Вряд ли англичанам в реальности удалось бы так легко расправиться с русским флотом. Правда, проверить это на практике не получилось — во время Крымской войны двум флотам не довелось встретиться в море. Но в том, что приговор парусным кораблям уже вынесен, Шестаков не ошибался.
Паровые суда в России появились за 40 лет до Крымской войны. С 1815 года пароходик «Елизавета» с двигателем мощностью 16 лошадиных сил, попыхивая трубой, курсировал между Петербургом и Кронштадтом. В 1817 году на Урале построили первые колесные пароходы и машины к ним, на Ижорском заводе — пароход «Скорый» мощностью в 30 лошадиных сил, в 1825-м — «Проворный», машина которого имела уже 80 лошадиных сил. Колесные паровые суда предназначались в основном для речного судоходства, для бурных морских волн они мало годились. И самое главное — пароходы не могли заменить парусных кораблей, поскольку несли незначительное число пушек. Поэтому в середине XIX века основным типом корабля на всех флотах по-прежнему оставался линейный корабль.
В 1820-е годы на Черном море трудились пароходы «Везувий» и «Метеор», в основном они перевозили почту, грузы в портах, в штиль буксировали корабли, то есть играли вспомогательную роль. Первый военный пароход «Геркулес» появился в России в 1832 году, на него установили усовершенствованную машину, созданную русскими техниками-новаторами (в Англии такие машины без балансира появятся только в конце тридцатых годов). «Геркулес» курсировал в Балтийском море, это на нем Нахимов отправился на лечение в Германию. Имелся и колесный пароход «Богатырь» с двадцатью восемью пушками на борту, мощностью 240 лошадиных сил, построенный на Ижорском заводе, и винтовой «Архимед»[225].
Первые опыты по строительству военных винтовых кораблей начались во Франции и Англии всего за десять лет до начала Восточной войны. В 1844 году в Англии был построен военный пароход «Ратлер», на котором испытывали винты разных систем. Во Франции в 1852 году был спущен на воду трехпалубный «Наполеон», имевший на борту 90 орудий. По виду это был обычный трехмачтовый парусный корабль, только между фок- и грот-мачтами с парусами скрывалась пароходная труба. Зато внутри стоял двигатель мощностью 990 лошадиных сил, который приводил в движение гребной винт, помещавшийся в кормовой части ниже ватерлинии, и обеспечивал скорость в 13 узлов{47}. При попутном ветре винт поднимался и корабль двигался при помощи парусов. Такой тип корабля назывался винтовой пароходо-фрегат.
В 1840-е годы во Франции и Англии развернулось строительство заводов, доков, производство оборудования, необходимого для винтового флота. Всё это потребовало немалых средств. Морской бюджет Британии, а вслед за ней и Франции во второй половине 1840-х годов увеличился почти вдвое, и не все соглашались с необходимостью подобных трат.
Всю первую половину XIX века среди флотских велась дискуссия о преимуществах и недостатках парусных и винтовых судов. В Англии, например, долгое время всерьез опасались, что паровая машина или винт могут помешать управлению парусным кораблем, поскольку они уязвимы для неприятельской артиллерии, и Адмиралтейство всячески пыталось препятствовать их применению, чтобы не наносить «удар могуществу империи».
Спорили по этому поводу и в России. Особенно много противников винтовых кораблей появилось после поломки «Архимеда». Так что небольшое число пароходов в России объяснялось не одним недостатком средств.
«Парус и винт» — так называлась статья, написанная историком флота капитан-лейтенантом А. П. Соколовым[226]. Он считал преимущества парохода незначительными, зато недостатков видел море: и вместимость их по сравнению с парусными судами невелика, и зависимость от угля постоянная, а медлительность при разведении паров делает их непригодными в военных условиях. Повреждение пароходной трубы во время боя, считал он, и вовсе «приведет к замешательству»; а уж если механик заболеет, запьет или погибнет — пароход и вовсе встанет. Вывод очевиден: «весла и парус всегда прочнее и надежнее искусственных и сложных механизмов». Можно добавить еще дороговизну пароходов: построенный в Америке пароход «Камчатка» называли «золотым», да и ходил он только на американском угле, что удорожало его стоимость.
«Морской сборник» не напечатал тогда статью Соколова — возможно, сочтя ее не отвечающей духу времени (позже, значительно отредактированная, она всё же появится в журнале). Обиженный автор отправил ее Нахимову. Почему именно ему? В Петербурге знали, что Нахимов насмешливо назвал пароходы «самоварами». Может быть, Соколов надеялся найти в герое Синопа единомышленника? Но при всей любви Нахимова к парусным кораблям он твердо знал: будущее за пароходами.
