Толковый малый ухитрился на спиртовке сварить кофе, и командир роты с наслаждением принял в ладони кружку с горячим ароматным напитком. Своего ординарца у Гаманна не было уже пару месяцев, и эту роль добровольно взял на себя бывший американец, делая эту работу легко и с удовольствием.
– Увы, чифтен, это последнее кофе, – не без грусти сообщил наводчик.
– Ничего, завтра возьмем эту Похерофку, там колоссальные склады со всем нужным. Слышал от ребят из люфтваффе – здоровенная железнодорожная станция и множество пакгаузов. Будет славная добыча! – прихлебывая с удовольствием кофе, сказал Гаманн.
– Увы, чифтен, русские не пьют кофе. Они пьют водку и чай. Водка еще ладно, годна в брюхо, а английский отвар из травы… Не будет на складах этих кофе, я это чую, – печально напророчил Шаттерхенд[5].
– Не беда, пришлют по почте!
Наводчик хмыкнул. Да, последнее время посылки из дома не очень радовали. Табак и кофе присылали, ничего не скажешь, только качество почему-то стало гораздо хуже. Нет, не совсем эрзац, вроде кленовых листьев с никотином и жареных желудей, как в ту войну, но – ощутимо хуже. Пора заканчивать эту войну, чем дольше длится, тем все становится хуже.
Йухей, остался последний удар – завтра русская оборона рухнет окончательно и вот он – желанный оперативный простор, заваленные брошенной русской техникой обочины дорог, колонны унылых Иванов, бредущих в плен, и новые победы!
Правда, батальонный командир говорил, что у русских еще есть резервы и авиаразведка обнаружила скопления танков, но это уже не так тошно и гнусно, как проклятые окопы, набитые противотанковыми пушками, и чертовы мины под каждой травинкой! К русским танкам Гаманн относился без уважения. Более-менее серьезная машина – это их «Клим Ворошилов», хорошее орудие, неплохая броня. Но медленный и неповоротливый. А вся остальная машинерия Иванов… Нет, гауптштурмфюрер давно миновал время восторженности щенячьей и не был дуралеем из гитлерюгенда, он трезво оценивал врага, но здесь русским нечем крыть. Их Т–34 в целом весьма недурная машинка с отличной проходимостью, вполне сопоставима с Т–3, но уступает Т–4, а про легкие танки Иванов и говорить нечего. Двухместные черепашки Т–60 и Т–70, эта неистребимая саранча, опасны для пехоты, бесспорно, но против немецких танков… нет, это смешно. Командир роты даже поездил в захваченных советских машинках, он старался узнавать про врага все, что можно, это не раз помогало в бою – знание слабых мест, потому прекрасно понимал все превосходство немецкой техники. Паршивый обзор, командир танка выполняет, как и у французов, обязанности и командира, и наводчика, а в саранче – еще и заряжающего. А это сразу же дает преференции немецким экипажам – причем и в наблюдении за полем боя, и в точности стрельбы, и в скорострельности тоже. Уступают Иваны и по броне, да и в вооружении также. Что говорить про Пантер, Тигров и про остальной стальной зверинец. Стоит просто глянуть на тех же Носорогов, длина стволов которых больше, чем русские танки. Завтра русские будут опрокинуты!
– Разбуди Трюнделя, пусть он дежурит. Невыспавшийся заряжающий не так напакостит в деле, как невыспавшийся наводчик, – по-дружески, но с командирскими нотками велел подчиненному Гаманн.
Тот немедленно отправился исполнять приказание. А гауптштурмфюрер прикинул – все ли выполнил, что наметил? Получалось – что все и можно перехватить пока триста минут сна. Лезть под танк не хотелось, улегся на теплом брезенте, который услужливый Шаттерхенд помог расстелить у гусеницы. Пахло свежекопанной землей, духовитыми травами, которые тут вымахали мало не по пояс. Несколько раз танки перли по хлебным полям. Хорошие земли для Рейха! Немного мешал храп Пердуна, механика-водителя, которого наградили этим почетным прозвищем за неоднократные победы в неофициальных соревнованиях мехводов. Считалось, что если специалист по вождению танка сумеет сочетать точно свой пердеж с имитацией переключения скоростей, то в деле он так же будет хорош. Что-то в этом было – во всяком случае, Пердун заслуженно считался в роте лучшим водителем. Даже храп у него был с какими-то металлическими нотками. Некоторое время Гаманн раздумывал – а не поставить ли храпуна в караул, чтобы тот перестал изображать из себя тракторный двигатель на холостом ходу, но незаметно сам уснул.
Спал мертвым тяжелым сном. Вскинулся, когда уже светало, – подумал, что гроза, но это пожаловали Советы. Бомберы вываливали свой груз неподалеку. Земля вздрагивала, некоторое время ждал, что прилетит и в расположение роты, но – обошлось.
Соседи не удержались, потявкали из своей зенитки в небо. Вздохнул недовольно – демаскируют, недоумки. Опять проверил всех и вся. Рота была готова к атаке. Соседи – тоже. Но приходилось ждать – у «Черепов» что-то не клеилось дело. Позавтракали всухомятку, в отличие от пехотинцев, старавшихся перед боем не набивать утробу, танкисты ели вволю. Шанс получить пулю в брюхо был мал, а сгореть с танком, будучи голодным – вдвойне глупо и досадно.
Иваны затеяли артобстрел, довольно жидкий и бестолковый. Пришлось лезть все же под танк, потому как обычно русские завершали артобстрелы залпом «сталинских органов», который лучше пережидать в окопе.
