Так Нахимов в 26 лет стал командиром корабля, что по тем временам не редкость; однако, похоже, среди однокашников и ровесников он был первым. Теперь полученный под началом Лазарева опыт предстояло использовать на своем корабле, создавая свою команду.
Все корабли, прибывающие на Мальту, выдерживали месячный карантин, поскольку в Турции была эпидемия чумы, и Нахимов с нетерпением ожидал его окончания, чтобы принять под командование призовой корвет. Рыкачев записал в дневнике 9 августа 1828 года: «Утром был опять в карантине и говорил с Трамбицким и Нахимовым, последний прислан сюда принять команду пленного корвета „Восточная Звезда“. Ему поручено отделать его сколь можно лучше, и он, как охотник и мастер, исполнит, верно, это на славу».
Как выяснилось при осмотре корвета, в его трюм турки сгружали все найденные в море и собранные после сражения вещи с других кораблей, туда же через отверстия на палубе попадали нечистоты (а команда составляла 600 человек). Неудивительно, что трюм кишел крысами, летучими мышами, саранчой, египетскими тараканами. На небольшом острове пленные турки очистили трюм, имущество сожгли, а все помещения корвета окурили специальным составом.
Наконец, карантин закончился, и 15 августа Нахимов вступил в командование корветом. Не пройдет и полугода, как капитан-лейтенант Нахимов приведет «Наварин» в порт Пороса. Рыкачев описал увиденный корвет: «…вооружен со всевозможною морскою роскошью и щегольством на удивление англичан, знатоков морского дела». Еще недавно загаженный до безобразия корабль, на котором обитали, как живописал Кадьян, «тьмочисленные рои гадов», теперь мог считаться образцовым на любом флоте.
Командующий не ошибся в Нахимове — тот проявил и усердие, и любовь к морскому делу. Сослуживцы говорили, что он всегда относился к кораблю как к существу одушевленному и «труженик был неутомимый». «Я твердо помню, — писал Рыкачев, — общий голос тогда, что Павел Степанович служит 24 часа в сутки». У такого командира и команда поработала на славу: «…подчиненные его всегда видели, что он работает более их, а потому исполняли тяжелую службу без ропота и с уверенностью, что всё, что следует им, или в чем можно сделать облегчение, командиром не будет забыто…»[148]
Перед лицом эскадры командующий объявил Нахимову благодарность, нижним чинам «за понесенные ими труды» пожаловал сверх обычной нормы «чарку вина или джину».
Два года — 1829-й и 1830-й — «Наварин» крейсировал в составе эскадры в Средиземном море. Корвет оказался хорошим ходоком, и его часто использовали для передачи сообщений; именно «Наварин» привез командующему эскадрой известие, что 2 сентября 1829 года Россия и Порта подписали в Адрианополе мирный договор. Греция, Сербия, Молдавия и Валахия получали автономию, Турция безоговорочно присоединялась к Лондонскому трактату, к России отходили побережье Черного моря от Анапы до Поти и дельта Дуная с островами. Австрия была в отчаянии: кто владеет устьем Дуная — тот владеет дунайской торговлей. Это был серьезный успех России, но Николай I смотрел на него лишь как на первый шаг в решении Восточного вопроса. Следующие действия можно было предпринимать лишь в союзе с Британией или Австрией либо с обеими[149].
Моряки не зря провели эти два года в Средиземном море. Наваринская победа и блокада проливов в зимнее время еще раз доказали необходимость иметь сильный флот. 14 марта 1830 года в вахтенном журнале корвета «Наварин» появилась запись: «В 6 часов пополудни с корабля „Азов“ сигналом велено… приготовиться к походу»[150]. Эскадра возвращалась домой.
Казалось бы, вернуться из Средиземного моря домой — не велика мудрость, однако поход оказался непростым. Во-первых, отношения с Англией к концу блокады оказались настолько натянутыми, что опасались начала боевых действий, а потому спешили домой и ни в один английский порт не заходили. Но Лазарев заметил: «…главного-то хозяина… не спросили: как Он расположит к тому времени льдами и ветрами?» Оказалось, лед на Балтике не только не растаял, но и скопился глыбами от Дагерортского маяка до острова Готланд. Эскадра буквально пробивалась сквозь него, да еще при свежем ветре и в мрачную погоду. В результате каждый из кораблей потерял около двухсот листов меди с днища, некоторые даже повредили обшивку[151]. «Наварин» послали вперед смотреть корабли из Кронштадта, чтобы спросить, есть ли лед в Финском заливе.
К счастью, Финский залив уже очистился ото льда, и 13 мая 1830 года эскадра вернулась на родной кронштадтский рейд. Сражение у берегов Греции, двухлетняя блокада Дарданелл и поход с Мальты на Балтику длиной 59 дней были окончены. Нахимов в числе других офицеров, возвратившихся из Средиземного моря, был награжден орденом Святой Анны 2-й степени. В представлении к награждению Лазарев написал: «Отличный и совершенно знающий свое дело морской капитан». Награжден был и Иван Нахимов. Корвет ввели для ремонта в док, а Павел Нахимов 19 декабря 1830 года отправился на три месяца в отпуск в родное имение, где не был более четырех лет. Есть сведения, что в октябре он приезжал на свадьбу брата Платона151а.
