[235]. Воевать по-прежнему собирались с одними турками, и соотношение сил в случае вступления в войну Англии и Франции оценивали реально.
Пока Нахимов сторожил турецкий флот на юге, Корнилов с группой пароходов «Владимир», «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» проводил рекогносцировку европейского берега Турции вплоть до Босфора. В Бальчике, Варне и Сизополе неприятельских кораблей не обнаружили. Опросив встретившиеся в море купеческие суда, выяснили, что англо-французская эскадра по-прежнему стоит у выхода из Босфора, а из Константинополя в сторону Трапезунда отправились три больших турецких парохода с войсками. Корнилов вернулся в Севастополь, приказав Новосильскому со своей эскадрой идти к Нахимову и сообщить ему о турецких пароходах.
Двадцать второго числа Корнилов отправил Нахимову распоряжение ожидать подхода второй эскадры из Севастополя. «В случае же, что Вам удастся предупредить севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, блокировать его до соединения, и тогда с Божьей помощью может повториться знакомое Вам Наваринское сражение»[236]. А где же объявление войны? И как действовать Нахимову в ситуации, которая стала уж очень напоминать положение Кодрингтона в том самом Наваринском сражении?
Двадцать третьего октября Меншиков отправил, наконец, распоряжение Нахимову — тот его получит 26 октября: «…турки, переправясь через Дунай… заняли город Калафат, следовательно, войну должно почитать действительно начавшеюся». Теперь можно было, встретив турецкий флот в море, атаковать.
Накануне получения этого письма едва не произошло столкновение с турецким пароходом. Дело в том, что турецкие и английские корабли в случае необходимости выходили в море без опознавательных знаков. Такой пароход без флага, у которого на буксире был кливер, задумал проскочить мимо эскадры Нахимова. «Но, — писал мичман Палеолог, — Павел Степанович не мог хладнокровно смотреть на дерзкое намерение турецкого парохода». Он дал сигнал пароходу «Бессарабия» и фрегату «Кагул» заставить турка поднять национальный флаг. Пароход и фрегат тотчас пошли наперерез турецкому пароходу. Тот отдал буксир, кливер бросился к берегу, а сам пароход продолжал как ни в чем не бывало уходить от погони. Пришлось «Бессарабии» сделать два холостых выстрела, а затем послать из кормовой пушки пять ядер для острастки. Это «вынудило упрямца поднять флаг… Будь это днем позже, турок дорого бы поплатился за свою дерзость».
Двадцать восьмого октября Корнилов отправил Нахимову письмо из Севастополя: «Кажется, турки не на шутку озлобились; посылаемую ими флотилию в Батум или Сухум Вы расколотите в пух; жаль, что не могу прибавить Вам парохода, все починяются». Сам Корнилов отправился искать турецкую эскадру к мысу Калиакрия, предупредив Нахимова: «…боятся вызвать англичан и французов, которые решительно объявили, что будут защищать турок на Черном море; того и смотри… придется нам отсалютовать друг другу». Последняя фраза в письме была зачеркнута. Сразиться с англичанами и французами всё равно придется, но не в море. Заканчивалось письмо пожеланием победы и надеждой на скорую встречу: «…проберусь к Вам на свидание, и тогда расскажем, буде Бог благословит, друг другу, что произошло»[237].
Объявление войны
Первого ноября с пароходом получили известие: «Война объявлена, турецкий флот вышел в море, отслужить молебствие и поздравить команду». Волнение на море было настолько сильное, что Нахимов два дня не мог передать манифест об объявлении войны, и только 3 ноября мичманы развезли по кораблям его приказ: «Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам форт Сухум-Кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить свое намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение. В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров, во втором — с Божиею помощью и уверенностью в своих офицерах и командирах я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика. Уведомляю господ командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело»[238].
А спустя три дня на море была одержана первая победа: пароход «Бессарабия» вступил в бой с неприятелем и через час привел на буксире приз — двухмачтовый турецкий пароход «Меджари-Теджарет». Это был первый случай пленения парового судна в истории русского флота. О том, как это случилось, описано в «Историческом журнале» эскадры Нахимова. Командир «Бессарабии» капитан-лейтенант П. Ф. Щеголев увидел на горизонте пароходный дым и решил применить военную хитрость: на пароходо-фрегате поставили все паруса, трубу и кожухи замаскировали брезентами. Хитрость удалась: турки решили, что перед ними русский парусник, и пошли на сближение. Едва дистанция сократилась до расстояния пушечного выстрела, как на «Бессарабии» убрали паруса и дали машине полный ход. После первого же залпа «Бессарабии» турецкий пароход спустил гребные суда, на которых бежали капитан, его помощник и оказавшиеся там чиновники. Оставшаяся команда спустила флаг, и командир «Бессарабии» приказал прекратить огонь.
