Накануне выхода был проведен смотр кораблям эскадры — и едва не случился скандал: оказалось, паруса слишком тонкие, рвутся. Известие дошло до самого императора, и что же? Начальник Морского штаба Моллер в донесении императору оправдывался, как мог: раньше-де ни один командир корабля на качество парусины не жаловался, парусина та же, что на кораблях, ходивших в кругосветку, и вообще «в российском флоте всегда была употребляема таковая». Император наложил резолюцию: «Стараться впредь лучшей доброты заготовлять…» С тем и вышли 10 июня в поход.
Николай I провожал эскадру и при прощании напутствовал: «Надеюсь, что в случае каких-либо военных действий поступлено будет с неприятелем по-русски»[111]. Это еще больше воодушевило молодежь, сетовавшую, что все великие сражения случились до их рождения и на их век ничего не осталось.
Тринадцатого июня эскадра прибыла в Ревель, 8 июля бросила якоря в порту Копенгагена, где начали устранять повреждения: на одном корабле исправляли крепление якорей, на другом заделывали течь, но это всё были мелочи по сравнению с парусами — те часто рвались «по дурному качеству парусины, нисколько не соответствующей званию своему и настоящей доброте», докладывал Сенявин императору. Высочайшая резолюция была уже иная: «Строжайше расследовать, отчего отпущены паруса худой доброты, нарядив для сего комиссию… и донести немедленно, что открыто». Наверное, комиссия разобралась и даже наказали кого-нибудь, но эскадра-то уже была в плавании…
На переходе из Копенгагена в Англию случилась еще одна неприятность — теперь уже с Нахимовым. О ней известно из приказа по эскадре, отданного Сенявиным 29 июля 1827 года: «Замечено мною, что гг. офицеры употребляют весьма часто во время работы на корабле вовсе неприличные слова, также и то, что на многих кораблях служители употребляют между собой ругательства. Видя, что таковые гнусные изречения нисколько не уменьшаются, для отвращения сего предписываю гг. командирам кораблей, фрегатов и прочих судов приложить всемерное старание, дабы искоренить таковые дурные обыкновения и, в случае неисполнения сего запрещения, взыскивать и наказывать строго. Сверх того, дошло до сведения моего, что гг. офицеры корабля „Азов“, хотя часто и по усердию к службе, но преступают меры наказания, дозволяя себе, сверх того, в минуту запальчивости ударять людей во время работы своими руками. Поставляя сие на замечание капитану корабля „Азов“, предписываю арестовать на 3 дня капитан-лейтенанта Кутыгина, лейтенанта Нахимова и мичмана Розенберга, сделав им строгий выговор, дабы впредь остерегались подобных поступков»[112].
Причиной неприглядного поступка стали, как ни странно, ревностное отношение Нахимова к службе и его исключительная исполнительность. Он ничего не делал равнодушно, полностью отдавался любимому делу, а на «Азове» был сам Сенявин — знаменитый адмирал, герой войны с турками, участник сражения у мыса Калиакрия и штурма крепости Корфу. Как можно перед ним осрамиться? Вот он и старался, как мог…
Морские офицеры в России не только достраивали свой корабль — они должны были вчерашних мещан и крестьян из степной и лесной Центральной России, моря прежде не видевших, превратить в матросов. Привыкание к постоянной качке, обретение устойчивых «морских ног» и сноровки требовали немало времени. Сам Нахимов выучку проходил под начальством Лазарева, жесткое обращение с матросами было в ходу на фрегате «Крейсер». Матросы на «Азове» все были из рекрутов, Нахимов называл их в письме дурной командой; грот-марса-рей сломался в безветренную погоду потому, что кто-то прежде его надломил.
При обучении команды каждый офицер проявляет свой характер и темперамент: кто кричит и распекает всех и вся, кто молчит с таким грозным видом, что уж лучше бы кричал. И жесты у всякого свои: «один с досады жмет руками затылок, другой топает ногами, третий швыряет носками кверху, выделывая, таким образом, нечто вроде казачка, четвертый с досады натягивает себе фуражку на затылок»[113], а кто-то и руки распускает. За это и получает должное наказание.
Нахимов тяжело переживал происшедшее, даже писать об этом Рейнеке из Англии не стал, только обронил: «…со мной так много случилось на этом переходе неприятного, что письмо мое ничем иначе не могло быть наполнено, как одними огорчениями, и потому я решился не писать». Посоветовал послушать Аполлона Иванова, который «расскажет всё».
Лазарев, видимо, большого значения наказанию своих офицеров не придал — он всегда говорил: «Посидеть на гауптвахте не беда». А вот Сенявин, смотревший на воспитание офицеров иначе, написал наставление командующему эскадрой графу Л. П. Гейдену:
«1827 г. 5 августа. Секретно… Весьма важным считаю обратить особенное внимание в[ашего] с[иятельст]ва на обхождение гг. командиров и офицеров с нижними чинами и служителями. Сделанные мною замечания на сей предмет показывают мне, что гг. офицеры имеют ложные правила о рассуждении соблюдения дисциплины своих подчиненных. Нет сомнения, что строгость необходима в службе, но прежде всего должно научить людей, что им делать, а потом взыскивать с них и накладывать [взыскание] за упущение».