Морской комитет внимательно следил и за дискуссией о преимуществах винтовых кораблей, и за успехами нового флота в Британии и во Франции. Однако строить новые корабли на своих верфях в России пока не могли: доки были малы, не был налажен выпуск собственных машин — их заказывали в Англии, там же нанимали и машинистов. С приближением войны заказанные винты были конфискованы английскими властями, и российский флот не мог пополниться даже несколькими винтовыми кораблями. Как заметил военный историк А. М. Зайончковский, «для того, чтобы иметь винтовой флот, России надо было еще несколько лет кипучей деятельности и затрат многих миллионов»[227]. Нелишним будет отметить, что Николай I был сторонником постройки паровых судов и денег на их покупку не жалел.
В марте 1854 года Нахимову было чем заняться в Севастополе, однако он нашел время, чтобы прочитать написанное Соколовым. «Соколова записку прочел. Мне кажется, это самохвальство, к тому же он далеко не хорошо знаком с пароходством, если пишет, что пробитая труба может остановить действие парохода и пр.»[228]. Не нашел автор в Нахимове единомышленника, так что миф о Нахимове, не признающем преимуществ паровых и винтовых судов, тает, как дым из пароходной трубы.
Политический ландшафт накануне войны
В начале 1850-х годов вновь обострился Восточный вопрос, на сей раз из-за спора о святых местах{48}. Иерусалимский патриарх Кирилл обратился к турецким властям с просьбой о ремонте купола храма Гроба Господня, и султан издал соответствующий фирман. В Европе на страницах газет заговорили о возвращении могил королей-крестоносцев, и в 1850 году французский посол от имени всех паломников вручил османскому правительству ноту с требованием восстановить права католиков в соответствии с капитулом 1740 года. Для подкрепления своих притязаний Франция отправила к турецкой столице новейший корабль «Шарлемань» с восьмьюдесятью пушками на борту.
Отчего во Франции вдруг вспыхнул такой интерес к христианским святыням? Незадолго до этих событий Шарль Луи Наполеон Бонапарт провозгласил себя императором Франции Наполеоном III, и для укрепления авторитета ему нужны были не только корона и мантия, но и победы. Межконфессиональный спор пришелся как нельзя кстати, и лучшего повода взять реванш за 1812 год он не придумал.
Дипломатическая переписка тех лет свидетельствует, что Николай I не стремился к разрешению конфликта военными средствами. В феврале 1853 года император для урегулирования спора направил в Константинополь миссию во главе с князем А. С. Меншиковым, ее участником был и начальник штаба Черноморского флота В. А. Корнилов. Переговоры продолжались почти три месяца, но судьбу их решали вовсе не российский и турецкий представители. Английский посол лорд Чарлз Стратфорд-Каннинг виконт де Редклифф, который стоял за спиной турецких чиновников, делал всё, чтобы разногласия между Турцией и Россией переросли в прямое военное столкновение. Он даже пошел на подлог проекта договора: вместо слов о праве России «делать представление в пользу церквей Константинополя» в документе оказались слова «давать приказы», что меняло и его содержание, и тон: в такой редакции он стал носить агрессивный и повелительный характер. Турция, сочтя себя оскорбленной, отказалась подписать договор и разорвала отношения с Россией. Окажись на месте Меншикова более опытный и тонкий политик, войны, возможно, удалось бы избежать.
Франция при помощи своего новейшего корабля надавила на Турцию, а Николай I отдал 14 июня приказ о введении русских войск в Дунайские княжества Молдавию и Валахию. В манифесте о начале войны говорилось: «Не завоеваний ищем мы, в них Россия не нуждается. Мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного. Мы и теперь готовы остановить движение наших войск, если Оттоманская порта обяжется свято соблюдать неприкосновенность православной церкви»[229]. Но Турция, убедившись в поддержке европейских держав, на попятную не пошла.
Как могла Россия позволить втянуть себя в войну с двумя странами, имевшими столь мощные флот и армию? Во-первых, император не собирался воевать ни с Британией, ни с Францией. Британию Николай I видел своей союзницей в лечении «хронического больного», как он называл Османскую империю, считая, что если больной всё же скончается, то Англия вполне удовлетворится Египтом. В возможность «сердечного согласия» между Британией и Францией, этими вечными противниками, император не хотел верить вплоть до начала боевых действий. Во-вторых, Николай I рассчитывал на поддержку Австрии, которая должна была быть благодарна России за помощь в подавлении Венгерского восстания 1848–1849 годов; он и предположить не мог, что Австрия выступит против. «Я жестоко наказан за излишнюю доверчивость», — говорил император уже во время войны.
Династия Сардинского королевства мечтала объединить Италию под своей властью и искала покровителей; таким покровителем ей виделась Франция, которая, в свою очередь, искала союзников в грядущей войне.