{52} Корнилова, присутствовал при встрече своего начальника и Нахимова: «Мы поднимаемся на корабль, и оба адмирала кидаются в объятия друг другу, мы все тоже поздравляем Нахимова. Он был великолепен: фуражка на затылке, лицо обагрено кровью, новые эполеты, нос — всё красно от крови, матросы и офицеры, большинство которых мои знакомые, все черны от порохового дыма, вообще весь корабль имел крайне боевой вид»[254].
Нахимов пригласил Корнилова и Барятинского к себе пить чай, но сначала повел их на балкон адмиральской каюты, откуда были хорошо видны Синоп, рейд и корабли. Смешанные чувства рождались при взгляде на пейзаж после битвы: горящий город, взрывающиеся турецкие корабли, люди, пытающиеся спастись вплавь, черный ночной небосклон и стаи белых птиц. «Мы замечаем стаи морских птиц и голубей, выделяющихся на багровом фоне озаренных пожаром облаков. Весь рейд и наши корабли до того ярко освещены пожаром, что наши матросы работали над починкой судов, не нуждаясь в фонарях». Фотографа в эскадре не было, и Нахимов поручил Барятинскому зарисовать эту величественную картину. «Я говорю, что это выше моих сил, но всё-таки означаю на листе бумаги главные приметные черты вида». Барятинский, отправленный Меншиковым в Тифлис с известием о победе, по дороге заехал в Феодосию, где передал свои наброски Айвазовскому. Тот напишет три картины, посвященные Синопскому сражению.
В адмиральской каюте Нахимов угощал чаем, находился «в отличном расположении духа» и много говорил о самом сражении и предшествующих ему событиях. Барятинский заметил, что пальто командующего, висевшее в каюте, было «изорвано ядрами».
В восемь часов вечера пароходы отбуксировали корабли подальше от Синопа. «Ночь была темная, и шел дождь, — записали в шканечных журналах, — но большое зарево пылавшего во многих местах города, а также и пламя от горевших судов освещало горизонт на далекое расстояние, и Синоп мог служить в эту ночь… маяком».
Победа была одержана, но до Севастополя еще так далеко! Значительно быстрее англичане и французы могли добраться до Синопа, и тогда избитым кораблям Нахимова с израсходованным боезапасом пришлось бы несладко. Всю ночь и весь следующий день команды работали не покладая рук. Как писал Корнилов в донесении Меншикову, рангоут и такелаж некоторых кораблей были до такой степени изранены и порваны, что «нельзя не удивляться, как на некоторых устояли мачты». Корнилов уговорил Нахимова перейти на корабль «Великий князь Константин», который пострадал в бою в меньшей степени, чем «Императрица Мария». Несмотря на большой урон кораблям, ни один из них не затонул. Сам Нахимов впоследствии, когда говорили о Синопе, неизменно замечал: удивляться надо не победе, а тому, с какой быстротой — менее чем за 36 часов — успели команды восстановить свои корабли. Скромность его была общеизвестна, и потому не приходится удивляться такой сдержанной оценке. Но его боевой друг Корнилов в письме брату отозвался о сражении в самых восторженных словах: «Нахимов задал нам собственное Наваринское сражение. Битва славная, выше Чесмы и Наварина… Ура, Нахимов! М. П. Лазарев радуется своему ученику».
Девятнадцатого ноября священство отслужило молебен. Потери эскадры составили 38 убитых и 235 раненых, потери неприятеля — более трех тысяч человек. Пленных с тонущих кораблей насчитали до 180 человек, среди них оказался и раненый Осман-паша. Когда турецкий флагманский корабль, подбитый Нахимовым, медленно погружался в воду, команда, увидев, что командующий ранен в ногу, вытащила у него из кармана ключ от каюты, ограбила, раздела и бросила умирать. 62-летний Осман-паша стоял уже по пояс в воде и собирался принять смерть, когда подошла шлюпка с русской эскадры. Пока матросы переносили его, он всё повторял «яваш, яваш», что означало «потише». А матросы отвечали: «Знаем, брат, что теперь ты наш».
Двадцатого ноября Нахимов отправил в Синоп письмо австрийскому консулу:
«…Позвольте мне обратиться к Вам как к единственному европейскому представителю, флаг которого я вижу развевающимся в городе, чтобы Вы известили власти несчастного города Синопа о единственной цели прибытия сюда императорского русского флота. Узнав, что турецкие корабли, которые постоянно направляются к абхазским берегам для возмущения племен, подданных России, укрылись на Синопском рейде, я был доведен до плачевной необходимости сражаться с ними с риском причинить ущерб здешнему городу и порту. Я отношусь с симпатией к печальной судьбе города и его мирных жителей, и только упорная защита вражеских кораблей и, в особенности, огонь батарей вынудили нас применить бомбы в качестве единственного средства поскорее привести их к молчанию. Но наибольший ущерб, причиненный городу, определенно вызван горящими обломками турецких кораблей, сожженных большей частью их собственными экипажами…
Сражение прошло в соответствии с разработанным планом, один из моряков сравнил его с концертом, «мастерски разыгранным… по смычку Нахимова»[256].
