ять. Со всех сторон, — постарался объяснить сержант.
— Понятно, — кивнул Волков, наконец увидев нужный поворот. Ездить тут доводилось, но хорошо, что запомнил.
— Понимаешь, у них холуйский взгляд на вещи. Что такое – равноправие – они не понимают вообще. Если ты ему не господин, значит он себя в господа зачисляет, а тебя в холуи. Каши с ними сварить невозможно и убедить – тоже. Если что в голову взяли – не выбьешь. Дурные, одно слово. Вот тут давай влево! Не, туда, где деревья.
Старшина послушно проехал, куда сержант показал. Потом обогнул давно сделанный ровик, в котором стояла странная машинка, не то очень маленькая пушка, не то крупный пулемет. В глаза кинулись колеса с голыми ободами, откуда явно были сняты резиновые покрышки.
Кутин выпрыгнул из кузова, подошел к пушке, тоже удивился, продекламировав:
На горе стоит машина,
Та машина без колес,
Всю резину на гандоны
Растащила молодежь.
Не торопясь, солидно вылез из кабины. Пригляделся. Рядом второй такой же капонир. Та же машинка, только ствол в другую сторону смотрит. Никаких гильз, вроде не стреляли. И вообще боя здесь видно не было. Разве что странная конструкция из тонких трубок над пушечкой погнута немилосердно, аж краска отлетела. И странно покрашена пушечка – ствол с казенником и непонятными штуковинами – откатниками-накатниками – вороненые, а все остальное – приятного глазу кофейного цвета.
Непривычно для немцев.
Втроем разобрались с тем, как пушка заряжается и работает. Вроде исправно все. А трубки сверху – хитрый прицел для стрельбы по самолетам, но явно сломано все.
— Ну что, берем? — нетерпеливо спросил Кутин. Он уже и пару досок из кузова вытянул и приладил как пандус.
— Да, берем, — решил Волков. Закатить вдвоем пушку оказалось несложно.
— Так, а снаряды где? — огляделся Кутин.
— К первой пушке все снесли. Но сразу скажу – мало снарядов-то, — признался Калинин. И захромал – показать что где.
— Я пока примотаю ее, чтоб не болталась, а ты давай дуй за снарядами, да побыстрее, нечего нам тут маячить, — сказал старшина. Сейчас ему уже вся его выходка казалась не очень разумной. Придет кто ругаться – отбрехивайся еще. Лучше побыстрее смотаться.
Кутин сбегал дважды и притащил несколько магазинов со странными снарядиками – головастыми, гильза и снаряд – пополам делят длину, да еще несколько картонных упаковок. Пока он бегал, Волков закрепил пушку в кузове и брезентом укутал, чтоб в глаза не бросалась.
Никто внимания на их возню не обратил. Газанул и вырулил на дорогу. Обратно мигом долетел. Пушку скатили из кузова – легонькая. Правда, и калибр смешной и снарядики как игрушечные.
Пришел тут же Берестов, осмотрел внимательно, зачем-то потрогал нагревшийся на солнце пламягаситель на конце стволика. Спросил, сколько снарядов есть. Оказалось всего 102. Очень негусто, тем более для автоматической пушки. Да и снаряды-то, одно название, скорее уж – патроны.
После ужина начштаба позвал Волкова и вместе с ним дернул в тылы, имея на лице озабоченное выражение. В приземистом, набитом до отказа разномастными ящиками, складе нашли командира трофейной роты. Тот сидел, закопавшись в бумагах, визиту был не слишком рад, но позвал кого-то из своих – сутулого мужичишку, на котором военная форма сидела как на корове седло, в толстостекольных очках на носу. Нелепый тип. Даже не очки, а две лупы на носу. Совершенно невоенного вида человек, но чувство превосходства у Волкова быстро увяло, когда начштаба вручил этому близорукому кроту привезенный с собой снарядик.
Сутулый мельком глянул маркировку из букв и цифр и тут же заявил: "Эрликоновский патрон 20 на 100, с белым фосфором, зажигательный".
— Они у нас есть? — перебил ротный.
— Нет. Это старая модель пушки, швейцарская, СЕМАГ еще видимо. Флак 28, судя по калибру, но отличается от тех, что раньше попадались. Основная масса Эрликонов – типа S, с патроном 20 на 110, а это – их предшественник. Танкисты спрашивали с десятой, попалась им не типичная батарея. Вы вторую такую нашли? — совершенно не по-военному спросил очкарик.
— Нет, — мотнул головой капитан. Что странно, но его совершенно не задело такое гражданское ведение разговора.
— Тогда я о ней слышал уже. Но там снарядов на один пук. Не типовые, видимо больше швейцарцы этот размер не поставляли. Сотня, как помню. Скорострельность у Эрликона этого образца – короткоствольного – 350 выстрелов в минуту. А из четырех стволов – это 5 секунд боя. Ниочем.
— Зачем тогда поставили? — не удержался от вопроса Волков. Его очень удивила такая глупость.
— Агония. Немцы в дело пустили все, что осталось, все малосерийные образцы, все, что на складах завалялось, раритеты используют, а производят нынче такие экземпляры оружия, которые нам даже складировать нет смысла. Крайне грубого исполнения и очень ненадежные. Фольксгеверы для фольксштурма, к примеру. Одноразовые солдаты, одноразовое оружие, — вежливо ответил сутулый.
