о имущества. Старлей оторвал взгляд от писанины, кивнул головой, приветствуя.
Алексеев, не чинясь, тут же рассказал о брошенных машинах с пушками.
Это сильно заинтересовало начальника. Глазенки-то загорелись. Спрашивают с него про все, много требуют показателей успешной работы, так что пушки – очень к месту. А если окажется, что машины на ходу, так совсем хорошо. Фельдшер отлично знал, что такое – неучтенка, когда вроде бы этого и нет, а на деле – вот оно и используется на 200 процентов. За такие шалости выдрать, конечно, могут сильно, но здесь как и всегда по результату будет видно. Если все выполнено, так и на неучтенку посмотрят сквозь пальцы, завалишь дело – все припомнят, каждое лыко в строку вставят. А этому пареньку с простреленным лицом, как кадровому офицеру – сдача трофеев куда ближе и понятнее, чем сбор голов. Он же – красный командир, а не дикий половец или там еще кто, у кого в обычае бошки рубить и потом из них делать чаши или иначе как хвастаться. Видывал раньше Иван Валерианович картины художника Верещагина, запомнились они ему фотографической точностью и настроением. И пирамиду черепов в мертвом городе видел и туркестанский цикл, где тоже рубили у мертвецов бошки, чтобы как при Тимуре – показать бухарскому эмиру знаки победы в виде почерневших от жары голов. Так что хоть и головы – трофеи, причем раньше вишь – особо ценные, так и пушки трофеи, причем для современного образованного и просвещенного старшего лейтенанта куда как более приятные, понятные и привычные.
Тут фельдшер совершенно неуместно подумал, что из той тамерлановой пирамиды как раз получилась бы требуемая коллекция, причем не одна, а две – вторая с образцовыми повреждениями от холодного оружия. Видал такую в ВМА, с Кавказской войны еще препараты. И подивился тому, как точно у художника изображены сабельные удары и прочие травматические повреждения сводов черепа холодным оружием. Точность в работе фельдшер уважал и сам был точен в работе.
Берестов спросил, как с размещением препаратов? Он старательно избегал называть вещи своими именами, впрочем, Иван Валерианович к этому относился с пониманием. Обрисовал ситуацию. Стали прикидывать, как при недостатке всего делать клети. И очень вовремя заявился саперный командир.
От пожилой настырной бабы удалось отделаться только когда входил в комнату, где штаб похкоманды работал. И ведь вроде бы уже твердо пообещал колхознице, что поищут на пепелище соседней деревни ее закопанный клад – самовар, кастрюли, посуда, сундук с тряпками и швейную машинку Зингера, а все равно баба хвостом ходила, смотрела собачьими просящими глазами, отчего сержанту было муторно и неуютно. И вроде он никак не виноват, что не может она найти свое закопанное добро, потому как сгорела деревня и все ее бабьи приметки – тоже исчезли, а – вот чувствовал себя нехорошо. Может быть еще и потому, что отлично понимал – как погорельцам трудно, а та же машинка сразу позволит этой бабе зарабатывать себе и детям кусок хлеба гарантированно.
Приветствовал собравшихся, спросил разрешения присутствовать. Начальство обрадовалось, чаем угостили. Обстановка неофициальная, потому снял сержант каску с головы, хоть и посмеивались над ним, а пообщавшись с многознающим фельдшером проникся Новожилов сказанным про ранения в голову и теперь каску таскал все время на работе, просто привычкой уже стало за несколько дней. Ехидничали подчиненные – но он на это внимания не обращал.
Прихлебывая чай, доложил, что расчистили от взрывоопасных предметов соседнюю деревню, вот там нагажено было сильно, хотя опять же – мин выставить никто не успел, ни наши, ни немцы. Зато снарядов было накидано богато – с западной стороны деревни стояли два ржавых остова "Опелей"-трехтонок, раскуроченные и изуродованные донельзя, видать привезли фрицам боеприпасы, а в них что-то влетело – и ахнули оба грузовика, завалив всю деревушку осколками и неразорвавшимися снарядиками, которые после такого бабаха стали смертельно опасны – легко от взрыва могли взрыватели встать на боевой взвод.
Старлей кивнул, а вот фельдшер как-то недооценил. Новожилов не удержался и вразумил старого медика:
— В том и беда, Иван Валерьянович, что неразорвавшийся снаряд может быть и болванкой безопасной, хоть гвозди им забивай, а может от прикосновения жахнуть. Мы постарались, вроде все ликвидировали, но ручаться не могу, может, что и пропустили. Людей мало, времени мало, пространства большие. Чую, эта война нам еще о себе целый век напоминать будет. Даже в этой деревне уже трое пацанов пострадали – двое без пальцев, один – без глаза. И представить себе не могу, сколько народу еще погибнет и покалечится, после того, когда немцев заборем. Тут и боев-то особо не было, а столько всего попадается…
— Это-то да, а вот насчет гвоздей как? — вернул сапера к настоящему фельдшер.
— С гвоздями – швах. Разве что на пепелищах поискать, они хоть и отпущенные будут, а для нашего дела годятся. Еще нашли телефонного провода несколько катушек. Хороший провод, в дело годный. Может, удастся на него что выменять?
