– Слушай, дружище, мы тут не в министерстве пропаганды на приеме у хромого сатира. Если ты заметил что-то, что поможет в бою – говори. Мы – фронтовые солдаты, а не тыловые борцы с крамолой! Давай, Генрих, выкладывай все по порядку! Уж тебя-то я последним заподозрю в политической неблагонадежности! – подбодрил подчиненного гауптштурмфюрер, наслаждаясь прохладным наконец-то ветерком.
– Ты сам знаешь лучше меня. Этот кон игры – не наш. Мы видели, что Иваны копают и копают, как очумевшие кроты. Потому со всего фронта притащили весь наш зверинец: И Тигры, и Пантеры, и Куницы всех сортов, и Ворчащие медведи, и Шмели, и Осы, и Шершни, а с той стороны – на северном фасе, говорят, даже Слонов пустили. И это не считая наших рабочих лошадок с номерами, но без помпезных имен. Здесь Иванам мы должны были задать торжественную показательную порку стальным бичом. Раз и навсегда!
– Ты просто Клаузевиц, – подначил подчиненного и приятеля Гаманн. Он сам слышал такое объяснение, почему армия вынуждена тупо прошибать лбом эшелонированную оборону русских. Именно – показательная порка. Чтобы и англичане, и американцы, и уж тем более выдранные русские поняли, что германский гений не остановит никакая оборона. Что любое сопротивление – бессмысленно!
– Это не мое мнение – так генералы говорят, не скрываясь. Парни из штаба дивизии такое слышали не раз, это никак не секрет. Мы знали, что русские приготовились к обороне. Иваны знали, что мы ударим здесь. Именно потому и приготовились. У них – земляной щит, у нас – стальной меч. Они поставили на оборону, мы – на нападение…
– Они на красное, а мы на черное, – опять подначил неожиданно разговорчивого Эсмарха командир роты.
– Точно так! Так вот – у нас не получилось, как это ни печально. У парней на Тиграх паршивое настроение – сраные мины сводят на нет все превосходство в броне и пушках. Грошовые сраные мины! И я не зря толковал нашему пимпфу в погонах про часы: каждый Тигр уже дважды, самое малое был подбит, а после града русских снарядов – теперь каждый день что-нибудь да ломается даже без стрельбы. Хоть там и броня, как на линкоре, и стоимость – как у швейцарского хронометра такого же размера, а всякая дешевая дрянь выводит из строя преотлично! Они неосторожно выставились вперед, на них Иваны высыпали все, что смогли. И пожалуйста – прицелы сбоят, горючее и масло вытекает отовсюду… А оборону русских мы еще не пробили!
– Могу тебя порадовать, дружище! Уже – пробили. И разведка сообщает: дальше уже окопов нет. В конце концов сегодня ты сам давил русских в мелких окопчиках. Завтра мы из них точно выбьем дух, – напомнил гауптштурмфюрер.
– Да, завтра все окончательно решится. Извини, сегодня у меня было паршивое настроение с утра, раньше мы всегда отмечали день рождения моего друга Ханса Пааля, но его убили в прошлое рождество русские. Потому минорное настроение и упаднический дух, недостойный для воина Германии, – бледно усмехнулся Эсмарх.
– На фронте? – зачем-то спросил Гаманн.
– Нет, в тылу.
– Партизаны?
– Хуже, сраные инвалиды, – печально сказал взводный командир.
Гауптштурмфюрер изобразил лицом недоумение.
– Все просто, шеф. Ханс служил в охране лагеря 358.
– Это где? – спросил Гаманн. Он как военнослужащий общих СС не очень разбирался в структуре и организации системы концлагерей и шталагов. Но смерть от калек его заинтересовала. О таком он не слыхал еще, хотя на войне смерть приходила в самых нелепых обличьях и в самое несуразное время.
– Это под Житомиром. Надо было избавиться от балласта, который не хотел работать. В лагерь попало много калек – без рук, без ног и все такое прочее. Экзекуция обычная, по инструкции. На двух грузовиках вчетвером – и всего семьдесят Иванов. Совершенный пустяк. Первый рейс – без осложнений. На втором рейсе, как сообщил родителям Ханса его начальник оберштурмфюрер Кунце, эти дикари подло напали на наших парней. Убиты два сотрудника управления полиции безопасности. Пааль и Фольпрехт. 24 декабря 1942 года. Самое Рождество! Этим русским мразям нельзя доверять, у них всегда нож за пазухой, и они всегда готовы предательски напасть! Такого парня убили! Фольпрехта я тоже немного знал, неряха всегда был, и форма мешком сидела, зато отлично умел готовить. Знал массу анекдотов. И девки его любили.
– Наверное, наши были немного уставшими… Под Рождество. Потому и недоглядели, – проницательно догадался Гаманн.
– Это уж точно. Одно то, что двадцать два калеки ухитрились удрать с захваченным оружием и их не схватили после организованных поисков, говорит о том, что ты категорично прав, шеф. К слову – панцергренадерам сегодня раздали водку. А что у нас? – повертел носом выразительно Эсмарх.
– Только после боя. Утром – ни капли!
– Как в монастыре, – пробурчал тихо взводный.