Берестов кивнул и проговорил достаточно понятно, что было два случая за последнее время: доставили раненых из разведбата, у которых в руках взорвались трофейные автомат и винтовка – стволы разнесло. Комиссия разбирала, думали, что боеприпас специально порченый, а может и неосторожность глупая, чуть ли не самострел – но оказалось, что просто оружие паршивое, эрзацное.
Очкастый сухо усмехнулся и заметил своему начальнику, что вот – лишнее подтверждение.
Командир роты равнодушно пожал плечами. По его лицу было видно, что ему и без сортировки винтовок дел хватает. Почему-то с сутулым спорить не стал. Глянул на визитеров выразительно, дескать не надоели ли вам, дорогие гости, хозяева?
— А резина куда делась? Колеса там – голые обода, — уточнил старшина.
— Это понятно. Такие системы использовались в самом начале войны в ПВО танковых частей. Шины истираются при езде, а марши у них были протяженные. Когда оказалось, что эти Эрликоны не могут бить ни Ил-2, ни Т-34, их с передовой частично убрали в тыл, видимо и с боезапасом тоже сложности были. Те, что пошли в тыл – потеряли свои шины, передали их в подвижные части на еще оставшиеся зенитки. В тылу и на ободах постоять могли.
Начштаба уточнил – может ли пробить бронетранспортер?
— Поджечь может. Белый фосфор горит и без кислорода. Пробить – вряд ли, взрывчатого вещества тут нет, да и сам снаряд не силен, — ответил очкастый.
На том попрощались и поехали домой не солоно хлебавши. Правда, десяток фаустпатронов на прощание Берестов выцыганил. И два цинка патронов к пулеметам. Этого добра в трофеях было до черта.
— Есть несколько магазинов к Эрликону, на пятнадцать патронов, должно быть он их в секунду выплевывает. То еще приобретение выходит, — закручинился старшина.
Капитан глянул искоса, хмыкнул. Проворчал, что маленький пирожок гораздо лучше большого туберкулеза. Волков с таким очевидным постулатом согласился. Спросил – что за странный такой мужчинка в трофейной команде. Оказалось – феномен, энциклопедия ходячая по оружию и боеприпасам, полезное приобретение, знаток. И память – как у слона, помнит все, что получили и что выдали и что списали.
Пушку оставили на всякий случай и Кутин стал ходить гоголем. Опять почувствовал себя наводчиком при грозном оружии. Впрочем, очень скоро пришлось сворачивать медсанбат – корпус, хоть и сильно потрепанный и с убогим количеством танков перебросили на главное направление.
Солдатское радио перешептывалось и говорило об одном – армия пошла брать Берлин. Одни вздыхали с радостью, что не пришлось ломиться в эти чертовы горы, где нет места развернуться, другие мрачнели, прекрасно понимая, что тупые немцы за свою столицу с сидящим там в подземелье фюрером будут драться до последнего.
А умирать теплой весной в самом конце войны не хотелось никому.
Очень не хотелось.
Глядя со своего невысокого шестка он не мог, разумеется, представить всю картину разворачивавшейся колоссальной операции, но плох тот мужчина, который не считает себя в глубине души стратегом. Естественно, как офицер – прикидывал, что к чему. Тем более, что в общем, игра была понятна.
Жуков ударил в лоб, погнав войска прямо на Зееловские высоты, там, где оборона немцев была наиболее крепкой, насыщенной и продуманной, с массой бетонных укреплений, щедро снабженной рокадными дорогами. Потери были лютые в первые два дня, впрочем от медиков Берестов слыхал, что это свойственно для операций Жукова – первые дни в его войсках потери обычно выше, чем у других генералов, зато потом резко уменьшаются.
Как понимал капитан – потому, что не давал немцам отходить в порядке, навязывал им такой темп, при котором ни оторваться, ни толком занять следующий рубеж обороны фрицы уже не успевали. Мясорубка на Зееловских высотах могла бы затянуться, тем более, что к месту прорыва немцы спешно перебрасывали и перебрасывали резервы с других участков, но советская артиллерия, поставленная в плотные порядки более, чем по 200 стволов на километр уверенно перемалывала рубежи, занятые гитлеровцами. Да и бойцы перли неукротимой лавой. Качество войск изменилось – опять же как в 1941 году зеркаля – теперь опытные и обстрелянные красноармейцы били паршиво обученных новичков вермахта, бывших тыловиков, поставленных теперь во фронт. Оставшиеся живыми немецкие ветераны были в слишком малом количестве, могли еще пускать нашим кровь, но вал наступления остановить не могли никак. Качество немецких войск упало разительно и тем более его не усилили всякие массовые, но так же дурно вымуштрованные и никудышно вооруженные военизированные организации вроде фольксштурма, гитлерюгенда и всяких прочих, которых у немцев насчитывалось до черта.
И на флангах их оборону проткнули. Мехкорпус вместе с другими соединениями Первого Украинского фронта вломился южнее Зееловских высот. Севернее то же проделали войска 1 Белорусского. Зееловские высоты были взяты, немцев сбросили с укреплений, чтобы не остаться там в котле они спешно отступали, тем более, что зацепиться было не за что больше. Единственный шанс был быстро добраться до столицы, заняв оборону уже там. Но и этого шанса успеть проскочить в Берлин Жуков им не дал. Армия Буссе оказалась в положении человека, у которого вырвали из организма скелет