— Что с материалом? Немцев много, там где вы чистили местность? — уточнил про самое важное Алексеев.
— Там около взвода. А вот чуточку подальше – там порядка двухсот будет. Раненых своих свезли, наверное, для эвакуации, а деревня – сгорела, они там все и замерзли, даже палаток не поставили, нищеброды, все под снежком и остались. Но там еще работать надо – несколько мин вытаяло, так что особенно не побегаешь. Есть и еще пара мест добычливых, но там подальше выходит.
— Мальчуган должен одному нашему бойцу показать место, где немцы мостик обвалили. Тягачи там с пушками, 4 штуки, — пояснил вежливо фельдшер.
— А боец этот – он кто?
— Из танкистов списанный. Говорит, что механик, — ответил фельдшер. От чая он разгорячился, вспотел, сидел, утирал мокрый лоб здоровенным платком, который показался Новожилову куском старой простыни, этак в четверть размера. Впечатляющий платочек.
— Хорошо бы, если так. Кажется мне, товарищи командиры, что надо нам шире привлекать к работе местное население. А для этого придется нам с них часть их работы снять. Те же клети делать – и пацаны могут, охрану опять же – им лучше всего поручить. То есть то, что мы можем сделать для них, чтобы было нам не слишком напряжно, а что они для нас – им не в тягость. Тут бы конечно нам транспорт заполучить. Если мы им поле вспашем, то у них коровы с молоком останутся, а у нас появится возможность их в нашу пользу повернуть.
— Вы как председатель колхоза рассуждаете! — усмехнулся Алексеев.
Берестов только что-то недовольно пробурчал. Сапер видел, что командиру-кадровику все эти хитросплетения жизни вообще неизвестны. Не то, чтобы тот считал, что булки на деревьях растут, но видно, что опыта жизненного у него негусто, привык все по Уставу делать, а сейчас ломает себя, трудно ему. Вот старик-фельдшер – тот жох, с ним можно кашу варить. А варить придется, потому как с помощью местных много что легче будет. И да – нужна техника, никуда не денешься. На телеге – это хорошо, конечно, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, но на колесах бы куда больше можно было бы успеть.
За окном неожиданно заурчал мощный двигатель – кто приехал, было непонятно, но судя по гусеничному лязгу – что-то серьезное. Это нечто встало под самым окном, загородив свет, который и так попадал в избу весьма скудно сквозь стекла, собранные из осколков.
Сидевшие за столом переглянулись. Припереться вот так могло только начальство и Новожилов вскочил, услышав звук открывшейся двери и шаги в сенях. Глядя на него и Берестов поднялся на ноги, один фельдшер сидел как ни в чем не бывало и в ус не дул. Дверь в избу открылась и в низкий проем, поклонившись притолоке, вошел тот самый одноглазый танкист.
— Принимайте технику, товарищи командиры, — не без дерзости заявил самодовольный механик, даже не скрывая ухмылки. Новожилов выскочил первый, только на улице сообразив, что надо бы вперед начальство пустить, но с другой стороны – очень уж любопытно стало.
И еще больше удивился. Перед избой, почти уперевшись в крыльцо, стоял советский тягач "Комсомолец" с советской же полковушкой на прицепе. Только выбивался из общего привычного вида здоровенный немецкий белый крест на боку.
— Ого! — выразил свои ощущения и командир похкоманды. Тоже удивился. Но тут же взял себя в руки, убрал с лица удивление и будучи явно заинтригованным, нетерпеливо сказал:
— Доквадывайте, товадищ Гдиценко!
Танкист приосанился, орлом оглядел публику – уже сбегались деревенские и вездесущие пацаны встали кругом, глядя на своего приятеля-мальчишку, высунувшегося из верхнего люка с видом скромного героя, дескать нам на броневиках с пушками ездить – раз плюнуть! Знай наших!
— Версты три отсюда, дорога заросшая, но проезжая. Мостик был из соплей и палок, ручей – переплюнуть можно, но топкий и тот берег крутой – метра полтора. На мосту застрял второй такой же, задом провалился и пушкой накрылся сверху. Немцы пытались вытащить, но не смогли. Там он так сел, что нужно с другой стороны тянуть, спереди – тогда можно выдернуть. Еще там грузовик "Ситроен" и немецкий "носач" крупповский трехосный. Два наших орудия – такие как эта 76-миллиметровка и немецкая гаубица того же калибра на "носаче". И судя по всему – все исправное. Вот снарядов нет вовсе, хотя всякого шматья в кузовах много.
— А немцы там в лесу сидят! — заявил мальчуган из люка.
— Это как в смысле? — удивился Новожилов.
— Семь гансов мороженых вкруговую у костерка. Я так полагаю, что они от наших удирали, а как тягач мост сломал и завяз – пошли за подмогой через сломанный мостик, оставив один расчет в карауле. Там костерок старый, угольки и бутылки пустые валяются, видно ночью приморозило, вот они сдуру и грелись водочкой. Так и замерзли. А с подмогой, видать, ничего не вышло, наши уже и на той стороне были. Я бензин посмотрел, почти полные баки, — соловьем заливался гордый успехом танкист.