Капитан слышал и раньше, что пленных раздевают до белья – тогда действительно удрать сложно, видно далеко и босым тоже не всякий побегать может, если только не крестьянин с дубовыми пятками. Так что приказ раздеться и разуться, чтобы вести немца голым, Берестова не удивил.
Пока фриц раздевался, ему задавали вопросы – он послушно назвал себя, свое звание, даже полк. Пожилой разведчик, услышав номер, попросил говорливого переводчика узнать фамилию командира полка. Тут голый уже немец принял гордый вид, что смотрелось смешно и нелепо, и заявил, что выдал всю информацию, которую имеет право говорить попавший в плен германский зольдат, а больше он ничего говорить не станет!
Пожилой пожал плечами и короткой очередью, пятью пулями в живот, перечеркнул немецкую жизнь. Снайпер сложился пополам и упал задом вперед в свою собственную похоронку. Переводчик деловито подопнул торчащую из ямы еще дергающуюся босую ногу, чтобы все аккуратно было, и накрыл схрон плетенкой. И опять – с двух шагов незаметно. Только хрип и бульканье из-под земли.
Капитан удивился и спросил пожилого – разве не нужен был язык? Берестов думал, что разведчикам как раз нужен будет для отчета еще один пленный. Они ведь специально в тыл к немцам за этим лазят, а тут – вот, готовый.
Вислоусый опять меланхолично пожал плечами и как-то очень по-домашнему объяснил, что по этому самому полку сведений много, как раз оттуда языки были, из них вытрясли все до мельчайших подробностей и сейчас разведчики как раз двигались на отдых, после очередного успешного поиска. И эта дрянь Серегу покалечила, а Серега – золотой парень! Если бы снайпер еще болтал старательно, может, и купил бы свою жизнь, а так видно, что кукушка из упертых, настоящий фашист, а такой либо молчать будет, либо – что еще хуже – начнет врать залихватски, и от его брехни будет только путаница и вред. Важны не пленные, а сведения. А этот – сами видите. Ну и зачем? Чтобы такая гнида гордо последовала в лагерь пленных и там величалась, как она ничего не сказала? И будет потом жить здоровым и гордым, а Серега хорошо, если руку сохранит и сможет ей что-нибудь еще делать! Еще нужды было. Вернется после войны эта сволочь домой, детей наплодит, будет им рассказывать, каким героем папахен был, таких же гадов воспитает. А те, кого он застрелил, – уже детей не родят, и тут тоже нашему народу убыток выходит.
Берестов вздохнул. Возразить ему было нечего.
Его вздох пожилой понял не так и дополнительно пояснил, что фриц этот не снайпер, а простой пехотинец, выслуживался добровольно. Винтовка венгерская, бинокля нет, даже пистолета нет, осмотрели засидку уже, одна веревка гожа в дело. К слову – не нужна ли капитану винтовка? Шмотки-то с сапогами разведка себе возьмет, пригодится, а винтовка – вполне как трофей для товарища капитана. В разведке не то треба, там мощь залпа нужна. Был бы бинокль – тогда бы другое дело, оптика в разведке – первеющая радость, а Манлихер этот…
Берестов улыбнулся, принял в руки оружие покойника.
Улыбнулся, почесал шрам на щеке и тихонько сказал привычное уже словечко «Аддбуз».
А разведчики веревку и шмотки с собой хозяйственно забрали.
Гауптштурмфюрер СС Гаманн, танкист
– Ты каменнодеревянный болван, Буби! – хмуро заявил Эсмарх, командир первого танкового взвода своему коллеге из третьего.
– Почему? Мы увеличим дистанцию на марше, это не сложно! – решительно возразил тот. Командир роты вздохнул огорченно, глядя на бодрого, но неумного подчиненного. Все-таки обучение ухудшилось, прибывающим молокососам приходится объяснять очевидные вещи, заметно слабее стала подготовка. Раньше такое было невозможно, но большие потери, увы. Ветеранов, настоящих «старых зайцев» – в лучшем случае осталась треть. Вот Эсмарх, прозванный так за острый язык и злую иронию, коренастый и малословный, – сразу все понял, как только озабоченный командир роты передал полученную сверху информацию о новом русском оружии.
– Разжуй и скорми! – сказал понимающему подчиненному Гаманн. У Эсмарха хорошо получится вставить немножко мозгов сопляку Буби. Самому гауптштурмфюреру было немножко не по себе от того, что он узнал от батальонного командира. Раньше налеты авиации для танкистов были ерундовой помехой. У Советов не было гениально сделанных пикировщиков Ю–87, которые укладывали бомбу в десятиметровый круг. Их штурмовики, прозванные за упрямую устойчивость к огню с земли «бетонными самолетами», не могли пробить даже тонкую броню крыши башни и моторного отсека, да и бомбили неточно. Чтобы получить русскую бомбу даже рядом с танком, надо было быть ну очень невезучим. Потому к авианалетам в панцерваффе относились наплевательски. Досадная помеха, не более, можно продолжать марш, только приходится спуститься в душную башню и закрыть люк, слушая бессильный стук пуль по германской стали. А сейчас большевики угостили чем-то новеньким, и батальонный командир тоже был сильно встревожен. Теперь «летающие доты» густо высыпали на танки и машины десятки мелких кумулятивных бомбочек, накрывая каждым самолетом плотно полосу метров в десять шириной и метров в сто пятьдесят длиной. Техника, попавшая под такой град, неминуемо поражалась и горела. Уже несколько раз попало, и чем дальше – тем больше. И в своей дивизии, и у соседей. Особенно досталось, был слух, «Пантерам», новым танкам, которые были помощнее четверок и тем более – троек по всем параметрам. Им пророчили триумфальный успех. Ребята в этих новых зверюгах были уверены в своей броне. И – получили нежданные гостинцы.
