть выловили и кивнули, подтверждая. От дороги к мертвой поляне была проложена временная транспортная петля, и приказал им старлей загонять в этот тупичок к убитому медсанбату все порожние грузовики, если что – силой оружия. Разрешил стрелять по колесам. Порожняк должен вывезти отсюда раненых, их вместе с медсанбатовскими порванными за сотню уже и еще тащат и везут. Прилетит опять авиация – задарма люди погибнут!
Медиков большей частью тоже спроворил – в город послал, чтоб в больничке гражданской организовали прием и помощь, туда же – к складам за городом – и порожние грузовики едут, так что пусть готовятся. А он здесь постарается.
Потапова удивилась – как она может приказать гражданским людям? У них подчиненность иная, не послушают, не в армии же.
Берестов ожег женщину бешеным взглядом, но не обматерил, а просто потыкал пальцем в тяжелую кобуру у нее на спине. Намекнул молча. А вскоре от тех двоих, что устроили по его приказу пункт регулировки движения на повороте, пошли первые порожние грузовики, водители которых ругались на сумасшедших идиотов, мол, совсем рехнулись, чуть не застреливают, если не слушаешь, и что они будут жаловаться вплоть до всесоюзного старосты Калинина!
Правда, в основном, они затыкались, когда встречались с взглядом старлея. Нехороший у него был взгляд, не располагающий к прениям и жалобам. Очень нехороший. Нечеловечий какой-то уже.
Больше всего боялся Берестов, что сейчас прилетят снова бомберы, потому суетился, как однорукий в почесухе. Столько всего надо было успеть сделать! Спасти хоть что-то! Сам себя подгонял, хотя куда дальше. К нему как к начальству лезли с сотней вопросов, в основном – дурацких, но и толковые были. И эта первая в его жизни серьезная эвакуация вынуждала решать быстро и – по возможности – не совсем глупо. В голове билось, что он занимается самоуправством, прав у него таких нет – менять дислокацию медсанбата без приказа, но после всего, что уже произошло за сегодняшнее утро, он как-то и не думал, что его могут судить, и даже и расстрелять, потому как кто-то из раненых до города живым не доедет, помрет по дороге. И это будет тоже его вина. И если тут накроют следующими бомбами всех лежащих, сидящих и суетящихся людей – тоже его.
Парни на дороге отлично с задачей справились, через пару часов количество лежачих резко уменьшилось, ходячие и сами потянулись долой, мудро решив, что лучше плохо идти, чем хорошо получить бомбой по башке, участь таких нерасторопных была прямо перед глазами. Даже чересчур наглядно.
Оставалось десятка два тех, кого везти было без толку, только мучить зря перед смертью. Сам Берестов с ними и остался, отправив всех, кого можно, в том числе и Иванова с Корзуном, спохватившись потом, что сглупил – надо было им хоть благодарность объявить за прекрасно выполненный приказ.
Бомберы и впрямь прилетели через пару часов, если и не те самые, то с виду – такие же. Описали пару кругов, словно падальщики, посмотрели и, видать, решив, что овчинка выделки не стоит, а цель не оправдывает бомбы, улетели на восток чьей-то похоронной процессией. Берестов перевел дух, вытер выступивший пот и побрел на поляну, надо было найти железный ящик с документами и печатью медсанбата, пока у учреждения есть печать – оно живо, пусть даже и в очень усеченном масштабе. А взрывов он уже давно не слыхал, да и желтых вертячек теперь столько на глаза не попадалось, верн, о и впрямь замедление было не больше чем на полчаса.
Умно придумано, умно. Только в себя накрытые придут, начнут раненым помогать, не опасаясь «бракованных» бомб – тут-то и получат. Мозговитые у немцев ученые люди. И Берестов поймал себя на мысли, что с удовольствием бы лично повышибал этим башковитым мозги. Чтоб как у Левина разлетелись. Когда нашел железный ящик (перевернутый, ободранный и пробитый, хорошая была мощь у осколков этих несерьезных с виду «консерв») и стал разбираться – что взять, а что можно и сжечь, потому как тащить всю канцелярию было бесполезно, раскуроченная матчасть и запасы имущества были в таком состоянии, что только под списание годны. Разве что инструменты можно было бы собрать, да простерилизовать, но и с этим сложности. Печать нашел, сунул в карман.
Услышал вроде треск моторов, потом – стрельбу, вскинулся из-за ящика и обмер, стоя столбиком на коленках, на манер зайчика.
Метрах в трехстах, там, где уже тонкими, уставшими струйками дыма коптили ярчайшее голубое небо сгоревшие грузовики и где остались после эвакуации «безнадежники» суетились серые фигурки, потом разглядел пару мотоциклов. Кто-то размахивающий длинными руками вроде встал между ранеными и приехавшими. Петренко! Точно он – больше некому, они из личного состава медсанбата тут вдвоем оставались.