Нахимов во время боя находился наверху, на баке, руководил действиями комендоров. «В это время мы выдерживали огонь шести судов и именно всех тех, которых должны были занять наши корабли. О, любезный друг! Казалось, весь ад разверзся перед нами! Не было места, куда бы ни били, ни сыпались книппели, ядра и картечь». Крики команд, вопли раненых, грохот выстрелов и завеса порохового дыма, палуба, где кровь смешалась с песком, посыпанным перед сражением, — наверное, так выглядит ад. С присущей ему скромностью Нахимов не рассказал, как дважды вместе с командой тушил пожар, когда зажигательные снаряды падали на бак «Азова», — об этом известно из рапорта адмирала.
Интересно замечание Нахимова: «И ежели бы турки не били нас очень много по рангоуту, а били в корпус, то я смело уверен, что у нас не осталось бы и половины команды». «Азов» почти час сражался в одиночку и при этом еще помогал английскому флагману. Нахимов пояснил: «„Гангут“ в дыму немного оттянул линию, потом заштилил и целым часом опоздал прийти на место… Когда же „Гангут“, „Иезекииль“ и „Александр Невский“ заняли свои места, тогда нам сделалось несравненно легче. Вскоре после сего пришел еще французский корабль „Бреславль“ („Бреслау“. — Н. П.), не нашедший в своей линии места, стал на якорь у нас под кормой и занял линейный корабль, совершенно уже избитый нами».
С поддержкой «Бреслау» стало возможно перенести весь огонь на фрегаты: «…мы очень скоро их разбили. Они обрубили канаты, и их потащило к берегу, но вскоре один из них загорелся и был взорван на воздух, другой, будучи в совершенно обитом состоянии, приткнулся к мели и ночью турками сожжен».
Первый и основной удар противника пришелся на флагманский «Азов». Всё это время капитан Лазарев находился в самых опасных местах, руководил действиями артиллеристов, ободрял офицеров и своим невозмутимым спокойствием внушал уверенность экипажу. Из письма Нахимова: «О, любезный друг! Я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было на него смотреть во время сражения, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался… уверен, русский флот не имел подобного капитана».
А это о команде: «Надо было драться с истинным мужеством, чтобы выдержать весь этот огонь и разбить противников, стоявших вдоль правого нашего борта (в чем нам отдают справедливость наши союзники)». Во время боя только один «Азов» потопил два фрегата и корвет, на флагманском фрегате Тахир-паши из шестисот человек команды пять сотен были убиты или ранены. Фактически канониры «Азова» своими меткими выстрелами спасли английский флагман. Как великодушно заметил Нахимов, «действия нашего корабля можно применить и ко всем другим судам соединенного флота с большею или меньшею разностью».
Случаев помощи в бою было немало. Французский «Бреслау» поддержал «Азов»; когда один из английских бригов потерял все якоря, его взял на бакштов{31} российский «Константин», он же вместе с фрегатом «Кастор» спас другой английский бриг — «Мускит». «Русские… действовали в бою удивительно» [126], — оценили английские моряки.
В самый разгар сражения с «Гангута» заметили плывущую в волнах икону. Капитан приказал матросу достать ее, и тот, обвязавшись веревкой, бросился в воду. Поднятая на борт икона оказалась образом Пресвятой Богородицы Одигитрии. Чудесную находку воодушевленная команда приветствовала громогласным «ура!»[127]. После боя судовые священники напомнили, что именно образ Одигитрии был выброшен турками из храма Святой Софии в 1453 году во время захвата Константинополя и разрублен на части.
Надо отдать должное противнику — турки сражались отчаянно. «Судя по тому страшному действию, которое производил каждый наш залп, — признавался английский моряк, — мы ждали, что они скоро спустят флаг, и многие спрашивали: не спустили ли луну со звездой? Но турки были упорны, и никто из них во время действия не спустил флага… Хотя и велико равнодушие британских моряков к опасности, но с храбростию турок ничто не может сравниться»[128].
Около пяти часов пополудни вся первая линия неприятельских кораблей была уничтожена. Обрубая канаты, турецкие фрегаты и корветы второй линии пытались буксироваться к берегу, но их расстреливали и взрывали. «В исходе 6 часа, не видя противу нас ни одного из неприятельских судов, — читаем в шканечном журнале „Азова“, — прекратили бой, а в 6 часов сражение везде окончилось… На корабле „Азов“ убито нижних чинов 24 человека, раненых лейтенанты Шеман и Бутенев, шхипер Трифонов и нижних чинов 64 человека». Потери «Азова» среди всех российских кораблей были самыми большими.
Сражение, длившееся четыре часа, завершилось полным разгромом турецко-египетского флота.