Все так и вышло. И опять повезло – разминулись с прилетевшими гостинцами, левее ушло. Вроде бы и не попали, а глаза слезятся, на зубах скрипит какая-то дрянь и пылища на все небо. Дымная пылища. Тряхануло сильно, но все целы. Только сыплется сверху всякая дрянь. Привычно вскочил в танк, дежуривший у прицела Шаттерхенд приветливо осклабился. Наушники на голову, опрос своих – все целы, попаданий нет.
Знакомо провыло над головой, даже в танке слышно – свои «Штуки» пошли к Иванам с ответным приветом. И тут же – в наушниках от батальонного: «Иваны атакуют! Приказываю отразить огнем!» и сбоку Шаттерхенд со своим жутким акцентом орет: «Пурпурные дымы! Русские!»
Ясно – бомберы обозначили по своду сигналов обнаруженные русские танки. Раз пурпур – значит уже атакуют. Глянул в триплексы – не видно ни черта, чертова пылища! Опять то же, что и всегда – открыть крышку люка, аккуратно высунуться, бинокль к глазам. Есть! «Чертовы пальцы», как называли танкисты столбы фиолетово-красного дыма, которыми летчики обозначали для наземников идущие в атаку танки противника, – отчетливо видны. А русские? Нет, не видать, хотя уже видна поднятая их машинами пыль, она валом накатывает, как океанская волна. Значит, прет их много. Дал наводчику указания, сам до рези в глазах смотрел в мутную пелену перед собой.
И наконец увидел в мутной завесе сгустки более темного цвета. Теперь для него как командира пошла страда – надо было успеть видеть все поле боя перед фронтом, командовать взводным, замечая их ошибки и исправляя их немедленно, командовать своим танком и при этом сохранить ясную голову.
Дал распоряжение Шаттерхенду вести огонь самостоятельно – и тут же пушка в башне стонуще грохнула, тряханув стальную громадину отдачей. Иваны перли быстро, часто стреляя на ходу, от чего проку было совсем мало, как показалось сначала. А потом рвануло громом совсем рядом, по броне словно чертенята пробежали, цокотнув острыми копытцами, а там, куда угодил снаряд, кто-то смертно взвыл. И опять – пыль и скрип на зубах и что-то влетело в раскрытые глаза, заставив промаргиваться и обливаться слезами.
Сближение шло слишком быстро, на поле полыхнуло несколько чадных костров, но пыльный вал уже был здесь, накатился, и рев чужих моторов забил уши, и так оттоптанные грохотом своих орудий. Увидел тридцатьчетверку совсем рядом – метрах в пятистах уже. Рыкнул команду наводчику. Башня мягко покатила вбок и тут же по ней врезала смерть, выбив сноп слепящих искр. Не пробила германскую броню, свистнула, визжа, в небо. Гаманн, нырнув в люк, сыпанул командами, танк тут же вымахнул из капонира, вертанулся вбок. Рявкнула пушка, воняя тухлым яйцом загремела стреляная гильза, а Трюндель немедленно метнул в казенник новый снаряд – и сразу же – выстрел!
Высунулся в люк снова – вокруг вертелась карусель! Управлять боем уже было невозможно, все вокруг перемешались, потому Гаманн стал снова просто командиром танка. Стреляли все – и дорвавшиеся до немецкой позиции русские, и танки гауптштурмфюрера, и стоявшие сзади орудия, и чьи-то тяжелые чемоданы бахали в собачью свалку, какую Гаманн раньше не видал. И стрельба не пропадала даром: танки горели, как показалось сначала – только русские, но оказалось – ошибся, увидев, что стоявший соседним Т–4 полыхнул смрадным костром. Остался стоять – и поплатился.
Огненным чертом проскочил горящий человек – не понял, свой или Иван. Тут же забыл об этом, потому как русский танк, круто завернув, выскочил за корму танка командира роты и стал разворачивать башню для смертельного плевка то ли в моторное отдлеление, то ли в башню. Высыпал ворох команд, Пердун до хруста в плечах рванул танк, уводя нежную задницу из-под удара, башня чертовски медленно повела стволом навстречу врагу, но ясно было – не успеть. Неожиданно задудукала зенитка, русский загорелся внезапно, как стог сена, из его чрева выпрыгивали Иваны, видимо, уже раненые, так как вываливались из люков неуклюже, падали около гусеницы, а к ним полз со штыком в руке пятнистый гренадер. Следом за ним волочились какие-то розовые тряпки, сразу не понял, только потом дошло – кишки из развороченного брюха.
– Не вижу ничего! – завопил Шаттерхенд.
Немудрено, каждый выстрел добавлял облако пыли перед танком, а лупил наводчик часто. Земля от взрывов не успевала осесть обратно. От горящих русских танков занялась чертова пшеница, и теперь дым – черный, густой с серым подкладом стремительно затягивал горизонт и все вокруг не хуже дымовой завесы. Пальба начала стихать на чуткий слух Гаманна. Не успел порадоваться, что атаку отбили – поперла вторая волна Иванов. Эти выскочили из пелены дыма и пыли словно черт из табакерки.
– Сыплются, как из танка изобилия, – гаркнул восторженно Шаттерхенд. Он мечтал о внеочередном отпуске. Командир роты только поморщился, бравому американцу не приходило в голову, что это не самое разумное – оказаться в толпе злобных индейцев и радоваться, что тут можно собрать кучу ценных скальпов и разбогатеть. Как бы самим без скальпа не остаться, первая волна выбила из роты три танка, один – насовсем. Так что железный крест и отпуск за подбитых русских – это замечательно, но не так все идет, совсем не так.