Плененный пароход назвали «Турок», он уже на следующий день принес пользу, когда в штиль по очереди с «Бессарабией» буксировал корабли эскадры Нахимова. Так прошли семь миль к западу. Наконец, легкий ветерок наполнил паруса. Одновременно послышались пушечные выстрелы. Командующий эскадрой дал сигнал готовиться к бою. Вскоре увидели пароход «Владимир» с Корниловым на борту, он и рассказал Нахимову о трехчасовом бое между его пароходом и египетским «Перваз-Бахри». Бой был жестоким, корпус неприятельского парохода серьезно пострадал, но машина уцелела. Турки сдались после гибели своего капитана. На «Владимире» были двое убитых и трое раненых.
Для команды парохода это было боевое крещение, а начальник штаба Черноморского флота Корнилов «получил полное понятие о сражении пароходов между собою, об особой тактике, которой они должны наблюдать, и о несовершенствах вооружения собственно наших пароходов»[239]. Они строились в доках Англии под руководством самого Корнилова, он знал все их достоинства, а в бою увидел и недостатки.
Турецкий пароход починили и включили в состав Черноморского флота; позже он будет назван «Корнилов». Командир парохода «Владимир» капитан-лейтенант Г. И. Бутаков был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, все офицеры получили следующий чин, а восемь нижних чинов — знаки отличия.
В том походе произошло немало событий, связанных с пароходами. Главной проблемой первых паровых судов была их ограниченная автономность: топлива они расходовали много, а возможности пополнить его вдали от баз было мало. Кстати, Лазарев ратовал за использование родного луганского антрацита, который по качеству значительно превосходил покупной английский уголь. Вскоре после захвата «Меджари-Теджарета» на нем закончился уголь, и тогда Нахимов принял смелое решение — перегрузить на него уголь с русского пароходо-фрегата прямо в море. 5 ноября турецкий пароход подвели к левому борту «Бессарабии» и перегрузили на него 600 пудов угля. Это была первая в истории погрузка угля в открытом море. С именем Нахимова связано много в истории флота, о чем говорят первое: и установка мертвых якорей на Черном море, и подъем затонувшего тендера, и перегрузка угля в море. Последним будет только Синопское сражение — последним в истории парусного флота.
Нахимов повторил операцию еще раз, когда встретил в море турецкое купеческое судно, груженное английским углем. Шкипер рассказал, что везет груз из Константинополя в Синоп для немецкой компании. «Имея при отряде только один пароход и крайнюю надобность в угле, — докладывал Нахимов, — я приказал командиру парохода „Бессарабия“ взять судно к борту, нагрузиться и потом отпустить его… дать ему квитанцию в получении угля»[240]. Если шкипер сказал правду, компания, которой принадлежал уголь, могла предъявить квитанцию к оплате, поэтому Нахимов просил командира Севастопольского порта заплатить за уголь, не преминув заметить, что указанная шкипером цена гораздо ниже той, что выставляют флоту в Николаеве и Севастополе.
От того же шкипера Нахимов узнал, что в Синопе на рейде стоят три турецких фрегата, два корвета и транспорт, поэтому он отправился туда 6 ноября «для осмотра (и, если возможно, — для истребления)» турецкой эскадры. Еще раньше ему было разрешено отклоняться от курса крейсирования и выбирать маршрут самостоятельно. Почему другая русская эскадра вслед за Корниловым ушла в Севастополь, не совсем понятно: или кораблям требовался ремонт, или Севастополь было небезопасно оставлять без должной охраны. Но как бы то ни было, эскадра Новосильского ушла, «переменившись некоторыми кораблями с вице-адмиралом Нахимовым»[241].
В ночь на 9 ноября у Синопа эскадру Нахимова застиг жестокий шторм, почти у всех изорвались паруса, у двух линейных кораблей и фрегата были сломаны мачты и реи; они просигналили, что в море исправить повреждения не смогут, и отправились в Севастополь. На следующее утро ветер стих, но опустился такой туман, что берега не было видно. Когда 11 ноября туман рассеялся, Нахимов в подзорную трубу насчитал на рейде семь больших турецких фрегатов, два корвета, шлюп, два больших парохода и два транспорта. Не пять, как сказал турецкий шкипер, а 12 боевых кораблей. Подойдя как можно ближе к рейду, сделали осмотр всей бухты, насчитали шесть береговых батарей — больше, чем было обозначено на карте. Точное число береговых и корабельных орудий Нахимов тогда, конечно, не знал — последние мог только примерно подсчитать по классу кораблей; выходило, что сила одного борта всей турецкой эскадры составляла 262 орудия