И медики не отстали, хотя по размякшему от постоянного дождя чернозему даже танки ползли с трудом, на первой передаче.
Хорошо хоть наградами не обделили. Начмед корпуса получил «Отечественной войны» 2 степени, а командир медсанбата, начштаба и замполит – по рубиновой Красной Звезде. Еще удалось добиться медалей для рядового состава – десяток «За боевые заслуги», да симпатичной миниатюрной медсестричке Маше вдруг досталась медаль «За оборону Сталинграда» – догнала, надо же.
Остальные-то, получилось, мимо Сталинграда провоевали, а эта смешливая девочка успела хватить боев в развалинах города, и майор слышал, что единственная из его команды, имеющая медаль «За отвагу», носит награду весьма заслуженно. Сама она не любила рассказывать, за что получила, отделывалась шуточками, дескать повезло просто, но майор знал доподлинно, что выволакивала эта хрупкая девчушка из-под минометного огня раненого бойца, как положено – с оружием. Стянула его в овражек, силенки и кончились. Практически прямо на них через пару минут скатились двое немецких солдат, спасавшихся от того же минометного обстрела, и Маша шутила, что только с перепугу она рявкнула не своим голоском «Хенде хох!» и вкатила рядом с опешившими немцами короткую очередь из автомата бойца (хорошо, в диске патроны оказались). Возвращение к своим было и триумфальным, и потешным, бойцы и впрямь веселились, когда мимо них двое здоровенных немцев осторожно несли нашего раненого, а сзади вышагивала маленькая свирепая девочка, сгибаясь под тяжестью немецких винтовок и автомата. Это дорогого стоит, когда девчушка так быстро соображает! Хорошо там воевала, была ранена. После ранения попала в поле зрения Берестова, и тот мигом ее забрал в медсанбат, чему майор только порадовался.
Толково подбирал кадры начштаба, а кадры – решают все, как метко сказал вождь советского народа. И почему-то Быстров подумал, что немцам предопределено быть разгромленными. Даже несмотря на все их зверства. А может, и потому тоже. Связь между зверствами гитлеровцев и их скором поражением определенно есть. В войне на истощение побеждает более крепкое государство, более державный народ. Такому народу почему-то не свойственна систематическая жестокость. Скорее всего, это связано с оптимизацией ресурсов. Гитлер, отменив химеру совести, сделал свой народ жиже, а государство слабее. Потому они проиграют.
Хотя крови нам это будет стоить немало. Очень немало.
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата
Надежда на то, что удастся, как раньше, разжиться трофейной техникой, провалилась, это было очевидно. Взять Моравску Остраву, город с важным железнодорожным узлом и массой всяких складов, – не получилось. Вместо прорыва обороны вытанцовывалось медленное прогрызание ее, продвигались атакующие по 1–2 километра в день, на перемолотых огнем и гусеницами немецких рубежах обороны – давно отлично подготовленной и продуманной системы обороны – оставался только металлолом. И потому беда с обеспечением автомобилями стояла во весь рост. В корпусе не хватало почти тысячи трехсот полагавшихся по штату грузовиков, потому транспортная проблема была крайне острой. И медсанбат был точно в таком же положении. Грузовики поступали, конечно, но сразу шли в боевые подразделения, там транспортом уже обеспеченность была высокой, а тыловики выкручивались, как умели. Имевшиеся два грузовика мотались круглые сутки. И не успевали. Начальник штаба был в положении, когда хоть за голову хватайся – всем выверенным планам настал моментальный карачун, приходилось выкручиваться самыми разными образами. И все равно солоно приходилось.
Отсидевший в резерве главного командования больше года механизированный корпус пошел в дело только весной 1945-го. Гибель Третьего Рейха была уже видна даже невооруженным глазом, с той стороны, с Запада, ломились союзники, технику они наконец стали поставлять по ленд-лизу как должно, но пока до корпуса обещанные студебеккеры не дошли, ехали товарняками. Зато привезли со сломанной рукой командира разведбата – навернулся с мотоцикла Харлей-Дэвидсон, норовистая оказалась американская лошадка. Для службиста Берестова в этом корпусе многое было непонятно: и почему надо называть, в общем-то, дивизию – корпусом, и зачем иметь в штате аж два разведбата – броневичковый и мотоциклетный. Потом их почему-то слили в один разведбат. Менялись номера и названия частей, составляющих корпус. С другой стороны, так уж вышло, что командиры были уже тертыми калачами, и потому отношение к медикам у них было такое, какое характерно для повоевавших и хлебнувших горя сполна. Капитана давно перестало удивлять то, как по-разному относятся к медицине не воевавшие военные чины – и воевавшие. Разница была капитальная!
За счет этого отношения и получилось перебазировать медсанбат, когда корпус сдал свои позиции сменной пехотной дивизии и убыл на соседний фронт, где в обороне врага нащупали дыру. В позапрошлом году такой же маневр корпус провел под Кременчугом, когда для обмана фрицев все рации с персоналом остались на старом месте, имитируя своей работой нахождение здесь всего соединения, а корпус без раций и радистов объявился совсем в другом районе. Теперь уже этими радиоиграми не баловались, немцы катастрофически потеряли мобильность и потому обманывать их не имело смысла. Стянувшие к месту вероятного прорыва войска, немцы контратаковали постоянно, крупными силами, яростно и не считаясь с потерями, остановив полностью наступление РККА, но перебросить собранное тут на другой угрожаемый участок они уже не могли.
