Я замахнул немного водки для храбрости, все ж не каждый день у меня такая оказия случается — из мертвых восстать. Да, большую часть того, что я собирался поведать Али-Бабе, будет чистой правдой, лишь немного подредактированной мною, чтобы в нее было проще поверить. Не знаю, смогу ли провернуть этот сомнительный финт ушами, или напрочь настрою Махмуда против себя. Но лучше попробовать, чем потом жалеть, что ничего не сделал, когда такая возможность у меня была.
Поднявшись со своего места, я подошел к старику и, наклонившись к самому уху (вокруг уже стоял основательный гомон от поднабравшихся односельчан), произнес:
— Дед, есть серьезный базар.
Старик, который не выпил за столом ни капли спиртного, слегка развернулся, встречаясь со мной взглядом:
— Настолько серьезный, Тимка, что попозже никак нельзя?
Я резко мотнул головой, а потом рубанул себя ладонью по горлу, вот так, дескать, до зарезу нужно поговорить:
— Дед, если я с тобой сейчас не побазарю, я с ума, нахрен, сойду!
— Прямо вот так? — Недоверчиво усмехнулся Махмуд. — А чего с этим не к Вальку? Или к Глашке? К Алехе, на худой конец? А? Ты ж в курсе, Тимка, что с меня мозговед хреновый — соплей не выношу!
— Да знаю я, дед, не маленький уже! А только кроме тебя мне никто не поможет! Это только тебя и меня касается.
— Ну, говори, мелкий, что там у тебя за беда стряслась? — Согласился на беседу старик.
— Дед, ну ты чего? Не здесь же? Во-первых -о шумно, а во-вторых — не стоит чужие уши греть.
Старик еще раз внимательно посмотрел на меня своими проницательными глазами (и когда только поумнел? Ведь, когда мы «расстались», был совершенно недалеким исполнителем), а после кивнул:
— Действительно. Пойдем, Тимка, куда потише.
Старик вылез из-за стола и неторопливо засеменил в сторону виднеющегося из-за деревьев особняка. Но в дом мы заходить не стали, старик свернул к беседке, где мы уже имели с ним разговор в первый день моего вселения в это тело. Махмуд уселся на лавку, а я уселся через стол напротив него, оставляя себе свободу маневра, если что-то пойдет не так. Терпеливо дождался, когда Али-Баба раскурит свой неизменный кальян и сделает пару-тройку затяжек.
— Давай, внучек, вываливай свой серьезный базар, — невозмутимо, как это умеют только азиаты, произнес таджик.
Хотя, огонек интереса в его глубоко запавших прищуренных глазах я, все-таки, заприметил. Ну, держись старый! Посмотрим, насколько это для тебя сейчас актуальна информация тридцатилетней давности.
— Э́йяфьядлайё́кюдль [5] еще курится! — членораздельно произнес я кодовую фразу, которая являлась ключом к общаку, и давала полное право распоряжаться этими финансовыми запасами.
Поначалу старик явно не догнал, что услышал из уст своего приемного внука. Однако через пару ударов сердца его узкие глазенки раскрылись и полезли на лоб, а зрачки расширились, едва ли не на всю радужку. Он поперхнулся набранным в грудь ароматным дымом кальяна и закашлялся. Похоже, не забыл Али-Баба наше волшебное «Сим-сим, откройся!». Вон, весь даже пятнами пошел, настолько его ошеломили эти долгожданные слова.
Да, нарочно такого не придумаешь. Как-то раз, пребывая в очередной отсидке, попалась мне в руки книжица про всякие-разные вулканы, неизвестно каким образом очутившаяся в тюремной библиотеке. Читать я всегда любил — а чем еще заниматься за решеткой? Вот и пролистал от скуки. И названия Исландских вулканов, от которых язык сломаешь, к хренам, отчего-то так меня позабавили, что я их наизусть заучил. Да так, чтобы отскакивали от зубов без запинки.
Так что, когда у меня возникла нужда, я использовал название одного из них (самое труднопроизносимое) в качестве пароля. И Махмуда заставил выучить. Да так, чтобы подними его ночью, он без запинки это мудреное название на одном дыхании выдал. Помучиться, правда, мне с ним пришлось. Этот таджик и по-русски в те далекие годы, криво бакланил, а здесь, таки вовсе, хоть к логопеду его тащи. Но разобрались-таки. Намертво ему этот Эйяфьядлайёкюдль в память врезался, что никакими клещами теперь его оттуда не изъять. Теперь уже только смерть все сотрет…
— Откуда? — Только и смог выкашлять вместе с дымом Али-Баба.
— Леченье бабкино… — Начал я, ступая на довольно скользкий путь. Ведь от того, поверит мне дед или нет, зависели и его, и моя дальнейшие судьбы. — Я, как бы, умер, дед… Не могу точнее объяснить! — нервно мотнул я головой. — Если хочешь, сам у Лукьянихи спрашивай, какой-такой хренью она меня поила, что я такие красочные и реальные глюки словил! Дед, да меня даже после ширева так никогда не вставляло!
Старик недоверчиво слушал, не то, что, не перебивая, но даже и не открывая рта! Его, похоже, основательно вставила моя вулканическая фразочка, которую он ждал в Нахаловке всю свою сознательную жизнь. А услышал от внука, который вырос на его глазах. Вот и не знает, старый, как ему на все это реагировать. Как бы еще его удар не хватил, тогда точно — пиши пропало.
— Что ты видел? — Отливающая от лица старикана кровь делал его похожим на встреченных мною в преисподней мертвяков.
