— Будет счастье, если вернусь живая! — говорила Эмма, и ей самой это представлялось шуткой лишь отчасти.
— О, она доставит вас невредимой, сеньорита, только боюсь, вы вернетесь, когда уже стемнеет! — Грум весело улыбался.
— Седлай Гиерро, Мигель! — Голос Луиса согнал улыбку с лица грума.
— Уже оседлан. — Мигелю не терпелось угодить своему господину.
Эмма подумала, что, пожалуй, теперь Луис будет читать ей лекцию, как надо разговаривать с прислугой, но он обратился к ней весьма предупредительно:
— Удобно? Вот так держи повода!
— О да! Я вспомнила!
Она втиснула пальцы в кожаные перчатки, и он повел Эстреллу. Вдруг Луис наклонился, чтобы поправить ей стремя, и она ощутила легкое касание. Возможно, он просто проверил, все ли в порядке. Интимность момента была, однако, нарушена, как только Эмма увидела коня, которого вел под уздцы Мигель. Весьма колоритное словцо вырвалось у нее и разнеслось эхом по конюшне.
— Простите! — пробормотала она, в то время как Луис весьма хмуро глянул сперва на нее, потом на ухмыльнувшегося Мигеля, который с трудом удерживал самого, пожалуй, огромного на земле жеребца.
— Наверно, это один из четырех коней Апокалипсиса! — заметила она, когда Мигель не справился со своей задачей и Гиерро взвился на дыбы. Луис схватил повод, успокоил коня. Физическая мощь этого скакуна и его иссиня-черная лоснящаяся шерсть свидетельствовали как об отменной генеалогии, так и о том, что коня холили и чистили с несравненным тщанием. Это аристократическое животное высокомерием напоминало хозяина, и Эмма не могла не отметить, что вместе они являют впечатляющее зрелище.
— Скачем туда! — Луис указал на утоптанную тропу, казалось, убегавшую в никуда. — Я должен дать Гиерро разбег, так что тебе придется покататься без меня… А иначе я потеряю над ним власть. Как только он успокоится, я сразу вернусь. Это ненадолго. Будь умницей!
Луис натягивал повода, и Гиерро, неутомимый и возбужденный, рвался встать на дыбы. Луис дал ему шенкеля, и конь полетел как пуля, так что Эмме оставалось глотать пыль из-под его копыт.
— А мы и не возражаем, правда, старушка?
Она потрепала гриву своей смиренной кобылки, которая как будто и внимания не обратила на стремительное исчезновение своего одноконюшенника.
Приноровясь к непривычному движению, Эмма расслабилась и стала наслаждаться новыми впечатлениями. От игры ветра в волосах ей стало весело. Сладостно было вдыхать запах розмарина и лаванды, сминаемых копытами Эстреллы. Эта прогулочная лошадка вполне устраивала Эмму. Она, по существу, не управляла лошадью и совершенно доверилась ей. Тропинка, по которой лежал их путь, казалась нескончаемой. По обе стороны шли насажанные правильными рядами виноградники, а оглянувшись назад, она увидела великолепную виллу, как бы председательствующую на пиру восхитительного пейзажа.
Ничто здесь не обозначало принадлежности текущему веку. По этой тропинке ездил, наверно, дедушка дона Рафаэля, и ничто здесь с тех пор не изменилось. Мысли о судьбах поколений приятно будоражили ее ум. Она глубоко вздохнула, потом сделала выдох и почувствовала себя в гармонии со всей природой. Определенные вещи остаются у нас в памяти навсегда. Вот эти андалусийские впечатления из такого ряда.
Цокот копыт и облако пыли дали знать о приближении Луиса. Погруженная в созерцание, Эмма почти забыла о нем. Она угостила Эстреллу очередной лепешкой и улыбнулась счастливой улыбкой. Положим, он бывает невыносим, но за то, что он подарил ей сегодня, ему многое можно простить.
— Я вернулся попросить прощения. — Казалось, он был удивлен ее дружественным обращением. — Ты достаточно прилично держишься в седле, чтобы составить мне компанию. Мне только показалось…
— Как следует показалось, — сказала она и стала смеяться, заметив у него на лице тень растерянности.
— А вот про корову… Ты мне солгала? Ты держишься в седле вполне непринужденно. Прямо амазонка!
Эмма ощутила прилив удовлетворения и широко улыбнулась.
— Правда! Я знаешь когда последний раз сидела на лошади? В одиннадцать лет.
— Dios! Не может быть!
Ясно было, что в его голове не укладывается, как это можно способную девочку лишить любимого развлечения. Эмме опять стало смешно. А Луис смотрел на нее с улыбкой до тех пор, пока она не вспомнила, что он говорил про ее смех.
— Ты невероятно счастливый, что у тебя все это есть!
Она сделала широкий и раскованный жест. Ей во что бы то ни стало хотелось скрыть свое замешательство. Он кивнул соглашаясь, потом наклонился к ней из седла:
— Вы чудо как хороши, сеньорита!
Снова у нее запылали щеки, но Луис словно ничего не замечал. Он пустил Гиерро в галоп и скоро превратился в пылинку на горизонте. Она предпочла бы, чтобы он держал свои мысли при себе. Настолько легче себя чувствуешь, когда он высокомерен и полон сарказма. А с «положительным» Луисом до того неловко! Впрочем, не стоит ничего придумывать. Она была жалкая, оцепенелая, вот он и захотел приободрить ее лестью. Все дело в ночном происшествии. Он сказал ей, что возместит все гадости, которые наговорил. И теперь он вовсе не ухаживает за ней, просто хочет показать, что исправился.