– Увижу пьяных – накажу такой епитимьей, что год все помнить будут и содрогаться. Монашество смиренное покажется адским разгулом в сравнении. Я серьезно говорю, – сказал гауптштурмфюрер и надел фуражку.
– Точно так! – тихо рявкнул моментально подтянувшийся Эсмарх, щелкнув залихватски каблуками.
– Вольно, дружище. Иди, готовь взвод к бою. И постарайтесь выспаться, окопаться и подготовиться к атаке – одновременно, – напомнил Гаманн.
Взводный картинно козырнул, четко повернулся и замаршировал, печатая шаг. Мечта прусского строевика, а не танкист! Впрочем, если кому и мог доверять Гаманн, так это своему ехидному заместителю. А плохое настроение и нехорошие мысли могут быть у любого, кто находится на фронте больше пары часов. У самого командира роты тоже последнее время приходили в голову не вполне благонадежные рассуждения. Которые усилились после того, как пообщался с ротным старшиной. И настроение еще больше испортилось. Что и выразил гауптштурфюрер в старой поговорке:
– Жить только, что из кулака да в рот – плохо питаться.
– Бедность подагру лечит! – парировал выпад начальника хозяйственный бог роты. Уже полгода совместной службы они при приватных разговорах состязались в знании старых поговорок. Продолжали давнюю традицию ландскнехтов. Особенно – когда были успехи. Или – наоборот. Вот как сейчас, когда не хватает топлива и снарядов, остается только шутить, показывая этим свою несгибаемость.
– Одно нынче лучше, чем два завтра! – не остался в долгу Гаманн.
– Маленькая рыбка в тарелке вкуснее, чем большое ничего.
– Лучше десять завистников, чем один сострадалец! – завершил состязание не совсем в тему командир роты, а старшина тонко усмехнулся, но отдал пальму первенства, как всегда, начальству. Хоть этим утешил. Все остальное было паршиво. Русские штурмовики ходят в тылу, как у себя в спальне, обстреливают все подряд и вроде даже не убывают на свои аэродромы, кажется, что они все время висят в воздухе. И дела в хозслужбе оставляют желать лучшего. В вещевом отделении осталось всего два человека, портной сегодня убит, что откладывает ремонт обмундирования на неопределенный срок, а во время боевых действий одежка словно горит, в отделении боевого обеспечения осталось всего девять человек из семнадцати положенных, ремонтники сегодня потеряли электромеханика – тяжелая контузия, руки так трясутся, что работать он не сможет. С техникой те же беды, кроме кухни вышел из строя один из двух полугусеничных тягачей и один мотоцикл из трех – у посыльных. Что совсем печально – этот раздавили свои же, шароглазые болваны из соседней роты. Командиру надо с этим тоже разобраться. Один танк прибудет из ремонта завтра, с остальными пока все откладывается на неопределенный срок.
По давно заведенной привычке на новом рубеже было положено окопаться. Лучше десять метров окопа, чем два метра могилы! Правда, все отлично знали, что утром – как только соседи из дивизии «Череп» сшибут русскую артиллерию с холмов слева, будет опять атака и до Порохерофки «поезд проследует без остановок», потому окапывались без рвения, кое-как, пришлось прописать ревеня нерадивым.
Как всегда, на новом рубеже, да еще и перед атакой, у командира роты сто забот и тысяча проблем. Еще впридачу войска уплотнили для первого рывка, и теперь танки стояли не за пехотой, как положено, а прямо на позициях «древесных лягушек». Мало того, еще и зенитчики встали в боевые порядки, все зенитки-самоходы прибыли усилением. Как раз неподалеку от танка Гаманна стучали лопатами птенчики Геринга, копая капонир для своего полугусеничного тягача с 37-миллиметровой зениткой.
Командир роты танкогренадеров был новеньким, а командир батареи зениток – не слишком знакомым гауптштурмфюреру, но общий язык нашли быстро. Наладили взаимодействие, прикинули ориентиры, договорились о связи. Гаманн помог пехотинцам пулеметными лентами (с доставкой всего необходимого не только у танкистов возникли проблемы, а накопленные хомяковатым старшиной роты излишки эти не слишком были нужны, расход патронов к пулеметам у танкистов был пока невелик, вот снарядов не хватало катастрофически). Ответно лягушки помогли танкистам прикопать своих чудищ.
Когда гауптштурмфюрер вернулся к своему танку, там уже все было в порядке. Наводчик Шаттерхенд, прозванный так за точную стрельбу, бдил, танк стоял в русском орудийном дворике, для утреннего наступления все было готово, остальной экипаж дрых в выкопанном окопе под брюхом танка.
Гаманн с намеком потопал сапогом по грунту, вопросительно глянул на подчиненного.
– Проверено, чифтен, просадки не будет, парней брюхом не придавит, – доложил заряжающий со своим резким американским акцентом. Гаманн никак не мог к нему привыкнуть, просто резало уши. Но этот малый, приехавший из американской глубинки по зову фюрера, собиравшего перед войной всех немцев в Рейх, был отличным специалистом, метким стрелком и надежным товарищем. И да, после того, как в прошлом году чуть не задавило экипажи трех танков из-за того, что в раскисшем от дождя грунте гусеницы провалились и чуть не прихлопнуло днищами спящих под машинами людей, в роте Гаманна на это обстоятельство – плотность земли под танком – обращали внимание.