Вот и со сбором и эвакуацией раненых сложилась ситуация чертовски не простая. Особенно учитывая, что немцы совсем свою привычку добивать советских раненых и убивать медиков не бросили. Случай, когда группа из десятка немцев-окруженцев остановила на дороге санлетучку и, осмотрев ее – отпустила, сняв только новые сапоги с шофера и забрав затвор у его карабина, был уникальный и когда его пересказывали – то дивились. Даже с девчонкой-санинструктором ничего не сделали!
Но рассчитывать на это было несерьезно. Немцы остались прежними, и уже с десяток случаев был в этой операции, когда медикам приходилось браться за оружие и защищать себя и раненых.
Не останавливающееся ни на час наступление и изменяющаяся ежеминутно обстановка нервировали начштаба. Нет, так-то радовало, что войне уже конец виден, – но доживи поди до конца! Еще и транспорта не хватало – госпиталя отстали, находились дальше, чем положено, и потому приходилось и это учитывать. Менялись места дислокации медпунктов разного уровня, все время менялись маршруты эвакуации раненых, менялась ситуация. Тот же Троебритцен взяли с ходу, понеся минимальные потери, потом его заняли откуда-то взявшиеся фрицы, воспользовавшиеся отсутствием в городе советских войск, город пришлось брать повторно, хотя и без большого напряга, и потом откуда-то навалилась серьезная мощь с запада, бои пошли всерьез. Немцы тасовали колоду своих частей, пробуя на прочность советскую оборону, наши командиры ровно так же жонглировали своими частями, прикрывая дыры и продолжая выполнять главное – отрубать гарнизон Берлина от возможной помощи. Дорого бы дал сейчас Берестов за рацию. К сожалению, не полагалась она по штату. Похудел капитан, издергался. И командир медсанбата тоже был хмур и серьезен. Только чудовищным напряжением всех сил удавалось доставлять раненых отовсюду, где гремели бои. И у всех медиков такое, преемственность этапов эвакуации соблюдалась с колоссальным напряжением всех сил. Собачьи упряжки, конные повозки, на скорую руку приспособленный боевой транспорт – все шло в дело. И каждый раз, когда не успевали – загружал майора еще больше.
Гитлеровцы упрямо не сдавались, хотя всем – и им тоже – было ясно, что война проиграна. На что надеялись они – капитан понять не мог. Майор Быстров имел на этот счет свое мнение и выдал его, когда было особенно поганое настроение:
– Мне с немцами ясно все. Дарвинизм в чистом виде. До объединения своего Германия – проходной двор практически для всех. Ее проходят насквозь страны, воюющие друг с другом. Скажем, в одну сторону французы, потом их назад гонят русские. Еще раньше армия шведов, Габсбурги разные и все, кто попало, даже датчане. А какая развлекуха у солдат армий во время походов? Правильно – сексуальные занятия с местным населением. Портят девок, брюхатят баб. И вот эти вечно изнасилованные немки в итоге рождают довольно воинственное поколение, которое с годами все больше и больше. К нашему веку эта ядреная смесь потомков лучших армий Европы дает прикурить всей остальной Европе, и как апогей – эта война. Солдатеска, а не нация. А что такое европейский солдат? Агрессивный, свирепый, тупой и отлично дисциплинированный, при том технически грамотный из-за огнестрельного оружия. Вот вам и характеристика германской нации!
– Эк вы из пдиложили, Седхей Седхеевич!
– Как калмык – что вижу, то и пою. Сами судите: с другой стороны, не очень большие страны, отвлекая самых активных мужчин и уничтожая их далеко от дома, поставлены в условия, когда воспроизводством населения у них занимаются всякие убогие, кто откосил – трусы, и кто смог откупиться – богатые трусы. В итоге страны превращаются в пацифистическое болото. Глядим на всяких варягов, датчан, шведов и прочих, глядим на французов, которых Наполеоны очень хорошо проредили и добила Великая война.
– А мы? Тоже всехда воевали. И пди цадях, – усмехнулся Берестов.
– Россия несколько особняком стоит. Она старается воевать, так сказать, не отходя от дома. Все почему-то лезут к нам сами. Это и приток «свежей крови», хотя более уместно назвать другую человеческую жидкость. Да и наши храбрецы далеко не уходят. Ну, а если уходят, то присоединяя территории наглецов, покусившихся на святое.
Начальник штаба кивнул. Что-то рациональное в сказанном имело место. А кроме того, в рассуждения на отвлеченные темы хирург Быстров обычно пускался, когда на душе у него было особенно погано. Понятно было, как закончилась попытка спасти жизнь привезенного спешно на бронетранспортере начальника разведотдела.
