В Британии существовала практика отправлять на флот преступников, поставив их перед выбором: тюрьма или корабль. Жизнь на военном корабле, конечно, сурова, но всё же лучше, чем в тюрьме, к тому же матросам платили жалованье. Необходимость управлять преступниками и опасность потерять насильно набранных матросов требовали жесткой и даже жестокой дисциплины, телесные наказания применялись широко и повсеместно. Увольнительные получали только проверенные матросы и только в заграничных портах. Дезертиров отыскивали, пороли и возвращали на корабль. Кроме того, они лишались призовых денег. Как говорил Уинстон Черчилль, на английском флоте господствовали «содомия, ром и плетка».
Существенным отличием английского флота от русского было то, что матросами там становились в основном моряки, и только в случае крайней нужды сухопутные. Поэтому времени на выучку требовалось меньше, знание морской службы было лучше, хотя их обучали «на ходу». На новые российские корабли команду набирали, как правило, целиком из рекрутов, и пока матрос овладевал навыком бегать по вантам, словно по деревянной лестнице, проходил не один год. Только в 1852-м было принято решение комплектовать флот выходцами из Причерноморья и Прикаспия.
Особый цех в России составляли вольные матросы, но число их было невелико: в 1834 году на Черном море — 1600 человек, на Балтике — 100. В основном они жили в приморье, от Азова до Одессы, нанимались на пять лет, быстро осваивались на военных кораблях, получали профессиональную выучку и служили марсовыми матросами. По окончании срока заводили семьи, покупали дома недалеко от моря и нанимались на торговые суда. Ходили по Черному и Средиземному морям и даже в океаны. Одевались они по-малороссийски: в широкие штаны и рубахи, иные носили жилеты и короткие кафтаны, на голове — бараньи шапки, по местному обычаю брили бороду. В 1854 году 350 таких вольных матросов явились к Нахимову с просьбой определить их в марсовые, чему он был очень рад.
В 1852 году британское правительство ввело новые правила комплектования флота нижними чинами, отменив насильственную вербовку, что, конечно, значительно улучшило состав экипажей; по новому положению нижние чины флота вербовались на пятилетний срок, по истечении которого вербовочный договор мог быть возобновлен; на службу принимались как взрослые, так и юноши пятнадцати-шестнадцати лет — они служили юнгами.
Офицерами военного флота становились преимущественно дворяне, окончившие портсмутский Королевский морской колледж, основанный в 1729 году. Но ими могли стать и выходцы из нижних флотских чинов, которых командиры кораблей на основании древнего закона производили в мичманы.
Слабым местом английского флота считалась артиллерийская подготовка, поскольку Британское адмиралтейство экономило на порохе и практически не выделяло его на учебные стрельбы[67].
В свой первый, учебный, поход Нахимов в Англии не бывал, так что теперь ему представился случай посмотреть страну и познакомиться с английским флотом. К тому же выяснилось, что фрегату требуется серьезный ремонт: лопнули гаки — специальные крюки в блоках для подъема грузов, причем не один, не два, а целых семь штук; одним из лопнувших гаков убило унтер-офицера.
На шлюпе «Ладога» тоже нашлось немало повреждений: оказались негодными помпы, треснули лонг-салинги на фок-мачте. А ведь на всей корабельной оснастке в Кронштадтском порту поставили казенное клеймо, удостоверявшее, что она прошла испытания! Особенно заметны были недостатки фрегата в образцовой Англии, где царили аккуратность и размеренность во всём, а не только в корабельном деле.
Пока шел ремонт, офицеры осматривали порт и английские корабли. Больше всего поразила моряков прекрасная сохранность кораблей — срок их службы оказался втрое дольше, чем у российских, строившихся из сырого леса. Конечно, климат Англии и ее незамерзающие порты нельзя сравнивать с отечественными, однако, памятуя о виденном в Кронштадте, Завалишин не преминул высказаться: «…причиною долгого сохранения кораблей в Англии всё-таки был образцовый порядок, соблюдаемый в гаванях»[68].
Офицеры знакомились с условиями службы английских коллег, сравнивали их с порядками на русском флоте. Оказалось, капитан британского корабля не занимается его вооружением — для этого назначается старший лейтенант, не ведает провиантом и хозяйством — есть специальные комиссары. Статус мичмана английского флота тоже отличался от статуса российского: он не был офицером.
Русским офицерам в Англии понравилось многое: и состояние кораблей, и порядок в портах, и образцовые шоссейные дороги, по которым дилижансы мчались в строгом соответствии с расписанием. Словом, это было время, когда, по ироничным словам Чарлза Диккенса, «мы, британцы, окончательно установили, что и мы сами, и всё в нашей стране — венец творения, а тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене»[69].
Увиденное в Англии давало пищу для размышлений, споров, обсуждений, повод для сравнений с русскими порядками и привычками. Наблюдательный и внимательный Нахимов многое замечал, откладывал в памяти и делал для себя выводы: лучшее в самой промышленно развитой стране мира нужно перенимать. Недаром для оснащения своего фрегата «Паллада» он будет заказывать механизмы в Англии или изготавливать их в России по английским чертежам.
