ле против Завалишина тоже, так что у офицеров была возможность сговориться перед допросом. Тем не менее они прекрасно понимали: для них от показаний на допросе зависит дальнейшая карьера, для Завалишина — жизнь. Материалы допросов сохранились в архиве, никогда прежде не публиковались, и о том, что Нахимов был привлечен к следствию по делу декабристов, ранее известно не было[106]. Поэтому приводим текст его допроса полностью:
«1826 года сентября 28 дня г-ну лейтенанту Нахимову 2 вопросные пункты:
Так как вы находились на фрегате Крейсер, на коем был также бывший лейтенант Дмитрий Завалишин, и притом жили с ним в одной каюте, и следственно более нежели кто другой должны знать его действия — то и требуется от вас откровенное и определенное показание на нижеследующие вопросы».
С кого начинать допрос, как не с товарища по каюте? Два года бок о бок; не то что действия — намерения известны. Потому следственная комиссия и допрашивала его первым.
«1. Вы и мичман Бутенев были вместе с Завалишиным на берегу Англии и, как он говорит, неразлучны с ним, следственно должны знать все его знакомства там, сношения и действия. Сколь долго вы были на берегу? С кем и где Завалишин имел сношения? Какого рода были оне? Не получал ли он там или впоследствии денежных сумм, от кого, сколько и через кого? — наконец скажите всё, что знаете в отношении и действиях Завалишина в Англии».
Ох, какое искушение отказаться от неразлучной дружбы — ведь Завалишин уже объявлен государственным преступником. Конечно, Нахимову не говорят «ты», как Завалишину, он не обвиняемый — свидетель, но кого хоть раз допрашивали, признается: ощущение не из приятных. А Нахимова допрашивали по делу о государственной измене.
«Мы были на берегу 7 дней, и 5 дней из них в Лондоне, употребив остальные два на путь из Портсмута и обратно. Во всё время мы действительно были неразлучны с Завалишиным, посещали театр, трактир и другие публичные места, но я ничего не мог заметить о каких-либо новых сношениях Завалишина с кем-либо из иностранцев, или о том, чтобы он получал от кого денежные суммы, напротив, кажется, что ни того, ни другого не было. Все сношения наши в Лондоне были с аббатом, французом, которого, по незнанию английского языка, взяли мы за переводчика».
Сдержанно, достойно, нет и попытки отрицать близкую дружбу. Об этом аббате говорили все офицеры. Однако Нахимов ничего не сказал о встречах Завалишина в Лондоне с русским послом графом Семеном Романовичем Воронцовым, хорошо знавшим его отца, о балах, где бывал Завалишин, в частности у зятя Воронцова лорда Пемброка. Много ли храбрости нужно, чтобы скрыть эти сведения? — Кто сомневается, что на допросе можно вести себя иначе, может почитать ответы декабристов во время следствия, опубликованные в двадцати томах: подследственные в подробностях говорили не только о том, что было, но даже о том, чего не было и быть не могло.
О письме с планом присоединения Калифорнии, которое Завалишин отправил из Лондона императору Александру I на Веронский конгресс, Нахимов вряд ли знал. Завалишин и сам оценивал свой поступок вполне трезво, считая, что он «мог стоить мне потери всей карьеры, а может быть, и вечного заточения, если бы меня сочли за сумасшедшего».
«2. Что известно вам о споре Завалишина с капитаном Лазаревым? И о намерении его остаться в Англии?
— Я ничего ни о споре, ни о каких-либо неприятностях между капитаном Лазаревым и Завалишиным не слыхал».
Причин для споров было много, в мемуарах Завалишин упоминает о двух случаях, и оба касаются расходования казенных средств. А еще бунт команды, бегство нескольких матросов на берег, неприятности с лейтенантом Кадьяном, да мало ли что наберется за два года похода! О столкновениях между Лазаревым и Завалишиным знали все офицеры, но ни один, как и Нахимов, не свидетельствовал ни против своего капитана, ни против Завалишина.
Что же касается намерения Завалишина остаться в Англии, то на допросе Лазарев вполне определенно высказался на этот счет: «Завалишин никогда не изъявлял желания остаться в Англии, и даже признаков оного я никогда в нем не замечал. Впрочем, если б он имел желание сие, то легко бы мог оное исполнить, ездив в Лондон». Действительно, возможностей было не счесть. Сам Завалишин объяснил происхождение слухов о намерении перейти на службу в другое государство так: «Во время пребывания нашего в Бразилии случилось одно происшествие, сильно напугавшее моих родных пустыми слухами… У него (бразильского императора Педру I. — Н. П.) был недостаток в хороших морских офицерах, и незадолго перед тем лейтенант английского флота Тайлор перешел к нему на службу командиром корвета. Видя отличие, которым я пользовался на фрегате, дон Педро вздумал предложить и мне поступить тем же чином, что и Тайлор, в бразильскую службу. Разумеется, я отказался, но дело огласилось и, дойдя до России в превратном виде, встревожило моих родных, пока полученные от меня письма не разъяснили им, что именно подало повод к слуху…»
«3. Во время пребывания в Бразилии какие и с кем были отношения Завалишина?
