Госпитальный взвод встретил странно – очень уж как-то обрадовались и сестрички, и врач, и санитары приезду своих. Сами уже все собрали-скатали, но что-то встревоженные, ходят пригибаясь, быстро и на открытые места не вылезают. К машине первой подбежала маленькая и ладненькая медсестричка Маша, на плече которой грозно покоился великоватый для нее ППШ.
– Здра жла, тащ катан! Вот здорово, что прибыли! В рощице слева кто-то копошится и стреляли оттуда пару раз. Метров шестьсот – а неприятно. Нервничали мы тут!
Берестов кивнул, привык уже к тому, что эти девчонки никак не вписываются в уставные параграфы, велел водителю встать в старый капонир, а сам быстро перебежал к броневику. Разведчики уже высыпались из стальной черепашки, невзначай успели занять удобные для стрельбы места – сориентировались, битые жизнью так, что за каждого и четырех небитых не жаль. Коротко обсудили ситуацию, решили, что начштаба с грузовиком и одним сопровождающим быстро смотается за подарком, а броневичок покараулит, чтоб какие залетные хамы медиков не обидели.
На всякий случай перелез в кузов к Кутину – стрелять оттуда удобнее, если что. Погнали живо, прибыли быстро, благо рядом.
Комбата нашли во дворе, где стоял десяток каких-то странных, словно игрушечных, пушечек. Сроду подобного не видал. Нет, приобретенный давеча Эрликон тоже был невеликим, но там было видно – это оружие. Худенькое, но злобное, а тут не то самоделка, не то детская игрушка. Черт поймет! И смешной раструб на конце какого-то нелепого ствола – словно труба жестяная от самовара, вот ей-ей. При том вполне себе стальная станина, что-то вроде орудийного замка, колеса такие, нормальные, но маленькое все и щиток тонкий и куцый, совсем не похожий на добротные щиты немецких пушек. Потрогал – весит эта нелепица килограмм сто.
– Вас ис дас? – спросил веселого комбата.
– Это дас ист квас. В смысле – куколка.
Берестов поднял бровь. Его беспокоило то, что госпитальеры сидят и ждут, а он вместо пушки тут какое-то кустарное изделие жестяночной артели щупает.
– Так немцы называют – Пупхен. Куколка в переводе, – похвастался разведчик своими знаниями.
– Фихня какая-то, – поморщился Берестов.
– А вот и нет, мы такие уже отсылали на изучение, да и сами пробовали. Гранатомет станковый, не хухры-мухры, 88 миллиметров. Между прочим, и бьет прилично – метров на восемьсот гранату зафуфырит. Так что бери, пока я добрый и щедрый!
Начштаба покосился и пробурчал, что странно как-то – видеть такую доброту.
– А вот и нет. Мы в батальоне все великодушные и широкой души люди, не то что вы там, живорезы. Ну ладно, не гляди так, в Москве решили все гранатометы в одну графу валить, – так что мне трофей указывать один черт, что это штуку, что панцершрек, что офенрор, что одноразовый фауст. В общем – против танка самое оно. Пробиваемость брони как у фауста, но летит дальше. Сейчас сержант покажет, как управляться.
Позванный Кутин осмотрел машинку, покрутил головой. Вроде как и пушечка, но уж больно игрушечная. Высокомерный паренек – сержант с юношеским пушком на румяных щеках – ввел наводчика в курс дела, ловко показал, как открывается затвор, как наводить, пользуя ручки с деревянными накладками, словно у Максима, как заряжать гранату. Все просто и понятно, совсем для дураков – табличка на щите для наводчика, как наводить в Т–34 и какое брать упреждение.
– Цвет хороший, немаркий, и на ту ирликону похож, – вынес вердикт немного озадаченный Кутин. Видимо, ничего более положительного в подарке он пока не увидел. Цвет и впрямь был неброский – охристо-кофейный.
Играючи вкатили Куколку в кузов, закинули десяток деревянных ящиков, где в каждом в аккуратных гнездах лежали три гранаты, отказались от угощения и скоро уже грузили добро и личный состав госпитальеров в кузов. Кутин предложил было бахнуть в подозрительную рощицу для проверки, но Берестов отрицательно помотал головой. Толку от такого бабаха будет ноль, а черт знает, что там в роще сидит. Мало ли – там и впрямь немцы, влепят из пулемета или чего еще, что у фрицев еще осталось – и получится некрасиво. Терять кого-либо из медиков начштаба категорически не хотел – больно уж старательно отбирал людей.
Когда все загрузили, оказалось, что Маши не хватает только. Девчонка кокетничала с распушившими хвосты разведчиками, видно, потому и задержалась. Подошедший Берестов услышал только, как медсестричка отбрила, видимо, пытавшегося ее запугать сидящими в роще фрицами:
– Вот уж испугалась! Насмотрелась я на них в Сталинграде! Чего говорить, первый мой раненый на фронте – немцем оказался!
– Ведь заливаешь! Офицер, конечно? – подначил ее водитель броневика.
– И ни капельки не заливаю. Ну да, им оказался немецкий офицер. Удивлены, да? Первый выход на поле боя. Слышу, кто-то стонет, подползаю и вижу – немецкий офицер, пожилой такой: «Не надо пух-пух, у меня четыре киндер и мутер в Германии». У него оказалось тяжелое ранение в бедро, первая мысль – йода налить в рану, но клятва Гиппократа «перевесила». Перебинтовала я его и оттащила к нашим. Бойцы надо мной потом подшучивали долго.
