— Обычную?
— Простите, не поняла.
— Телеграмма обычная или срочная?
Ася задумалась — в Риге они будут сегодня вечером.
— Срочная.
Так. Вот и все. На том и закончился отпуск, подумалось ей, пока укладывала в сумочку квитанцию. И хотя в вестибюле было душно, ее почему-то бросило в озноб. Что это — волнение, радость, страх, нетерпение?
Дверь открывала умышленно неторопливо.
Мелита стояла у стола, где и стояла до ухода Аси.
— Доктор был?
— Был.
— И ушел?
— Да.
— Билеты принес?
— Принес.
— Ну и прекрасно. С пересадкой в Москве?
Лицо Мелиты, такое румяное, в веснушках, казалось необычно бледным.
— Послушай, Ася, даже не знаю, как тебе сказать... — Мелита, по своему обыкновению, речь начала смешками, но тут же посерьезнела. — Похоже, тебе придется лететь одной. Я остаюсь.
Ася взяла билеты, поднесла поближе к глазам. Время вылета написано неразборчиво. Почему она не послала телеграмму Гунару?
— Ясно... — сказала Ася.
— Ничего не ясно. Да все равно. Я остаюсь. Больше ничего не могу сказать.
— Понимаю.
— А я, поверь мне, ничего не понимаю. Такого со мной никогда не бывало. Смилтниек ждет в машине. Мы отвезем тебя в аэропорт.
Ася не нашла в себе сил уклониться от сияющего взгляда Мелиты.
— Спасибо, не нужно. Такси заказано. Я послала телеграмму и Гунару.
Зачем я это говорю! Но ей вдруг захотелось сказать. Совершенно неожиданно явилась необходимость об этом сказать.
14
Еще издали он увидел пятиэтажный дом, подобно башне возвышавшийся над приземистыми домиками и зелеными густыми кронами деревьев. За ним поднимался холм Гризинькалн. Мысль о том, что Янис сейчас у сына Мелиты, казалась просто невероятной, но это последняя зацепка. Если Яниса и тут не окажется, тогда... Ну, ладно-ладно, без паники.
Выезжая из Рандавы, он все еще надеялся, что Янис отыщется в Сигате у крестной. Теперь и это отпало. Фрида никак не могла взять в толк, чего ради он ворвался к ней, словно техник-газовщик, и тут же помчался дальше. Но что-то недоброе все же почувствовала, оттого на нее и напала икота. В минуты волнений на Фриду всегда нападала икота.
Улица Стура была все та же. Булыжная мостовая. Каштаны с обеих сторон. Ставни, заборы, калитки. Неужели все это было так давно? Ужасно давно! Но что-то от той поры протянулось в день сегодняшний, и текло, текло помаленьку слабым ручейком. Не прерываясь и ни с чем не смешиваясь. В самом деле, выпавший отрезок времени был как-то незаметен. Многое сплыло, ушло, растерялось, но память о тех днях жила в нем сама по себе и так явственно, будто часть настоящего.
Раннее летнее утро, ясное, румяное, с длинными тенями. Свежо, даже чуточку сыровато. Пахнет росой. Он шагает, посвистывая и засунув руки в карманы брюк. После бессонной ночи ни капли усталости. Его шаги на выщербленных плитах тротуара далеко слышны в тишине. Булыжная мостовая усыпана лепестками каштана.
Примечательно, что Мелита запомнилась ему лишь как одна из многих подробностей того времени. Во всяком случае, воспоминания о ней особых эмоций не вызывали, очевидно, все произошло так, как и должно было произойти, и нет причин для грусти, сожалений.
От его дома до улицы Стура путь был неблизкий. Да разве он тогда замечал. Приходил и уходил, приезжал и прибегал. Какие были обороты, какая энергия! Если он теперь о чем-то и сожалел, то лишь о том, что прошедшие двадцать лет остепенили его, сделали тяжеловатым на подъем. Нет уж той расторопности, азарта, жажды риска. Неужели с самого начала на каждого из нас наброшено лассо? И годы затягивают его все туже, все сильнее. Пока наконец, подобно пленному индейцу, ты не окажешься по рукам и ногам привязанным к жертвенному столбу, а вокруг тебя все мельтешит и пляшет — увы, лишь в воспоминаниях!
До второго этажа он взбежал одним махом. Потом остановился: а что сказать? Варис вообще меня не знает. Еще примет за жулика. Гунар сам не заметил, как стал потихоньку насвистывать. «Соловей, мой соловей...» Какую песенку теперь запоешь, соловей? А если дома никого нет? Ни Вариса, ни Яниса... Похоже, это был страх. В неопределенности, по крайней мере, скрывалась надежда. Ну, была не была, бемц, бамц!
Дверь открыла мать Мелиты. Она почти не изменилась. Теперь он заметил и то, на что прежде не обратил внимания, — как удивительно она похожа на Мелиту! Конечно, в каждой есть что-то свое. Мать жутко серьезная, солидная. Даже шутки в ее устах звучали серьезно и солидно. Манера говорить у нее размеренная, чинная, на полутонах, так что разговор с ней требовал повышенного внимания и немалого терпения.
Итак, она стояла на пороге, в немом вопросе, слегка приподняв седую голову, и Гунар совершенно отчетливо ощутил, что момент, сам по себе довольно неприятный, обретал от этого еще большую торжественность и важность. К счастью, это длилось недолго: узнав Гунара, она одарила его поистине Мелитической улыбкой и спокойно молвила:
— Прошу, проходите, пожалуйста. Я на кухне вожусь со стиральной машиной. Сразу не сообразила, звонят или мне померещилось.