Священники читали отходную по убитым, лекари в мичманских кубриках оперировали, друзья навещали раненых, капитаны подсчитывали потери. Русская эскадра потеряла убитыми двух офицеров, двое были тяжело ранены: лейтенант Шеман получил ранение в голову, а «бедный Бутенев потерял правую руку по самое плечо». Нахимов восторгался стойкостью друга: «Надо было любоваться, с какой твердостью перенес он операцию и не позволил себе сделать оную ранее, нежели сделают марсовому уряднику, который прежде него был ранен». В представлении к награде офицеров, отличившихся в сражении, сказано, что во время ампутации руки Бутенев, услышав громогласное «ура!» матросов, «не внимая ужасной той боли, которую без всякого сомнения он чувствовал, вскочил и, махая оставшеюся рукою, соединил с ними свои восклицания». Можно, конечно, назвать это травматическим шоком, но и спустя несколько часов мужественный офицер поддерживал и ободрял других раненых, которыми был переполнен кубрик.
Всего потери русской эскадры, как представлено в рапорте Гейдена, составили 62 человека убитыми и 139 ранеными. «Я был наверху, на баке, у меня было 34 человека, из которых шестерых убило и 17 ранило», — написал Нахимов. Следовательно, из его подчиненных в строю осталась треть. Это красноречиво свидетельствует, каким кровопролитным было сражение и какой натиск пришлось выдержать «Азову». «Я не понимаю, любезный друг, как я уцелел… меня даже и щепкой не тронуло», — с удивлением признавался он. Что же, судьба явно хранила Нахимова для других, не менее значимых дел.
Нахимов удивлялся, что ни один союзный корабль не сгорел. Однако многие из них были сильно повреждены, и больше всех «Азов»: на нем насчитали 153 пробоины в обоих бортах и корме, из них семь по ватерлинии и ниже. Все мачты, стеньги, брам-стеньги и реи оказались перебиты, повреждено много стоячего и бегучего такелажа, расстреляны паруса.
Потери союзников были примерно такими же: на французской эскадре — 43 убитых и 141 раненый, на английской — 75 убитых и 197 раненых. Турки, по данным из рапорта Гейдена, потеряли от шести до семи тысяч. «По достовернейшим сведениям оказалось, что из 60 военных судов, турецкий и египетский флот составлявших, остался только 1 фрегат и до 15 мелких судов, но и те в таком положении, что едва ли могут служить им с пользой и когда-либо идти в море»[129], — докладывал Гейден императору.
Обращает на себя внимание, что во всех отчетах и рапортах Гейден как будто оправдывался: наши действия были оборонительные, и потому «не искал я ни пленных, ни призов». Во время сражения один из турецких фрегатов сдался; его потопили, флаг с него доставили императору Николаю I, а команду отправили на берег. Она оказалась интернациональной: турки, греки, евреи, армяне, итальянцы.
Не только Гейден, но и Кодрингтон подчеркивал вынужденный характер своих действий: «Надменный Ибрагим-паша обещался не оставлять Наварин и не препятствовать действиям союзного флота, но бесчестно изменил данному им слову. Союзные же начальники дали обещание истребить турецкий и египетский флоты, ежели хоть один выстрел будет сделан по которому-либо из их флотов… и в полной мере исполнили обещание свое… Таковая победа не может быть одержана без пожертвования жизнью многих людей, и главнокомандующий в полной мере соболезнует о потерях некоторых из лучших и храбрейших воинов, флот наш составляющих…» Этот приказ командующего союзными силами Нахимов тоже переписал для «любезного друга» Михаила.
Как писал Нахимов, ночь после сражения была ужаснее самого сражения. Догорали и взрывались турецкие корабли, освещая всё вокруг; вода была усеяна телами убитых, горящие обломки проплывали иногда так близко, что на «Азове» ощущали жар. Никто, кроме раненых, не спускался вниз, все ночевали наверху, около пушек. Береговая артиллерия молчала, но эскадры союзников ожидали нападения.
Из письма Нахимова: «В 12 часов видим большое военное судно, идущее прямо на нас. Окликаем — не подает голосу. Мы сейчас догадались, что он идет с тем, чтоб сцепиться с нами и зажечь себя. Но что делать? Ни одной не имеем целой шлюпки, которую могли послать абордировать его и потом отбуксировать. Он прошел нас и сцепился с „Гангутом“, с которого вскочили на него, изрубили находившихся несколько человек турок, не успевших еще зажечь оного». Вот такая ночь после битвы.
Утром — снова пожары: турки, не желая, чтобы их корабли попали в плен, сами сжигали их. Пришлось трем адмиралам писать Ибрагиму-паше, что союзники «получили полное удовлетворение за первый выстрел» и предупреждают: в случае, если турки вновь начнут стрелять, три эскадры сочтут это объявлением войны и истребят оставшиеся турецкие корабли и укрепления Наварина.
Ибрагим ничего не ответил; к Кодрингтону прибыл командующий турецкой частью флота Тахир-паша — как пояснил Нахимов, тот самый, «который дрался против нашего корабля», — и обещал, что никаких действий со стороны турецкого флота не последует, но за сухопутные войска и береговые пушки он не отвечает и потому ручаться за них не может.