– Сильна! – с уважением кивнул разведчик, остальные заулыбались.
Маша собралась сказать еще что-то, увидела подошедшего капитана и застеснялась, покраснела. Берестов сдержал улыбку, кивнул на грузовик. Девушка припустила бегом, ей помогли залезть в кузов. Капитан козырнул помогшим ребятам и отправился следом, а разведчики продолжили разглядывать рощицу в бинокль.
Сержант Калинин, командир минометного расчета
– Прут, как сельдь по Двине! Весло вставишь в косяк – так вертикально плывет! – с нотками нелепой радости сказал наводчик.
Он сидел на стопке ящиков из-под мин, перекособочившись из-за раненой руки. Еще утром получил пулю в плечо, но после перевязки уходить не захотел и остался на батарее. Сложно сказать – почему, может быть, хотел в меру сил помочь сослуживцам, которые сейчас были в странном положении – такой слоеный пирог тут заварен, что куда там, перемешались и наши, и немцы, и черт знает кто еще, публика толпами бродит, и поди пойми – то ли это военнослужащие, среди которых было полно всякой шушеры, включая и одетых в гражданскую одежду фольксштурмистов, с легкой руки самого же наводчика, бывшего местным Теркиным, называемых «фальш-штурмом», то ли немецкие беженцы, драпающие к американцам и сдуру надеющимися, что их там мармеладом с профитролями накормят, то ли всякие хранцузы, халанцы, хламанцы и прочие иродопейцы, которых пригнали сюда в Германию на работы и которые теперь перли домой толпами.
Попадались и свои, русские, которые как раз категорически русскими быть не хотели – семьи полицаев, продавшихся казаков и прочий мусор. Навстречу им такими же толпами топали острабы, наконец-то избавившиеся от рабской доли. До кучи добавлялись и освобожденные из концлагерей военнопленные – тощие и заморенные наши, одетые в такое тряпье, что старорежимный нищий бы побрезговал, и всякие другие «пленные враги» Германии, которые не в пример были и одеты хорошо, и сыты довольно. Политрук говорил, что неподалеку танкисты освободили из концлагеря несколько тысяч датчан, норвежцев и даже их говнокомандующего, бывшего, конечно.
Среди этого вселенского переселения народов (немецкие города все стояли в руинах, разгромленные американской и английской авиацией, и казалось, что все их жители, все люди теперь живут на дорогах, как цыгане), ломились на запад советские части, рвавшиеся добить Берлин и Рейх, пока союзнички не учудили чего, а так как сплошной лавиной войска РККА физически не могли идти, не в той силе были, то вперебивку и вперемешку с нашими ехали и пробирались немецкие войска, уже разгромленные, уже потерявшие большую часть тяжелого оружия и техники, но еще сохранившие некую управляемость и, хотя и убогую, боеспособность.
Но возможно, что толковый и головастый наводчик не хотел рисковать зря, добираясь в одиночку до медсанбата, а оттуда что-то никто не приезжал. И не удивительно бы было, что раненый просто тянет время, потому как надо покидать знакомую обстановку и пускаться путешествовать, что не каждому нравится, много среди мужчин домоседов, хотя сдуру публика считает, что как раз мужчины – авантюристы, а женщины – любят тихую жизнь. Очень большая ошибка, потому как именно женщины не терпят однообразия.
Командир расчета Калинин подумал об этом всем мимоходом, вскользь. Ему-то как раз было лучше, что пара острых глаз наблюдает за тем пространством, что было сзади за батареей. Потому как сейчас весь дивизион работал в одном направлении – в пяти километрах немцы поднялись в контратаку. И теперь тяжелые минометы гулко харкали в небо пудовыми рыбками, сильно толкая землю и накрывая плоскими чернодымными разрывами невидимых отсюда врагов. Минометчики носились, как посоленные, корректировщики подтвердили накрытие при пристрелке батареями, и сейчас надо было дать огня, сметая летящими над землей стальными роями осколков скопившуюся для рывка пехоту и подходящие резервы. Чем больше и метче высыплют боезапаса на головы приготовившихся к рывку зольдат, тем жиже выйдет контратака, тем больше будет выбито врагов, тем меньше шансов, что придется встретиться с уцелевшими.
– Темп, темп, Калинин! – подгонял взводный, но сержант про себя считал, что пятнадцать выстрелов в минуту – как написано в инструкции про максимальную скорострельность – вполне достаточно. Слыхал, что легендарные братья Шумовы успевали бахнуть восемнадцать раз, но так и рванула у них мина в стволе, то ли бракованная была, то ли просто предыдущая не успела вылететь и воткнулась в поданную новую, часто такое происходило.
Дорога, которой любовался раненый наводчик, проходила метрах в семистах, и острый взгляд ухитрялся различать, кто там тащится. Ясно, что в толпе штатских и военные ползут, но пока нет техники, можно не шибко опасаться атаки оттуда. Два дня назад под городишком со странным названием Ютербог все же попытались фрицы достать до минометчиков, и Калинин из своего «самовара» на дистанции в полкилометра мастерски накрыл жидкую цепь зольдат несколькими минными всплесками, работая на пределе возможности миномета, ствол почти под прямым углом стоял. Вроде и простое оружие – стальная труба, тяжелая опорная плита да двунога с прицелом, – а лютое оно в драке. Полсотни врагов как корова языком слизнула. Дурачье, что говорить. Зря легли, совсем не причинив никакого вреда. Спеклись немцы.