Можно было подумать, в последний раз они виделись в прошлую пятницу. Сейчас же спросить о Янисе. Глупо начинать с околичностей. Но он уже знал: Яниса здесь нет. Однако слушать ее было куда легче, чем пускаться в объяснения о том, что его привело сюда. Ее спокойный тон как будто говорил: и ничего не нужно объяснять, все в порядке, вы пришли, и очень хорошо.
— Давненько мы не виделись.
— Да, немало воды утекло. Тогда и Вариса на свете не было. Но дети быстро растут. Садитесь, пожалуйста.
— А вы нисколько не изменились.
— Вы тоже. И вообще, люди мало меняются, если только они не толстеют или, напротив, не слишком тощают. Но тут уж болезнь виновата. А когда все время в движении...
Он обвел глазами комнату. Похоже, теперь это комната Вариса. Из старой обстановки осталась, пожалуй, лишь книжная полка. Ее с двух сторон, словно плечистые полицейские тщедушного арестанта, подпирали две так называемые секции. И тахта была новая.
Нет, Яниса тут нет. Эники беники ели вареники. Да и с какой стати ему быть здесь? Сам задурил себе голову, лишь бы не сознаться, что Янис пропал без вести. У него не было ни малейшего понятия, где сейчас может находиться сын. Ну ладно, пусть будет так! Я не знаю, где он. Понятия не имею, где его искать. Ничего не знаю о собственном сыне. Я лишился его.
— Вы, должно быть, теряетесь в догадках, зачем я пожаловал? — сказал он, вставая со стула. Никак не сиделось на месте.
Мать Мелиты, по своему обыкновению, ответила не сразу. Поглядела на него большими, не по возрасту ясными и зоркими глазами. И за одно то, что ее взгляд не выразил ни замешательства, ни удивления, Гунар проникся к ней благодарностью. В самом деле, у этой женщины было чему поучиться.
— Должно быть, вы теряетесь в догадках... — повторил он.
— Нет, отчего же...
— Видите ли, я разыскиваю сына.
Она кивнула.
— В его вещах мне попался адрес Вариса. Сам понимаю, предположение довольно нелепое.
Он все еще пытался объяснить, растолковать, но мать Мелиты встала со стула и распахнула окно.
— Вон там, на той стороне парка, — сказала она, — у карусели на скамейке. Думаю, они и сейчас там. Во всяком случае, это любимое место Вариса, его «скамья раздумий». Ушли с полчаса назад, от силы минут сорок.
Он уставился на нее. Между ними колыхалась занавеска. Казалось, слегка колышется и лицо Мелитиной матери. Ей же, должно быть, казалось, что он пытается и не может никак разглядеть карусель.
— Это недалеко. Свернете за угол и в самый конец улицы.
Бестолково, суетливо он схватил ее руку, откашлялся, провел ладонью по лицу, волосам, неловко отодвинул стоявший на пути стул и направился к двери.
Очутившись на улице, Гунар понемногу стал приходить в себя. Суетиться не имело смысла. Теперь он знал. Надо сесть в машину и доехать. В эту квартиру он уже не вернется. Хотя к матери Мелиты он хранил самые теплые чувства (возможно, как раз поэтому), возвращаться сюда не хотелось. Все вышло как-то по-ребячески, глупо. Стоило хотя бы попрощаться. А, ладно. Теперь он знал, где Янис. Главное, он знал. Знал он главное. Какая чушь!
Скамейка стояла не у площадки аттракционов, а в глубине парка. Обычная парковая скамейка. И правда, на ней сидели двое. Подумать только! Вот прохвосты. До чего возвышенно. Как Пушкин с Мицкевичем. Скамья стояла в нише, сложенной из глыб песчаника, а позади подстриженный кустарник. Приближаясь по аллее, Гунар прежде всего увидел ноги Яниса в джинсах. Длиннющие, крупные ноги. Точнее, одну ногу; вторая закинута на коленку. Варис сидел вполоборота на переднем плане так, что Гунару были видны его спина и белокурый затылок. Варис что-то рассказывал, рисуя на песке. Когда Гунар остановился перед скамейкой, Варис замолчал.
— Ну, чао, — сказал Гунар, — мы на солнышке сидим, мы на солнышко глядим...
И опустился на скамейку рядом с ними.
Улыбчивое лицо Яниса еще некоторое время по инерции хранило веселье, потом улыбка поблекла. К тому же он покраснел, а в остальном держался уверенно.
— Как? Разве ты не в Средней Азии? — воскликнул он, и в его интонации Гунар уловил простодушно-искреннее удивление мальчугана.
— Не будем говорить о тех местах, где нас сейчас, нет, — сказал Гунар.
— Ясно, — сказал Янис. — Вы знакомы? Варис Лаунаг. А этот джентльмен мой сеньор.
Варис поднялся. Ростом был он такой же верзила, как и Янис, только более хрупкий. И в глазах больше осмысленности. Как у всех воспитанных юношей в этом возрасте, в нем чувствовалась некоторая предрасположенность к церемонности. Гунар тоже встал. В их дуэте японской вежливости было немало комичного.
— Сеньор — это чисто служебное звание в семейном кругу, для других совсем необязательно. Обычно же меня зовут Гунаром Малынем.
— Очень приятно, — в почтительном поклоне Варис согнул свою тонкую, длинную жеребячью шею, а глаза его полыхнули весельем. То, что за учтивостью Вариса не таилось угодливости или лицемерия, а этакое естественное озорство, тотчас расположило к нему.