1/2 верст), — вспоминал Завалишин. — В одно мгновение полетели за борт… спасительные буйки с флагами». Оказалось, за борт упал канонир Давыд Егоров. «Я стал приводить к ветру, но при быстроте хода фрегата он всё же пробежал значительное расстояние, однако же с марса упавший человек был еще в виду». При таком сильном волнении спускать шлюпку было опасно, и всё же Завалишин отдал приказание, и шестеро матросов бросились его выполнять. «Павел Степанович, — обратился он к Нахимову, — отправляйся и ты с ними».
Маршрут кругосветного плавания фрегата «Крейсер» и шлюпа «Ладога» в 1822–1825 годах
В это время на баке стоял подвахтенный мичман, можно было послать его — именно так и полагалось поступить, ведь Нахимов оказался на палубе случайно. Но разбираться с правилами было некогда, и Нахимов, не раздумывая, прыгнул в шлюпку. Обрубили веревки, и она полетела вниз.
Сначала бедолагу-артиллериста видно не было, волны скрывали его, и ветер уносил звуки. Но марсовый матрос с фрегата красным флажком направлял лодку к тонущему, и вскоре Нахимов увидел его. Матросы налегли на весла, оставалось преодолеть несколько саженей — и вдруг несчастный неожиданно выпустил из рук брошенную ему веревку и скрылся в волнах. Судороги ли были тому причиной, акула ли — бог весть, только спасти его не удалось.
Между тем сидевшие в шлюпке сами оказались на волосок от гибели. Фрегат сильно качало, и едва матросы стали поднимать шлюпку, как корабль резко накренился и ее вдребезги разбило о борт. Шестеро матросов и Нахимов чудом спаслись, успев ухватиться за корабельный такелаж. Попытка спасти тонущего едва не унесла жизни семерых членов команды. Но каков Нахимов — не раздумывая бросился на помощь! Как знать, может быть, от смертельно опасных шалостей гардемаринов на «Фениксе» вроде спуска по вантам вниз головой, хождения с одной мачты на другую по натянутой веревке или бега кругом корабля по бортам только один шаг до подвига. Да все ли способны сделать этот шаг?
Матросы, участвовавшие в спасательной операции, получили повышение, Нахимова Лазарев представил к награде. «Сию готовность г-на Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почел представить на благоусмотрение гг. членов Государственной Адмиралтейств-коллегии», — писал капитан в рапорте. Но начальство рассудило иначе: вот если бы спасли, скажем, человек десять — тогда другое дело… «Как будто удача или неудача изменяла сущность подвига, — справедливо возмущался Завалишин, — и как будто не было примеров, что спасали и многих, ничем не рискуя».
В послужном списке Нахимова плавание на фрегате отмечено казенной фразой: «Не имел случая отличиться»[83]. В глазах начальства он не отличился, но многие чины Главного адмиралтейства глаз не казали на море. А вот свидетели этого события сохранили поступок Нахимова в памяти и не раз потом рассказывали о нем. Были у Павла Степановича и последователи в христианском исполнении долга, готовые «жизнь положить за други своя». При схожих обстоятельствах так же действовал товарищ Нахимова по кругосветке — Александр Домашенко — в 1827 году у берегов Сицилии бросился спасать упавшего за борт матроса и погиб вместе с ним. Его товарищи собрали деньги и установили ему памятник в Кронштадте.
В Новоархангельске состоялась памятная для всей команды встреча: на «Ладоге», пришедшей с Камчатки, прибыл к новому месту службы священник Иоанн Вениаминов — будущий просветитель Аляски и Сибири, московский митрополит Иннокентий. 27 лет предстояло провести ему среди народов Восточной Сибири и Америки, неся колошам, якутам и алеутам свет Евангелия, за что он получит прозвание «апостол Аляски и Сибири». Встреча отца Иоанна с командой фрегата оставила след в жизни многих моряков. Он познакомился с будущим главным правителем русских колоний Куприяновым, будущим адмиралом Евфимием Васильевичем Путятиным, с которыми ему придется не раз встречаться в русских колониях в Америке. Иоанн прибыл на Ситху с большой семьей — женой, детьми, родственниками жены. Нужны были средства, а назначенное ему место служения, остров Уналашка, не имел ни храма, ни прихода с паствой. Офицеры переговорили с управителем русских колоний, и отца Иоанна оставили преподавать в школе на Ситхе. Так у него появилась возможность оглядеться в новых краях, познакомиться с обычаями и привычками аборигенов и, что существенно, получить прибавку к жалованью.
Знакомство с отцом Иоанном произвело на моряков сильное впечатление, они даже решили держать Великий пост и причаститься у него на Пасху. В его дневнике 2 апреля 1824 года записано: «Исповедовал некоторых офицеров фрегата „Крейсер“ по собственному желанию их и также здешней конторы правителя и приказчика. Имена их: капитан фрегата Михайло Петрович Лазарев — капитан 2-го ранга и кавалер, лейтенант Михайло Дмитриевич Анненков, мичманы Дмитрий Иринархович Завалишин, Павел Матвеевич Муравьев и Иван Петрович Бутенин. Правитель Кирилл Тимофеевич Хлебников и Григорий Иванович Сунгуров»[84]. Как видим, Нахимова среди них нет. В 20 лет, наверное, мало кто из моряков отличался особенным благочестием и стремлением к аскетизму.