Глава пятая. Фрегат «Паллада» и корабль «Силистрия»
«Скучный поход»
Сколько встреч, новостей, разговоров в родном имении! Сколько вопросов о войне, о турках, о наших кораблях, о союзниках, больше похожих на противников, о турецком и египетском флоте! Словом, три месяца отпуска пролетели, как один день, настала пора возвращаться в Кронштадт.
С весны по осень 1831 года Нахимов ходил на корвете в Свеаборг, Ревель, конвоировал купеческие суда с провизией в Либаву, где стояла эскадра под командованием Ф. Ф. Беллинсгаузена. На корвет было любо-дорого посмотреть, за год его командиру трижды объявляли «высочайшее благоволение» за «отличную опрятность в одежде нижних чинов, исправность караула, хорошую выправку людей, отличное уравнение рангоута и чистоту крепления парусов»[152].
Эти два года — 1830-й и 1831-й — запомнились современникам эпидемией холеры и восстанием в Польше. Если второе волновало по большому счету только поляков, то первая навела ужас на всю страну. Началась эпидемия на Кавказе, вскоре перекинулась в южные губернии и к лету 1830 года дошла до центральных районов. В Москве больницы были переполнены, в день умирали до двухсот человек — не успевали отпевать и хоронить. Эта непрошеная гостья заходила в крестьянские избы и городские квартиры, в матросские и солдатские казармы, купеческие дома и дворцы знати. В Витебске умер брат императора великий князь Константин Павлович, во время похода в мятежную Польшу скончался командующий армией фельдмаршал И. И Дибич-Забалканский.
Медицина уже имела в своем арсенале набор средств для борьбы с эпидемией и успешно их применяла. Но крестьяне и горожане не понимали, зачем врачи хлорируют колодцы и дезинфицируют дома заболевших, а власти выставляют кордоны и не позволяют ездить в город на ярмарку. Поползли слухи, что врачи не лечат, а намеренно травят людей в больницах, «злодеи» подсыпают отраву в колодцы. Непонимание приводило к недовольству, недовольство перерастало в бунт, благо подстрекателей всегда хватало — был бы повод.
Первыми против холерных запрещений взбунтовались флотские экипажи в Севастополе, от моряков бунты перекинулись в военные поселения. В Тамбове, Старой Руссе и даже в Петербурге, на Сенной площади, бунтовщики громили больницы и аптеки, убивали врачей, грабили дома офицеров, городских начальников и губернаторов, сажали их под арест, а вместо них назначали новых. Император лично отправлялся усмирять восставших.
В тот год Нахимов не поехал в отпуск по двум причинам. Во-первых, из-за «несносной» холеры: она хотя и «не всех уморила у нас в деревне, то, по крайней мере, навела на них такой страх, что я никоим образом не могу добиться оттуда ни одного слова о наших домашних обстоятельствах». Вторая причина была не менее важна. «…финансы мои в довольно плохом состоянии», — писал он 5 ноября 1831 года Рейнеке из Кронштадта. Павел жил практически на одно жалованье, денег всегда не хватало.
Свое плавание по Балтике в 1831 году он назвал «самым несносным»; по собственному признанию, этот поход даже лишил его «способности думать о предметах самых любезных». И только письмо друга «могло вывести меня из усыпления и прервать апатический сон мой». Чем же был так несносен поход?
Когда корвет после ремонта вышел из дока, он был «с неполной командой, без камбуза{32}, парусов и прочего». Но это еще полбеды. Беда была в том, что в это время в столице началась эпидемия холеры, и корвет встал на карантинную брандвахту{33} в гавани Кронштадта. «До шестисот судов стояло в карантине, можешь вообразить себе, каково мне было возиться с людьми, не имеющими ни малейшего понятия, что такое карантин». На самом корвете холера тоже похозяйничала: из 160 человек команды 40 заболели, 11 умерли. И всё-таки «возня» приносила плоды — вскоре эпидемия холеры пошла на убыль.
В январе 1832 года капитан-лейтенанту Нахимову «за отличное усердие к прекращению холеры» было объявлено очередное высочайшее благоволение.
Осень 1831 года запомнилась еще потерей нескольких кораблей на Балтике, о чем Нахимов подробно рассказал в письме Рейнеке. Во время ночного шторма корабли сорвало с якорей, снесло по течению и они нанесли повреждения себе и другим судам: почти все потеряли гички, многие получили пробоины в бортах, у некоторых были повреждены мачты и сломаны бушприты. «Я, благодаря судьбе, отстоялся на одном якоре и невредим». И брат Михаила Рейнеке, Александр, командир фрегата «Венус», тоже «не потерял ничего».