— Дед, ты это… — взволновано произнес я. — Хреново выглядишь! Сожри колесо! Есть с собой?
Али-Баба заторможено кивнул, залез в карман и вытащил хрустящий блистер с таблетками. Не глядя выдавил лекарство себе в ладонь и забросил его в рот, не выпуская меня из поля зрения.
— Продолжай! — потребовал он через пару минут, когда цвет его лица немного пришел в норму. Видимо, деду полегчало.
— Серый мир и бредущая куда-то мимо меня бесконечная колонна мертвецов, — продолжил я, убедившись, что с Махмудом все в порядке. — У кого горло заточкой вскрыто, у кого голова в хлам, а кто, и вовсе, на настоящее решето похож — пулевых не счесть… — Я остановился, чтобы перевести дух, а таджик с несомненным интересом выслушал, что я ему преподнес. — И тут из толпы дед какой-то с дыркой в голове, костлявый словно Кощей Бессмертный, вылезает и прямым ходом ко мне… — Старик напрягся еще больше, пытаясь не пропустить ни единого моего слова. — Слышь, фраер малолетний, — произнес этот дед, кашляя в кулак кровью, явно ко мне обращаясь, — ты, что ли, внуком Махмуда Али-Бабы будешь? Я сначала не понял, а потом дошло — это он про тебя интересуется.
— Дальше! — требовательно проклокотал старик, когда в очередной раз остановился, чтобы воздуха в легкие набрать.
— Передай, говорит, Махмудке, — продолжил я гнать пургу, — чтоЭ́йяфьядлайё́кюдль еще курится…
— И ты сразу это запомнил? — с каким-то подозрением спросил поинтересовался Махмуд.
— Ага, как же! — рассмеялся я. — Ты сам попробуй эту хрень выговорить — весь язык себе сломаешь!
[1]Лепёха разбитая — пиджак и брюки от разных костюмов (уголовный жаргон).
[2] Давление — галстук (уголовный жаргон).
[3] Алюра — девушка (уголовный жаргон).
[4] С душком — нахальный, наглый (уголовный жаргон).
[5] Э́йяфьядлайё́кюдль (исл. Eyjafjallajökull) — шестой по величине ледник Исландии. Расположен на юге Исландии в 125 км (77 миль) к востоку от Рейкьявика. Под этим ледником (и частью под соседним ледником Мирдальсйёкюдль) находится одноимённый вулкан конической формы.
Глава 21
В общем, я, как мог, обрабатывал постаревшего таджика, заставляя поверить в ту ахинею, которую я нес. Но самое смешное, что эта ахинея, с точки зрения нормального вменяемого человека, была самой настоящей правдой. С небольшими «поправками» и оговорками, но, по сути — так оно и было! Однако, Махмуд колебался, так и не поверив в эту историю окончательно. Он задавал мне какие-то левые вопросы, не имеющие прямого отношения к этой странной истории, курил, сука, свой гребаный вонючий кальян, как заправский паровоз, выпадая из разговора порой на несколько минут.
В конце концов, мне это надоело, и я решил пойти ва-банк, приоткрыть, так сказать, завесу тайны.
— Ты чего это, бес[1] ялдашский[2], совсем рамсы попутал[3]? — скорчив недовольную мину, сипло рыкнул я, припоминая, как драла мои легкие и горло перед смертью чертова чахотка. Хоть и умер я не от нее.
Махмудка аж на месте подпрыгнул, услышав знакомые повелительные интонации давным-давно склеившего тапки пахана. Ведь кроме меня называть его ялдашским бесом никто не осмеливался — было чревато нарваться от обидчивого таджика на неприятности.
— И завязывай уже багрить[4] свой локшевой[5] кальян! Несет так, как будто ты ябло[6] туды вместе с табаком забуторил? — Я скорчил недовольную мину, а у Али-Бабы натурально отпала челюсть.
Он, оказывается, прекрасно помнил, как я абсолютно не переносил вонь его азиатского курева, хотя сам смолил «Беломор», не переставая. Кстати, переродившись в этом теле, кальян уже не казался мне таким приторно-противным. Похоже, что обоняние у реципиента работало совершенно по-другому, либо моя запущенная болезнь была тому виной. Не знаю…
— П-п-пахан? — заикаясь, произнес Али-Баба, трясущейся рукой закидывая в морщинистый рот еще пару колес — колбасило старикана не по-детски! Надеюсь, что не помрет старый черт от такого потрясения.
— Времени мало, Махмудка! — Я усилил напор, было видно, что старый таджик дошел до нужной кондиции. — Ругняк[7] мой давно отстукал! Думаешь, легко мне было с того света вылезти и эту шкурку нацепить? — Я дернул себя за грудки.
— Ы-ы-ы… — Что-то невразумительное выдавил из себя Али-Баба.
— Прокнокал[8] я, Али, что ты благо воровское скрысятничал[9]! И за то мне покоя даже на том свете нет…
— Горбатого тебе залепили, Метла! — Резко пошел в отказ бывший уголовник, долбанув кулаком по столу. — Пурга полная! В целости общак! Ни копеечки я для себя оттуда не взял! Тридцать лет уж, как пес на цепи! И если тебе на том свете покоя нет — то мне на этом!
Ага, ожил, старый бес! Принял тот факт, что именно я — Семен Метла, к нему с того света на правилку явился. Теперь всё — тема быстрее пойдет!
— Барно, Махмудка! Правильный ты босяк! Не могу больше здесь… Тяжко мне в живом теле… — Пацану нычку засвети… а я рядом постою… проверю… Не кашляй, Али, свидимся еще… — Я хрипло хохотнул. — Все там будете!