Приказ из штаба дивизии пришел необычно быстро – теперь на марше полагалось идти с вдвое увеличенной дистанцией между машинами и при атаке с воздуха не продолжать движение, а немедленно рассредотачиваться, затрудняя летчикам работу. Также предписывалось увеличить вдвое интервалы при сосредоточении и на рубежах атаки. Гаманн и Эсмарх поняли проблему сразу, не зря воевали еще с Греции, а молокосос Буби – нет, разумеется. Молчаливый унтер-офицер, исполнявший обязанности командира второго взвода, выбывшего по ранению день назад, тоже не сообразил. Печально, ведь в том и состоит разница между офицером и рядовым, что офицер понимает проблему целиком, видит последствия, а рядовой – нет.
Как ни странно, но Эсмарх не вкатил проштрафившемуся юнцу словесный клистир со скипидаром, а стал на пальцах объяснять очевидное: увеличены интервалы между машинами, значит, удлиняется вся колонна, значит, пропускная возможность дорог падает, а дороги здесь после дождей и так не автобаны, значит, так же и тыловики станут тянуть кота за хвост мокрым полотенцем. Но и это не все, рассредотачиваться придется и в местах развертывания перед атакой, и в боевых порядках идти с увеличенными дистанциями и интервалами, значит, штабникам придется переделывать массу документов, что сейчас, в момент решающего удара, совсем не к месту.
– Нам-то что с того? И пусть штабники покорячатся! – легкомысленно тявкнул Буби. И впрямь – дитятко неразумное.
– Балбес! Увеличение интервалов в атаке – меньше плотность нашего огня, слабее наш удар и больше полоса наступления, и значит – больше потери. А плотно идти – прилетит птичка и нагадит на голову. Тебе же внятно сказали: один налет – шесть танков сгорело, пятнадцать – повреждены. И налетов было много. Уверен – еще будут! А мы толком и не начали драться! Тут до Иванов доехать – уже проблема! А в атаке – придется размазывать кашу по столу!
– Ничего! Фюрер собрал тут все танки с фронта, так что скоро мы задавим этих птичек прямо в гнездах! – легкомысленно заявил Буби.
Командир первого танкового взвода сплюнул, выслушал приказ Гаманна, по-уставному ответил и косолапо пошел к своим. Остальные двое взводных поспешили следом. Взревели моторы.
Теперь рота растянулась по дороге, как кишка. Было непривычно не видеть «отмычки»[4], водители с трудом удерживали дистанцию.
Даже такой толковый взводный, как Эсмарх, упустил и еще одну проблему, которую заметил только командир роты. Танк – мощная боевая единица, но без грузовиков снабженцев далеко не уедет. Это сам Гаманн, как настоящий немец, может ради дела и не поесть дня три-четыре. Но его «четверочка» без бензина сразу останется стоять железным холмом, без снарядов не сможет выстрелить и драться.
В приказе же было указано – зенитным средствам прикрыть в первую очередь боевые подразделения, защитить атакующую броню. Ротный прекрасно понимал, что Иваны долбали и по автотранспорту, раз так, то они вполне могут приняться за беззащитных тыловиков, которых долбить будет куда безопаснее. И эффективнее, к слову – это в танке пожар есть чем тушить, а в новых «кошках» есть и автономные системы пожаротушения. Мелкие бомбы не могли разнести танк, только поджечь. И экипаж успевал потушить свою машину. Шофер же грузовика ни черта сделать не сможет, да и маленькая бомбочка вполне искалечит грузовик сразу и навсегда. Здесь хорошее место для танковых ударов – ровная, слегка холмистая местность, поля. Увы, для авиации это тоже удобно. И каждый грузовик – как на тарелке сосиска – издалека виден. Тащи горчицу! Если Иваны нащупают слабое место, – и так не слишком успешное наступление может совсем загнуться. Конечно, неудачи бывали и раньше, но сейчас любому, у кого хоть что-то бултыхалось в черепе, было понятно: игра идет ва-банк.
Гауптштурмфюрер не застал весьма неловкого начала боевой биографии своей части. Тогда, в Польше, командир оказался неумехой. Так говорили люди, которым сам Гаманн склонен был доверять. Лично смелый, немало повоевавший и храбро дравшийся в той, прошедшей Великой войне, фельдфебель так и остался фельдфебелем, хоть и получил генеральский чин. Да и сама часть была сыровата.
Зепп Дитрих был когда-то телохранителем фюрера, пользовался его полным доверием. Потому тот ему и приказал создать особую часть для охраны правительства Рейха. Вывеску Рейха, визитную карточку новой власти, выбирали жестко – не ниже 184 см ростом, ни одной дырки в зубах, красавцы, спортсмены. Караульный батальон получился – загляденье! Часть, созданная для парадов, для кинохроник и картинок в журналах. В конце концов, у Толстого Германа есть свой полк, а у самого фюрера – нет? Это – непорядок. И когда Рейх показал стальные когти, именно эти красавцы замелькали в кинохрониках. Образец во всем и для всех в Рейхе! Образец и для СС, и для вермахта, для всех граждан и кошмар для врагов! Но чем дальше – тем меньше парадов, а больше войны. От тех, кто еще полком воевал в Польше, осталось несколько десятков человек на всю дивизию. Воевавших во Франции – немного больше.