С молодыми и неопытными всё понятно; а как быть с опытными, но нерадивыми? Этих Нахимов наказывал без колебаний. «Выйдя нынешний день в 4 часа пополудни наверх, в то самое время, когда фрегат поворачивал оверштаг, — написал он в приказе от 3 июня 1846 года, — увидел лейтенанта Макухина разговаривающим с мичманом Коскулем и не обращающим никакого внимания на свои обязанности; при отдаче грот-марса буленя грот-марса брас с подветра не был отдан, отчего сломилась грот-марса-рея». Итог — строгий выговор, указание в акте, что рея сломана «от незнания своего дела лейтенанта Макухина», и взыскание с провинившегося ущерба в пользу казны. Наказание явно пошло обоим на пользу — лейтенант Николай Макухин в Синопском сражении показал себя мужественным офицером, командуя орудиями на корабле «Париж», и был представлен Нахимовым к повышению. Мичман Федор Коскуль завершил службу в чине генерал-майора.
Мелочная опека и ненужная регламентация в проекте нового устава явно вызывали неудовольствие Нахимова. «Вахтенный начальник доводит до сведения старшего офицера о приходе и отходе всякого гребного судна», — предложили написать в уставе. Конечно, это справедливо, если речь идет о баркасах, полубаркасах и капитанском катере; но неужели, резонно замечает Нахимов, «он должен спрашивать дозволения послать шлюпку с буфетчиком на берег… и потом докладывать при возвращении ее?». Он предлагает свое видение обязанностей вахтенного начальника: «Не лишне прибавить, что вахтенный начальник наблюдает за шлюпками не только у борта, но, если куда посланы, то хорошо ли гребут, отдают ли установленную почесть при встрече с начальником. Если под парусами, то хорошо ли управляются, сообразны ли с силою ветра».
Он счел лишним положение, что после боя старший офицер должен сделать чертеж повреждений судна: «Едва ли после сражения достанет у старшего офицера времени составлять чертежи повреждениям, да и к чему это делать». А вот действительно важной, по мнению Нахимова, обязанности старшего офицера в уставе места не нашлось: «Полагаю, нелишним будет прибавить к обязанностям старшего офицера о влиянии его в кают-компании, об отвращении им неуместных разговоров, о надзоре его за порядком, благочинием и опрятностию кают-компании».
Нахимов провел в кругосветке три года, прекрасно знал, каково это — изо дня в день видеть одних и тех же людей, когда достаточно незначительного повода, чтобы вспыхнула ссора. Поэтому положение проекта устава о приглашении командиром к столу офицеров «по своему избранию» он отверг: «Командир, имея отдельной от кают-компании стол, приглашает к оному гг. офицеров по очереди, а не по избранию, — от оказываемого предпочтения могут произойти между офицерами несогласия, в особенности в отдельных продолжительных плаваниях».
Во всех замечаниях и предложениях Нахимова виден взгляд человека умного, опытного, знающего корабль и морскую службу до тонкостей. Нет ни одной пустой фразы — все по делу. Знаток кораблестроения, он видел, к чему приводили поставки сырого леса, и предложил добавить в статью о крюйт-камере: «Не лишнее прибавить, чтобы крюйт-камеры и проходы непременно устраивались из сухого лесу и что, если заведется сырость после окончания постройки или тимберовки (капитального ремонта. — Н. П.) в крюйт-камерах, то отвечал бы за это кораблестроитель. Жаровнями и вентиляторами хорошо высушивать сырость или мокроту, случайно попавшие; но если сырость заключается в самих переборках, то высушить их весьма трудно, и на это потребуется много времени».
Нахимов считал необходимым внести дополнения в главу об обязанностях артиллерийского офицера. Во время погрузки орудий на корабль прицелы, по его мнению, нужно проверять дважды — «на берегу и потом уже на корабле». В перечень обязанностей артиллерийского офицера он предложил включить проверку крепления орудий: «При большом волнении он обязан чаще осматривать их, и которые окажутся дурно или слабо закрепленными, тотчас же докладывает на вахте и в то же время старается исправить это».
А вот его суждения о распределении обязанностей между офицерами. Устав предлагал стоять офицерам: старшему — на баке, второму — на юте, третьему — на шканцах. «На шканцах всегда больше дела, чем на юте, и потому там место второму офицеру по старшинству, а на юте — третьему», — возражал Нахимов. Он советовал не ограничивать обязанности вахтенного офицера наблюдением за часовыми на баке, но вменить ему в обязанность самому время от времени смотреть вперед: «У расторопного офицера найдется времени на то и на другое». Больше самостоятельности и ответственности офицеров — такова главная установка Нахимова касательно распределения обязанностей на корабле.