В одном из писем отец Иоанн (в то время уже архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский) с горьким сожалением писал: «Я с моряками знаком давно, и более чем с лицами других ведомств. Говоря вообще, они честны по службе в сравнении с прочими и по службе исправны, даже до педантства. Это известно многим. Но эта самая честность и аккуратность по службе так надмевает их (что так и должно быть в невозрожденном человеке), что они считают себя лучше и выше всех, а также и по самому воспитанию их и по роду службы они привыкли командовать всеми и всем, в высшей степени деспоты, и в самом деле корабль в море есть свой город, свое царство, свой мир, где капитан — царь. И потому подчинение, даже тень подчинения кому бы то ни было из других ведомств для них несносны. А живя отдельно от обществ и вращаясь большею частью в кругу своих совоспитанников, они крайне односторонни и мнения свои, каковы бы они, впрочем, ни были, считают аксиомами, особенно, если одобрили их Нахимовы и Рикорды, а главное — набожных из них так мало, так мало, что из сотен мне известных я могу указать на пять-шесть, и то с натяжкою».
Однако это письмо, посланное в Синод в 1856 году, вовсе не направлено против моряков, как может показаться на первый взгляд. В нем идет речь о взаимоотношениях между архиереем и правителями Российско-Американской компании, которых назначали из флотских. Нам же оно интересно косвенным указанием на высокий авторитет Нахимова, раз в письме святителя он вместе с адмиралом Петром Ивановичем Рикордом (начальником Камчатской области в 1817–1822 годах, членом-корреспондентом Академии наук, позднее — руководителем Кронштадтского порта) выступает олицетворением всего морского, а еще — наблюдениями архиерея о характере моряков. А малочисленность набожных в их среде Иннокентий объясняет «нынешним горько печальным образом мыслей о религии», который никакими постановлениями Синода не изменить.
«Крейсер» находился у берегов Русской Америки с сентября 1823 года по декабрь 1824-го, когда Лазарев получил предписание о возвращении в Кронштадт. Чем же всё это время занимались офицеры? — Крейсировали вдоль берегов, наблюдали за ремонтом фрегата, сверяли хронометры. В свободное время ходили на охоту. Скучную, однообразную жизнь на берегу скрашивали соревнования по стрельбе из ружей между промышленниками и колошами (колюжами), как русские называли индейцев тлинкитов. Особенно любопытна была охота на колибри — пистолеты заряжали песком. Существовал в Ситхе и театр — его устроили промысловики в большой казарме. «В первом ряду были места, разумеется, для офицеров, на стульях, а „дамы“ (жены приказчиков и пр.) сидели во втором ряду на скамейках; за ними помещалась уже остальная публика — стоя; музыка была, конечно, с фрегата»[85], — вспоминал Завалишин. На спектакли можно было прийти не более одного-двух раз, да и репертуар его был небогат. «Со всем прибором сатана, или Сумбурщица жена» — так называлась комическая опера, которую слушали моряки.
Страница письма Нахимова лейтенанту Михаилу Рейнеке о плавании фрегата «Крейсер» к берегам Русской Америки. 4 января 1824 г. Сан-Франциско. Российский государственный архив Военно-Морского Флота
Когда заканчивался сезон лова сельди, между матросами фрегата и туземцами проводились гонки на лодках. Моряки выходили на шлюпках, колоши и алеуты — на своих батах, байдарах и байдарках, мичманы судили соревнования.
Однако не всегда отношения с аборигенами были безоблачны и дружелюбны, случались и конфликты. Продовольствия в Ситхе не хватало, пополнить запасы экипажу становилось всё сложнее, и Лазарев приказал устроить на берегу огороды. Матросы вскопали землю, посадили привезенную из Калифорнии картошку, посеяли репу. Колоши очень любили овощи, однако сами выращивать их ленились и решили воспользоваться плодами чужих трудов: ночью они выкопали только что посаженную картошку. На требование Лазарева закопать ее обратно вооруженные индейцы ответили осадой форта и угрожали истребить всё находившееся в нем русское население.
Пришлось Лазареву ввести фрегат в пролив у Новоархангельска и зарядить пушки картечью. Один вид расчехленных и приготовленных к бою орудий охладил колошей и заставил выдать виновных. Впрочем, Лазарев их потом отпустил, но пригрозил туземцам, что в случае повторения подобных действий запретит им ловить сельдь в заливе. На том всё и успокоилось.
Возвращение
Двенадцатого августа 1824 года в Новоархангельск на смену фрегату прибыл шлюп «Предприятие» под командованием капитан-лейтенанта О. Е. Коцебу. Лазарев получил предписание возвращаться в Кронштадт, однако сперва отправился в Сан-Франциско «для освежения» экипажа перед дальним походом. Попали в жесточайший шторм: в порту корабли срывало с якорей, в городе ветер сносил с домов крыши и вырывал с корнями многолетние деревья. Но фрегат остался цел и невредим. «И я с особенным удовольствием должен сказать, — не без гордости рапортовал Лазарев, — что хорошая конструкция фрегата, крепость рангоута и стоячего т