Способы обучения известны: ежедневные упражнения, соревнование между матросами, поощрение лучших. Особое внимание Сенявин уделял отношению офицеров к матросам. Если матрос совершил что-нибудь по ошибке, от незнания — иногда следует проявить снисхождение, если умышленно — наказать по уставу. Но ругань и рукоприкладство не красят офицеров и плохо воспитывают команду. Он советует чаще разговаривать с подчиненными, узнавать, чем они живут: кто болен, у кого неприятности, — а не сводить отношения к одному командованию. Если офицеры будут больше знать о жизни матросов, «то сим средством приобретут они к себе их любовь и даже доверенность», которые и в мирное время необходимы, а на войне тем более. «Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо дороже всего» [114].
Вот такой урок дал опытный моряк Сенявин молодым офицерам. Насколько хорошими учениками они окажутся, покажет будущая война, и оценки будет выставлять неприятель.
Первого августа 1827 года на кораблях зачитали приказ: четыре фрегата и четыре линейных корабля — среди них «Азов» — поступают под командование контр-адмирала Л. П. Гейдена и идут в Средиземное море. Значит, на помощь грекам!
Дипломатическая прелюдия
К тому времени война греков за независимость шла уже шесть лет. Почти каждый день российские газеты печатали новости с Балкан, и они с каждым месяцем становились всё тревожнее. 10 апреля 1821 года, в праздник Пасхи, константинопольский патриарх Григорий V был повешен на воротах своей резиденции; та же участь постигла в Греции еще семерых митрополитов, обвиненных турецкими властями в организации восстания. «Я предчувствую, что рыбы Босфора будут есть мое тело, но я умру спокойно во имя спасения моей нации», — сказал 75-летний святитель, когда ему предложили бежать из Константинополя.
На следующий год все узнали о чудовищном преступлении турок на острове Хиос. Из 120 тысяч жителей острова были убиты более 25 тысяч православных, католиков и иудеев, младенцев и взрослых, мужчин и женщин, а около 45 тысяч проданы в рабство — в основном молодые женщины и мальчики до двенадцати лет. Примерно 23 тысячи человек бежали с Хиоса, остальных насильно обратили в ислам. Из семисот православных церквей на острове чудом уцелела лишь одна. Эти события потрясли всех, кто сочувствовал борьбе греков за независимость. Француз Эжен Делакруа написал знаменитое полотно «Резня на острове Хиос», в Европе образовывали комитеты в поддержку восставших, собирали деньги, добровольцы из России и других стран отправлялись на Балканы, лорд Байрон на бриге, купленном на собственные средства, прибыл на помощь с вооруженным отрядом. В России только и говорили, что о греках. «Я твердо уверен, что Греция восторжествует, — записал А. С. Пушкин в 1821 году в дневнике, — а 25 000 000 турков оставят цветущую страну Еллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».
Восстание распространялось по территории Греции, как пожар в сухом лесу. Особенно успешно греки действовали на море, совершив несколько нападений на турецкие корабли. Пришлось султану Махмуду II обратиться за помощью к своему вассалу, египетскому паше Мухаммеду Али. Оплату за поддержку султан предложил щедрую — территорию Сирии, и Мухаммед Али, не колеблясь, отправил к берегам Греции эскадру под командованием своего приемного сына Ибрахима-паши.
Египетский десант, высадившийся на Пелопоннесе, начал планомерно, город за городом и область за областью, уничтожать греческое население. «От Арты до Лепанта мы не встретили человеческих существ, — свидетельствовали греческие архиепископы, — это обширная пустыня, здесь и там несколько греков, выходящих из скал, представлялись нашим глазам, но они походили скорее на призраки и на скелеты»[115]. Так за короткий срок был опустошен некогда цветущий, густонаселенный край. Все ожидали, что предпримет Россия.
Однако император Александр I не пожелал вмешиваться в греческие дела, считая, что поддержка Греции неизбежно приведет к осложнению отношений с европейскими державами: «…если мы ответим туркам войной, ни одно правительство не устоит на ногах». Османская империя была давним союзником Великобритании и Австрии, и воевать с турками они не собирались, но и позволять России в одиночку помогать грекам тоже опасались, поскольку это могло привести к усилению России на Балканах. Так рассуждали в Лондоне, Париже и Вене; так и сегодня Запад оценивает действия России в XIX веке, называя их «русской экспансией» на Балканах: «Поощряя эти внутренние беспорядки и пытаясь извлечь из них выгоды как политические, так и территориальные, соседние империи — Россия и Австрия — надеялись прибрать к рукам весь Балканский полуостров, а также стратегически важные проливы Дарданеллы и Босфор»