Со времени приказа Сенявина о препровождении лейтенанта Нахимова на гауптвахту прошло немало лет; теперь контр-адмирал Нахимов отлично знал жизнь нижних чинов, чтобы составить свое мнение. Бесполезно передавать унтер-офицеру список команды — «немногие трюмные и палубные унтер-офицеры умеют у нас читать». Предложение выдавать на гребные суда тулупы счел нелепым — «в них весьма неловко гресть и работать», тогда как зипуны в сырую и холодную погоду «весьма полезны и удобны, и потому нельзя не пожалеть, что они не положены в числе одежды, определяемой для матрос[ов] штатом». Он даже, как будто усмехнувшись, напомнил, что стирать белье в пятницу для команды неудобно — «потому что в этот день положено варить горох». И добавил в главу «О сбережении здоровья команды» положение о необходимости как можно чаще поставлять к столу зелень, в особенности свежую, потому что она «способствует… весьма много к поддержанию здоровья людей».
Особенность морского ремесла такова, что успех всецело зависит от слаженности и быстроты действий экипажа, точности выполнения команд. В правке устава Нахимов показал себя не занудой и педантом, как может показаться кому-то, но опытным офицером и знатоком морской жизни.
Глава седьмая. Восточная война. Синоп
«Там пахнет морской нацией»
В дневнике Пушкина есть запись за 1833 год: «30 ноября. Вчера бал у Бутурлина (Жомини). Любопытный разговор с Блайем: зачем у вас флот в Балтийском море? Для безопасности Петербурга? Но он защищен Кронштадтом. Игрушка! — Долго ли вам распространяться? (Мы смотрели карту постепенного распространения России, составленную Бутурлиным.) Ваше место Азия, там совершите вы достойный подвиг цивилизации… etc.». Граф Д. П. Бутурлин по прозвищу Жомини написал «Военную историю походов россиян в XVIII столетии» в четырех томах, к которой прилагалась карта России. Вот ее-то поэт и рассматривал с Джоном Блайем, английским поверенным в делах.
Беседа произошла после того, как Россия и Турция заключили договор в Ункяр-Искелеси под Стамбулом и российские военные корабли получили исключительное право прохода через проливы Босфор и Дарданеллы. Предоставлялось оно России в благодарность за поддержку Турции в войне с ее египетским вассалом. По условиям договора Россия могла даже требовать закрыть проливы для кораблей других стран. Неудивительно, что договор вызвал раздражение у самой могущественной морской державы мира, и его пересмотр под давлением Британии в 1841 году фактически лишил Россию достигнутых преимуществ.
Конечно, Пушкину было хорошо известно стремление многих европейских политиков видеть Россию без морей и желательно в границах Московии XVI века. «Распространение» Российской империи вызывало опасение и злобу, о чем свидетельствует и «любопытный разговор», который поэт вел не с частным лицом, а с британским дипломатом посольства. Интересно, что ответил бы английский поверенный, если бы поэт задал встречный вопрос: как далеко будет распространяться по миру Британская империя?
К чужим флотам британцы всегда относились высокомерно, Балтийский флот России называли «игрушкой императора». Но после Наваринского сражения и блокады Дарданелл в 1829 году, подписания договора России и Турции в 1833-м, утверждения России в северо-западной части Америки, открытий русских моряков в кругосветных экспедициях Британия стала ревниво следить за российскими военно-морскими силами. В середине XIX века она начала проявлять повышенный интерес к Дальнему Востоку, Камчатке, Охотскому морю, демонстрируя, что все моря мира считает своими исконными владениями и не желает мириться с конкуренцией. Выходит, уже и в Азии для России не оставалось места.
В 1830-е годы в петербургских гостиных передавали в разных вариантах разговор императора Николая с британским послом:
— Зачем вам строить такой большой флот, ваше величество?
— А вот именно затем, чтобы вы уже больше не осмеливались задавать мне подобные вопросы.
На Черном море делали не «игрушки», и британцы почувствовали это раньше других. В 1841 году главный кораблестроитель английского флота В. Саймондс посетил Севастополь, где осмотрел все военные корабли молча, покусывая губы. И сообщил свой вердикт в Лондон: «Там пахнет морской нацией, чего на Балтике я не заметил, и ежели правительство поддержит, то морская часть в Черном море в скором времени очень усилится»[224].
Мнение, высказанное специалистом, убедило британское правительство в существовании еще одной морской державы, флот которой способен приносить пользу своему отечеству. И потому целью вступления Британии в войну было в первую очередь ослабление России, уничтожение русского флота и его главной базы на юге — Севастополя.
Парус или винт?
В августе 1853 года в Севастополе только и говорили, что о смотре английского флота в Портсмуте. Капитан-лейтенант И. Шестаков, который в то время был в Англии в командировке, описал учебное сражение на спитхедском рейде. Условный противник в нем назывался «русские» и был представлен одними парусными кораблями. Английский флот представляли 20 пароходов с 130 пушками на борту. Пароходы выстроились в линию длиной в четыре версты и шли «ветер в зубы», затем развернулись — за 12 минут! — и атаковали неприятеля. Сражение длилось десять минут, «русские» были разбиты, и тем «приговор парусным кораблям был подписан и скреплен», писал Шестаков.