— Завалишин бывал у нашего вице-консула Кильхина и однажды у генерального консула Ламсдорфа. Особых сношений Завалишина с кем-либо в Бразилии я не заметил».
Нахимов называет только всем известные встречи. Но уж если слухи о предложении Завалишину перейти на службу к бразильскому императору достигли Петербурга, то товарищ по каюте, конечно, не мог не знать о них. Знал — но не сказал, чтобы не навредить другу.
«4. В чем состояли связи его с Лилиенгеком, находившимся тогда при Бразильском императоре? Что известно вам о сем Лилиенгеке? Действительно ли он изъявил сильное желание возвратиться в Россию? Не говорили ли вы о нем Завалишину и вследствие какого разговора? Что отвечал он на сие?
— Лилиенгек приехал в Бразилию в то время, когда мы были там, возвращаясь из Калифорнии, следовательно, Завалишин не видел его (Завалишин был вызван в Петербург, когда фрегат находился у берегов Русской Америки, и возвращался посуху через Сибирь. — Н. П.). О Лилиенгеке известно мне, что он был в русской службе и разжалован за делание фальшивых ассигнаций, равно слышал, что он хотел возвратиться в Россию. Впрочем, не зная ни одного иностранного языка, кроме французского — я не говорил сам с Лилиенгеком, и потому мне о нем весьма мало известно. Не помню, сказывал ли я о нем Завалишину, но думаю, что нет, ибо со времени возвращения с похода я виделся с ним всего два раза».
Этот Лилиенгек — личность мутная, известно о нем немногое, но на роль вербовщика и иностранного агента он, по мнению следователей, вполне годился.
«5. С кем наиболее Завалишин был в сношениях в Калифорнии?
— В порте С. Франциска, в коем мы стояли, Завалишин был знаком с комендантом оного Доном Игнацио. Впрочем, он ездил в разные миссии к монахам. Но имел ли он с ними какие связи и в чем они состояли — мне совершенно неизвестно.
6. Какие средства употреблял он к снисканию привязанности войска и народа? Кто способствовал ему в том? Достаточно ли было на сие жалования его, или издержки, деланные им, Завалишиным, превышали оное?
— Снискание привязанности жителей состояло в подарках, которые он делал им, и на кои слишком достаточно было получаемого им тогда на фрегате содержания. Немало ему способствовало в сем случае и знание испанского языка. Я не заметил, чтобы Завалишин получал откуда-либо денежные пособия».
Смысл вопросов понятен: был ли Завалишин иностранным агентом? И не создан ли заговор 1825 года за границей? Завалишин вспоминал, как во время допроса следователи с торжествующим видом показали ему бумагу «на неизвестном никому языке», содержащую «огромные цифры». «Это просто трактирный счет, — отвечал я, смеясь, — на провизию, поставляемую для офицерского стола, символические знаки — вывеска трактира, неведомый язык — португальский, а цифры огромны оттого, что в Бразилии счет идет на мариведисы, которых в пиастре считается около тысячи, немного более или менее, смотря по текущему курсу».
Может быть, Завалишина вопросы и развеселили, а вот только что взошедшему на престол императору было не до смеха. Напомним, казненный в июле 1826 года К. Рылеев служил правителем канцелярии Российско-Американской компании, на его служебной квартире часто собирались заговорщики, и отношение императора к РАК было, мягко говоря, настороженным. Известна реплика Николая I: «То-то хороша собралась у вас там компания!» — сказанная, когда он увольнял со службы одного из чиновников РАК.
Офицеры «Крейсера», разумеется, знали о поездках Завалишина по Калифорнии — он ездил за покупками по распоряжению капитана. Знали и о переписке с настоятелем католической миссии Сан-Франциско Х. Альтамирой, комендантом Санта-Барбары Х. А. Нориегой, некими И. Мартинесом и падре Томасом — их имена были названы на допросах. С какой же целью вел Завалишин столь обширную переписку? В статье «Калифорния в 1824 году», напечатанной после возвращения из ссылки, он подробно рассказал о предложении своим адресатам вступить в «Орден восстановления», произвести в Калифорнии переворот, сместить главу провинции Л. Аргуэльо («Дона Лудовика») и присоединить Калифорнию к России.
Анненков, Куприянов и Лутковский наверняка знали об этом плане; возможно, что-то знал и Нахимов. Но ни одной подробности, ни одного имени, кроме коменданта Сан-Франциско, он не назвал. Почему — нетрудно догадаться: чем больше информации получит следствие о кипучей деятельности Завалишина, тем тяжелее будет его участь. И потому так кратки ответы Нахимова:
«7. Не припомните ли какого обстоятельства, по которому бы с большею или меньшею вероятностью можно было предположить о сношении Завалишина с кем-либо из иностранцев, как во время вояжа, так и после?