Эхо Синопского сражения
Наскоро залатав пробоины и починив рангоут, 20 ноября корабли вышли в обратный путь, буксируемые пароходами, а спустя два дня прибыли в Севастополь. Все его жители высыпали на Графскую пристань встречать героев; крики «ура!», восторги, цветы и слезы радости ждали их дома. Об этом торжественном моменте напоминает мемориальная доска на Графской пристани, возвещающая, что здесь в ноябре 1853 года встречали Нахимова, героя Синопа.
Двадцать третьего числа Нахимов издал три приказа по эскадре. В первом он благодарил героев: «Истребление турецкого флота в Синопе… не может не оставить славной страницы в истории Черноморского флота. Изъявляю душевную мою признательность второму флагману как главному моему помощнику, и который, идя передовым в своей колонне, так неустрашимо ввел ее в бой, гг. командирам за хладнокровное и точное постановление своих судов по данной диспозиции во время сильного неприятельского огня, равно и за непоколебимую их храбрость в продолжение самого дела… благодарю команды, которые дрались, как львы».
Вторым приказом командир эскадры назначал благодарственный молебен, после которого собирался быть лично на кораблях для поздравления: «…с такими подчиненными я с гордостью встречусь с любым неприятельским европейским флотом». В третьем отмечал команды пароходов, благодаря которым состоялся «вывод флота из Синопа с поврежденным рангоутом при огромной зыби и ввод его в Севастополь».
В рапорте Меншикову были представлены к награде 155 офицеров. «Нижним же чинам вообще за истинно русскую храбрость и присутствие духа во время боя, за неутомимую их деятельность во время продолжительного крейсерства до сражения и при исправлении повреждений судов после оного почтительнейше прошу исходатайствовать денежное награждение для всех и знаки Георгия Победоносца…» Примечательны заключительные слова рапорта: «Осмеливаюсь присовокупить, что таковое ходатайство вашей светлости поставляю выше всякой личной мне награды». Скромность Нахимова была общеизвестна, в рапорте о сражении он ничего не сказал о себе. Как заметил хорошо его знавший Э. И. Тотлебен, «для Павла Степановича его собственное я положительно не существовало».
Конечно, награду Нахимов получил: орден Святого Георгия 2-й степени. В рескрипте императора, который с восторгом узнал об исходе сражения, говорилось: «Истреблением турецкой эскадры при Синопе Вы украсили летопись русского флота новою победою, которая навсегда останется памятною в морской истории».
Когда закончился карантин и все съехали на берег, Нахимова встретил его «любезный Мишустя». В 1853 году Рейнеке тяжело заболел, врачи стали настаивать на поездке за границу для лечения. Неизвестно, что именно посеяло в нем сомнение в необходимости заграничной поездки, — отсутствие средств или неудачный опыт лечения Нахимова, — но вместо Европы Рейнеке поехал в Крым. В июне 1853 года он добрался до Николаева и был изумлен увиденным: новые верфи, адмиралтейство, портовые сооружения привели его в восторг. Прожив две недели в Николаеве, Рейнеке отправился в Севастополь к Нахимову. Однако виделись они редко: Нахимов готовился к войне и был поглощен делами эскадры. Впрочем, и сам Рейнеке отдыхать не очень-то умел. В Крыму он совмещал лечение со службой и составлял проект управления портовыми сооружениями Севастополя и Николаева, а также по просьбе Корнилова занимался устройством станций метеорологических наблюдений[257].
В дневнике, который Рейнеке вел педантично, день за днем, есть немало подробностей о жизни Нахимова с ноября 1853-го по май 1854 года. Сохранил он и приказы Нахимова, и адресованные ему письма; даже ответы на эти письма занятой Нахимов порой просил сочинить друга. Генерал-майор Рейнеке, человек эрудированный, руководитель русской гидрографии, член-корреспондент Академии наук, дал высокую оценку сражению: «Следствия Синопской битвы весьма важны не по героизму моряков наших, имевших превосходные силы, но по влиянию на общий ход войны: 1. Турки лишились хотя и небольшой, но лучшей части своего флота с 3000 матросов, назначенного беспокоить наше кавказское побережье и коммерческие порты. Истребление этих судов успокоило Кавказ, Одессу и Феодосию. 2. Нравственная отвага турок, возбужденная первыми их успехами на Дунае и на кавказских границах, должна ослабнуть, а дух наших войск и флота — возвыситься. 3. Англичане и французы должны теперь решить — берут ли они явно сторону турок или отказываются от своего вмешательства»[258]. Конечно, об этих последствиях они с Нахимовым не раз говорили.