Эмма вздохнула с облегчением. Хорошо, что она сообразила это, а то опять выставила бы себя дурой. Она вынула из кармана две мятные лепешки и постаралась уговорить лошадку пуститься в легкий галоп. Если он увидит, что я могу, то завтра предложит мне бойкого коня. Неужели он в самом деле считает меня прирожденной амазонкой?
— Черт возьми, я умираю от голода! Такой воздух и такая езда — я к этому совершенно не привыкла.
Под благожелательным взглядом дона Рафаэля, который поощрял ее есть столько, сколько ей хочется, Эмма уплетала маисовую лепешку. Они сидели на восточной террасе, с которой открывался вид на самый большой виноградник. Дон Рафаэль уже не объезжал ежеутренне своих владений, но уверял, что и взгляд издалека немало говорит ему об их состоянии. Вот почему он так любил сидеть на этой террасе.
— Так редко теперь видишь, чтобы женщина умела наслаждаться едой. Обычно мои гостьи едва к ней притрагиваются, будто боятся, что их могут здесь отравить.
Старик улыбнулся, очень довольный. Эмма, однако, была смущена. А что, если у него составится впечатление, что она обжора? Но поняв по его ласковому взгляду, что он говорил искренне, она взяла ломоть дыни. Что ж, если умение наслаждаться едой входит в число желательных качеств будущей невестки, она может стать победительницей конкурса. Эмма поглядела на Луиса, тот улыбнулся в ответ. Он явно в приподнятом настроении, так что можно чувствовать себя спокойной.
Когда она вернулась в комнату принять душ после скачек и полезла в сумочку за кремом, там обнаружился возвращенный паспорт. Да, Луис и этим как бы просит у нее прощения. Эмма решила и в отношении него вести себя соответственно. И нет лучшего способа угодить Луису, чем «блистать и пениться» в обществе его дедушки. Ясно, что дон Рафаэль привязан к земле, и она завела с ним беседу на сельскохозяйственные темы, которая продлилась бы до вечера, не появись Мария и не уведи старика отдохнуть. Неукоснительная испанская сиеста.
— Ты и впрямь хочешь изучить процесс производства хереса? Или просто стараешься сделать ему приятное? — справился Луис, не скрывая своего удивления, когда дон Рафаэль ушел. Нехорошо: у него сложилось впечатление, что она два часа лицедействовала.
— Я с удовольствием туда наведаюсь, когда будет удобно.
— Вот сейчас самое удобное время. Мы не будем беспокоить Карлоса. У меня есть побочная машинка для таких рейсов.
— Да. Только я забегу в туалет.
Сказав это, она глянула на Луиса с беспокойством. Может быть, у девиц из общества не принято называть вещи своими именами. Надо было, наверно, сказать «пойду попудрю нос» или как-нибудь в таком духе. Неужто им не противно прибегать к таким эвфемизмам? Тут она подумала о некоторых куда более грубых выражениях, которые слетали частенько с губ ее подруг. Интересно, Луис не упал бы в обморок, если бы их услышал?
— Встречаемся у главного входа! — перечеркнул ее мысли Луис.
Еще поднимаясь по ступеням, Эмма уже увидела эту самую побочную машинку — голубой с красным «порше». Она едва не расхохоталась. Луис показался ей смущенным, и ей от этого стало еще веселее.
— Не догадываешься, что у меня на уме? — спросила она. Луис пожал плечами. Они были еще на пути к Хересу-де-ла-Фронтера, когда она решила объяснить: — Видишь ли, когда человек говорит «машинка», то он обычно имеет в виду то, что стыдно назвать автомобилем. А ты бедным людям втыкаешь шип в задницу, говоря так про свой «порше».
Луис вежливо улыбнулся, и она решила сменить тему разговора. Он, несомненно, обладал чувством юмора и не раз выказывал его, но создавалось впечатление, что но просто не знает, какими категориями мыслят другие люди.
— А ты любил Аманду? — вдруг спросила Эмма. Вопрос этот вращался в ее мозгу со вчерашнего дня — и вот она решилась его задать. Луис глянул на нее с укоризной и сделал вид, что внимательно следит за дорожными знаками. Она, впрочем, успела заметить, с какой силой он сжал рулевое колесо. — Ну так ответь: любил?
— Ты мне напоминаешь щенка, который у меня был в детстве. Если ему удавалось проникнуть в какую-нибудь из нижних комнат и украсть подушку, он не унимался, пока не вытряхивал из нее все до последнего перышка.
— А как его звали?
Луис расхохотался.
— Со всеми ты такая или именно меня тебе нравится провоцировать?
— А ты мне не ответил.
— Пикаро его звали. Сущая был бестия. Никто с ним не мог справиться.
— Это второй вопрос. А предыдущий?
— Аманда безупречная красавица. Она во всем соответствовала идеалу, который я себе живописал. Все как будто бы шло к идиллии. Мы даже обдумали имена наших будущих крошек. Ну, что тебе еще сказать?
Они надолго умолкли. Эмма чувствовала, что ему больно. А может быть, и хорошо, что так вышло? Однако такого вопроса она ему не посмела задать.