По приказу Конева в ряде мест были установлены большие белые флаги и объявления, что эти места предназначены для сбора желающих сдаться в плен солдат и офицеров вермахта, и обстреливаться эти места РККА не будут. Вчера лейтенантик-переводчик сгонял в одиночку на мотоцикле в ближайший сборный пункт и привел оттуда больше полутысячи пленных. С оружием! При этом видел, что к месту сбора подтягиваются еще немцы. И подполковник, едучи по своим делам, решил туда заглянуть. Сам на БТР и несколько мотоциклов эскортом. Когда подъехали и начальник разведотдела высунулся из машины, обратившись к собравшимся фрицам, из кучи сидевших немцев встал во весь рост старый хрыч в железнодорожной униформе с повязкой фольксштурма и, как на стрельбище, прострелил грудь разведчику. Паскуду старую тут же убил очередью из автомата в спину сидевший за ним матерый унтер-офицер с богатым иконостасом. По толпе мотоциклисты влепили несколько пулеметных очередей, подполковника со всей поспешностью доставили в медсанбат, сразу на стол, но… Спрашивать результат не имело смысла, слегка зеленоватое от постоянного хронического отравления эфиром лицо хирурга было мрачным. И философские сентенции – тоже характерны. Неудача. Причем такая, когда смерть в очередной раз наглядно показывает: медики могут далеко не все. Ситуация, однозначная с самого начала. Такое называется – не повезло! Бывает на войне.
Бывает – и везет. Как командарму Лелюшенко, которому недавно гаденыш из гитлерюгенд прострелил фуражку. Стояли командиры во дворе дома, смотрели карту. Сопляк выбрал самого главного – и бабахнул сверху. Наверное, еще сбитая фуражка по двору катилась, а стрелка притащили злые комендачи. Ну, и что с ним, плачущим недоноском лет пятнадцати, делать? Дали подзатыльник и отпустили, отняв винтовку. Тоже ему повезло, кстати.
– Так что все логично, – закончил разговор командир медсанбата. Потом печально усмехнулся и добавил: – Новобранцев много. Опять ранения в задницу пошли.
– С чехо так? Таких самостделов не бывает! – удивился капитан.
– Ползать еще не умеют по-пластунски, – сказал Быстров и вернулся обратно в операционную, куда несли очередного пациента.
Берестов глянул вслед и пошел к себе, думая про себя, что кроме жоп простреливают голени всяко. При падении, а иногда и при ползании неумелом завсегда голени вверху. Но особенно при падении – причем высоко приметно и довольно-таки долго торчат.
Новобранцами поступающих раненых – как один тощих и злобных, Быстров назвал не вполне верно. Это были освобожденные из здешних концлагерей наши военнопленные, хлебнувшие тут лиха вдосыт, но, в отличие от попавших в плен по 41 году – уже нужные Рейху в виде рабочих рук. Потому этих все же кормили, хотя и дерьмом совершенным, но все же не дохли они за пару месяцев. Для советских граждан близкое знакомство с тем, что такое на самом деле – рабство, было ошарашивающим, привыкли уже себя считать людьми, а тут вдруг оказалось, что они – просто чужое имущество, и всякие права у них отсутствуют в принципе. Вообще. Даже право на жизнь.
Русского недочеловека, как тут гамузом называли всех советских, не разбирая – казах это или дагестанец, можно было просто так избить до полусмерти, лишить жратвы, что тоже становилось смертельным наказанием, или просто пристрелить – от плохого настроения, например, и от того, что подвернулся под горячую руку.
И после освобождения из концлагерей многие просились – отплатить немцам за плен. Таким давали оружие, часто – с немецких же складов, обмундировывали и они шли драться бок о бок с товарищами. Бывшие пленные воевали зло, изобретательно и безоглядно, только вот за время плена всю военную премудрость большей частью они позабыли и, в частности – многие ползать не умели толком, разучились, если даже и умели раньше. А сейчас этому обучать было некогда – главное было в другом: затрофеено оказалось очень много фаустпатронов, вот общению с ними и учили в первую очередь.
Довелось видеть в медсанбате и норвежских, и датских военнопленных, но те были нормального питания, держались уверенно и высокомерно и одному из них – датскому капитану, устроившему нехороший скандал с медсестричками, досталось – сначала от медсестры Маши пощечина, а потом и прибежавший на шум скандала старшина Волков по своему коронному номеру ему сапогом по яйцам зарядил. Как и всегда – на цивилизованного европейца метод этот вразумления подействовал замечательно.
Немного Берестов поопасался – не будет ли каких дипломатических последствий, но обошлось, если даже датчанин и наябедничал, так вряд ли чего добился, благо знал начштаба, что знакомый его из особого отдела потерял кусок уха именно от посланной датским эсэсманом пули еще под Демянском. Свои счеты часто выручают из скользких ситуаций.
А вчера привезли попуткой трех итальянцев – сильно пораненых и обмундированных в грязнючие полосатые лагерные робы. Пришлось даже акт составлять по старой памяти, потому как оказалось – подобрали итальянцев у расстрельной ямы, гнали немцы колонну из ста тридцати одного бывшего союзника, да планы изменились, и безо всяких-яких расстреляли, не дойдя до следующего лагеря, а конвойных присоединил к себе в команду какой-то бравый гауптман. Этим троим подранкам повезло, что засыпать старый капонир конвоирам было некогда – выползли потом из-под трупов, а там и наших углядели. Черт поймет этих немцев – вроде как порядок у них должен быть, а бардак везде и во всем, что начштаба сильно удивляло.