Из Портсмута трое товарищей — Нахимов, Завалишин и Бутенев — отправились в Лондон почтовым дилижансом. Ехали весело, радовались теплому октябрю, больше походившему на петербургское лето, оживленно беседовали и смотрели на маленькие городки и деревни, что расположились вдоль дороги, с крошечными садиками и аккуратно выкошенными зелеными лужайками, на поля, словно намеренно сбегавшие с окрестных холмов, чтобы путники полюбовались их цветущим видом.
Еще одной причиной хорошего настроения мичманов было соседство: в шестиместном дилижансе напротив них расположилось английское семейство — отец с двумя хорошенькими дочками. Офицеры галантно уступили им свои, более удобные, места и всю дорогу обменивались между собой замечаниями относительно внешности молоденьких девиц. Каково же было их изумление, когда в Лондоне отец семейства, вручая им свою визитку, заговорил на чистом русском языке! Оказалось, он занимался торговлей, родился и жил в Архангельске. Теперь настала очередь девиц посмеяться над незадачливыми молодыми людьми. Особенно оконфузился Нахимов, когда девушки, постреливая глазками и улыбаясь, напомнили ему, как они встретились с ним в Архангельске на званом вечере. Вот тебе и нелюдим! Об этом эпизоде Нахимов другу не сообщил, зато его живописал Завалишин[70].
В Лондоне поселились в центре города на квартире, которую нашел и снял для них Лазарев: удобно и относительно недорого — за 22 шиллинга в день с утренним чаем. Чем занимались в Лондоне? — Выполняли поручения Лазарева, в свободное время посещали театры, музеи, Вестминстерское аббатство, Тауэр, парламент — словом, побывали везде, где обычно бывают гости Лондона. Ездили в Оксфорд, Виндзор и Гринвич. В Гринвиче осмотрели обсерваторию, посетили инвалидный дом для моряков, послушали рассказы ветеранов, служивших под началом адмирала Нельсона; обратили внимание на тамошнюю богатейшую библиотеку морской литературы, которая играла роль клуба для моряков и никогда не пустовала. Когда Лазарев задумает создать похожую библиотеку-клуб в Севастополе, он найдет у Нахимова горячую поддержку.
В Лондоне мичманы заказали для казенных нужд морские карты и приборы. Всё было исполнено превосходно, качества отменного; правда, цены на астрономические инструменты тоже оказались астрономическими. Однако деньги у офицеров имелись, и каждый посчитал необходимым купить еще и лично для себя секстант, карманный хронометр, зрительную трубу и рупор. Многие приобрели двуствольные ружья и пистолеты. Нахимов тоже заказал ружье, остался им очень доволен, но стрелял из него недолго — по дороге из Кронштадта в родное имение его украли.
Накопительством никто не занимался, и денег на театры, музеи и покупку необходимых инструментов не жалели. Но и сорить деньгами в игорных домах, ресторанах и увеселительных заведениях у офицеров было не принято. «Зачем мичману жалованье? — впоследствии говорил Нахимов молодым офицерам. — Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки». И поучал: «Всё ваше время и все ваши средства должны принадлежать службе».
Отдавая должное уровню английской промышленности и качеству вещей, он, однако, не приходил в восторг от английской практичности, разделяя мнение И. А. Гончарова, побывавшего в Англии на фрегате «Паллада». В Англии, считал писатель, всё подчинено практичности, и сама жизнь в ней течет, как будто работает одна хорошо отлаженная машина. Что же здесь плохого, спросим мы — и получим ответ писателя: «…не заметно… жизни, то есть ее бурного брожения. Торговля видна, а жизни нет; или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле… Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, всё рассчитано, взвешено и оценено…»[71]
Вот и Нахимов, уже став адмиралом, нелестно отзывался о прагматизме английских моряков. Во время визита на Мальту великий князь Константин Николаевич спросил адмирала Паркера, счастлив ли он. «О, — ответил англичанин, — я считаю себя счастливым с того дня, когда мы после Наполеоновских войн на шпиле флагманского корабля делили призы и мне достался, на мою долю, полный миллион фунтов стерлингов». — «Что же это за счастье? — заметил Нахимов. — Ежели подумать, сколько пришлось сжечь неприятельских транспортов, сколько погубить людей для того, чтобы одному адмиралу получить плату в миллион фунтов стерлингов! Что же получили подчиненные его?! Помилуйте! Это мыслимо только в разбойничьем государстве, где все помешаны на богатстве и на роскоши. Я полагаю, что это совсем не прельстило бы русского адмирала, например, М. П. Лазарева. Вот было бы лестно идти драться с неприятелем, когда ваши корабли в боевой готовности, когда вы уверены в своих офицерах и командах. Да, это я понимаю! И когда после одержанной славной победы вы можете с гордостью сказать, что исполнили свой долг»