Поэтому их оборона была прорвана севернее, соседним фронтом, и теперь корпус пошел по дорогам Верхней Силезии, усилив группу прорыва. Прибывшая для ликвидации дыры в обороне немецкая «пожарная команда» попала в мешок и сейчас бискаускую группировку незадачливых спасателей домолачивали всеми силами. Благо танки корпус получил новые, и хоть они и назывались тоже «тридцатьчетверками» но и внешне, и по боевым качествам превосходили старые на три головы, а в придачу пришли и совсем новые «ИСы–2», которые хоть и были чуточку похожи на новые танки Т–34 зализанными обтекаемыми формами, но являлись уже без всяких дураков тяжелыми танками с очень сокрушительной мощью. В наступлении они шли на флангах корпуса, да в придачу везя с собой артиллерийских и авиакорректировщиков, и потому контратаки немцев давились быстро, жестко, совместно всеми родами войск и с разгромным счетом.
Развертывать медсанбат было приказано в небольшой немецкой деревне, практически не пострадавшей от боев.
– Были там какие-то оглоеды, разогнали их, хулиганов, – туманно объяснил замполит. Видно было, что он и сам не очень в курсе, иначе бы растолковал подробно, он был в достаточной степени занудой, что сближало его с Берестовым. Понимали они друг друга. Сильно непривычно было находиться на немецкой территории. Все здесь было изрядно другим. От архитектуры и кончая бытом. Иная страна, иной народ. Было всем очень любопытно, как немцы у себя дома живут. И не понимали люди – какого черта немцы поперли в СССР, жили-то они определенно богаче.
Развернули медсанбат быстро и привычно, как появилась свободная минута, старшина Волков пришел сообщить, что нашли пушку. Правда, она немного не того.
Посмотрев непонимающе на своего сослуживца, капитан пошел глянуть своим глазом, а к ним присоединился и наводчик Кутин, работавший теперь санитаром.
У самого въезда в деревню, за полуразвалившимся сарайчиком, оборонявшиеся попытались организовать позицию для 37-миллиметровой «колотушки». Сама пушечка валялась перевернутой, полувыброшенной из ровика, тут же лежал весь расчет.
– Сопляки совсем, – удивленно заметил Кутин, переворачивая ногой лежащее плашмя тщедушное тело. Берестов глянул – да, малец лет тринадцати, не больше. Рядом – двое таких же недомерков, а к стеночке привалился, наоборот, старикан хорошо за шестьдесят годов, ветерок шевелил свесившуюся на морщинистое лицо длинную седую прядь волос. Все «артиллеристы» были в какой-то невоенной одежде, старик вообще в гражданской, сильно поношенной, мальчишки – в желтовато-гороховых форменных рубахах, портки у одного черные, у другого – серые, у третьего – синие. Штатский сброд. Капитан присел, глянул, что за повязки на руках. «Фольксштурм».
Ясно, вроде ополчения, только у нас оно было в начале войны, до того, как мобилизация прошла и сугубо добровольно, а тут – слыхал Берестов, что мобилизация поголовная, вот наглядно – детей гребут сопливых.
– Бонба! – усмехнулся Волков, катнув ногой странную тяжелую штуковину с опереньем, похожую и впрямь на авиабомбу и на здоровенную минометную мину.
– Нет, это снаряд такой, – отозвался Кутин, высунувшись из двери погреба, куда от ровика был прокопан ход сообщения.
– Здоровенная пушка, наверное, для таких снарядов, – уважительно сказал старшина.
– Не, это как раз к ней, вот к этой. Тут у них в погребе склад как раз, штук двадцать.
– Заливаешь! В ствол точно не влезет, – уверенно отрезал Волков.
– А она не в ствол, она – надкалиберная, ее на ствол надевают, а стреляют холостым зарядом. Вот как этот, – показал гильзу без снаряда артиллерист.
– Чего только фрицы не придумают! – пристыженно бормотнул старшина.
Берестов промолчал. Танкист, разметавший одним снарядом сарайчик и орудийную позицию, вывел пушконку из строя серьезно: колесо изорвано, одна станина погнута, щит раскурочен. Да и снарядищи эти больно здоровы, чтобы их таскать. Не годится. Посопел носом, пошел обратно к себе – для него и штабных дел было выделено две комнаты в трехэтажном доме, где расположилось и остальное командование медсанбата. Странное было впечатление – вот оно, логово зверя. И дом – с канализацией и водопроводом, хоть это деревня, а не Ленинград. Богатый дом, старые картины маслом на стенах, фарфора полно, паркет, действительно – какого черта им тут не хватало?
Занялся только текучкой, и тут загрохотал короткими очередями пулемет, который сам же Берестов и определил на самую высокую точку в деревне – на колокольню. Сразу же затрещали еще два других – с южной стороны. В ответ частая трескотня нескольких немецких машинок – они скорострельнее чешских, звук четко другой. Подхватился и бросился на улицу. А тут же и Волков с Кутиным, и еще пара санитаров, к нему бежали.