Матросам своей эскадры Нахимов разрешил сойти на берег, но в город не отпустил, приказал быть около кораблей — время военное. Тогда завели правило: после захода солнца все команды должны быть на своих кораблях. Вечером делали перекличку и рядом с пушками раскладывали все принадлежности к бою, держали в готовности команды из абордажных стрелков. Пароходы были готовы быстро развести пары для возможной буксировки кораблей.
Вечером на берегу разговаривали два матроса.
— Хорошо у нас на «Константине», работы немного, — говорил один, — не то что у вас на эскадре.
— Зато у нас веселее и вольготнее, — отвечал другой. — Нахимов с нами христосовался и даже яйца с матросами катал! А у вас на эскадре никто и не смотрит на нашего брата. Да и качели по его милости устроили. Дай Бог ему здоровья!
— Скажешь тоже, качели! Нас вон в город пустили, а вам только по берегу и разрешили гулять. А что тут делать-то, на пустом берегу?
— Так и на пустом берегу веселье: хочешь — оркестр слушай, хочешь — на качелях качайся, для женатых палатки на берегу поставили. Не только мы, Нахимов и сам в город не ездил, по пустому берегу гулял, кого знакомых встречал — здоровался да христосовался.
Опасения Нахимова были обоснованны — со дня на день ожидали появления вражеской эскадры. 17 апреля увидели в десяти милях неприятельский флот: 19 кораблей, фрегатов и девять пароходов. Ближе всех подошел винтовой пароход «Агамемнон» с известным в Севастополе Э. Лайонсом, теперь он вместе с лордом Джеймсом Дандасом был назначен командующим британскими морскими силами. Заглядывали англичане и в Евпаторию — похитили каботажные суда и пьяного таможенного чиновника, выехавшего осмотреть их корабли. «Теперь вся армада удаляется к W (западу. — Н. П.), вероятно, набрали материала для газет»[280], — едко заметил Корнилов.
Несколько дней корабли союзников крейсировали вдоль берега, пока не случился инцидент: «Тигр», один из лучших английских пароходов с мощностью машины в 500 лошадиных сил, 30 апреля близ Одессы сел в тумане на мель. С берега заметили, быстро перевезли орудия и расстреляли пароход. Капитан Гриффорд, 24 офицера и 200 матросов сдались в плен, английские корабельные флаги отправились в качестве трофея в Петербург. Когда попытались снять пароход с мели, чтобы забрать в качестве призового, на помощь ему подошли два других англичанина, и «Тигр» пришлось сжечь.
Нахимов и Рейнеке, встретившись на берегу, живо обсуждали случившееся. Было начало мая, погода стояла тихая, солнечная, над белой и розовой пеной цветущих яблонь, груш, алычи гудели рои пчел, всё располагало к миру и покою. Но два старинных приятеля за чаем и вином говорили о вещах совсем не мирных.
— Я думаю, нужно было посадить на пароход человек 20 артиллеристов и 100 солдат под управлением флотского офицера, — говорил Рейнеке, — тогда они выстрелами не подпустили бы англичан. Так и «Тигр» бы спасли, и другие пароходы повредили.
Павел Степанович покачал головой и поставил чашку на стол.
— Я бы на месте Гриффорда не так поступил.
— И что бы ты сделал?
— Я бы приказал спустить шлюпки на воду и ушел бы в море. Там можно встретить своих и спастись. А пароход приказал бы сжечь.
Рейнеке подлил в рюмку друга его любимой малаги.
— И чего бы ты добился? Пароход и так сгорел.
— Чего-с? — Нахимов покраснел (он всегда краснел, когда горячился). — Пароход под своим флагом погиб бы, и команда избежала бы позорного плена! Горько уничтожать дело своих рук, в которое изрядно труда и времени вложил-с, да что же делать.
Рейнеке посмотрел на друга: «Как это похоже на Павла! Трусость ему больше всего ненавистна».
— Ты что же, и свою любимицу «Силистрию» мог бы потопить? — Он еле заметно усмехнулся, подначивая Павла Степановича.
— Эх, Миша! Если надо будет, и «Силистрию» затопим, чтобы Севастополь спасти. Да-с! — Нахимов посмотрел на Рейнеке и неожиданно рассмеялся. — К тому же она изрядно ветхая, совсем как мы с тобой!
Долго еще друзья обсуждали гибель «Тигра» и другие происшествия на Черном море; обоим было жаль погибший пароход, его можно было бы использовать — своих пароходов очень не хватало. Кстати, старший лейтенант с «Тигра» Альфред Ройер оставил записки о своем пребывании в русском плену, в которых отметил доброжелательность и милосердие русских. Когда их конвоировали от порта, прохожие из сострадания покупали и раздавали им пирожки, хлеб, вино. Позже пленным позволили писать друзьям и родным, что стало для них «источником многих радостей». Недостатка в еде они не знали — «всё было в изобилии и отменного качества»; днем выходили гулять на лужок «подышать прохладой, попить и покурить»[281].
Иностранные газеты в те дни выражали недовольство нерешительностью и осторожностью своих флотов. Нахимов читал в «Таймс», как один из лордов-заседателей Британского адмиралтейства жаловался на заседании парламента, что не может пройти по улицам Лондона, «чтобы кто-нибудь не обратился ко мне с вопросом о Балтийском или Черноморском флоте». Русские газеты перепечатали сообщение «Сан», где объяснялось, почему соединенные флоты отступили от Одессы: «опасались нападения со стороны адмирала Нахимова, которое поставило бы их между двух огней»[282].
Журналисты обвиняли в нерешительности не только англичан и французов, но и Нахимова: мол, сильнейший русский флот под его командованием боится выйти из Севастополя. Нахимов огорчился, прочитав эту статью, перепечатанную в «Русском инвалиде», тем более что обвинение было несправедливо. Во-первых, Нахимов командовал не всем Черноморским флотом, а одной эскадрой, вторая находилась под начальством Корнилова, и все вопросы решал главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму князь А. С. Меншиков. Во-вторых, весь Черноморский флот на тот момент состоял из четырнадцати линейных кораблей, семи фрегатов и шести колесных пароходов, тогда как англо-французский флот, вошедший в Черное море, насчитывал 33 линейных корабля, 17 фрегатов, 39 пароходов, в том числе 19 винтовых. Планы дать сражение, конечно же, в Севастополе обсуждали; эмоциональный и горячий Корнилов предлагал Нахимову выйти с его эскадрой в море: если встретит неприятеля слабее, сразиться, если сильнее — уйти в Севастополь под защиту батарей. Нахимов и сам всегда предпочитал решительные действия, но в данном случае с Корниловым не согласился — возражал против разделения флота, уступавшего противнику в численности, и считал такую тактику вредной: «Убежим мы от сильного неприятеля, дух команды упадет»[283].
Надо заметить, пресса как раз в те времена начала претендовать на роль «четвертой власти», особенно в Британии. Инициированная лордом Пальмерстоном русофобская кампания набрала такие обороты, что остановить ее было уже невозможно — она могла идти только по нарастающей. Автор книги «Ответственность Англии в Восточном вопросе», напечатанной после войны и переведенной в России в начале XX века, честно признаёт: «В течение двух лет чувство вражды к России и доброжелательность к Турции вскипали… Появилась целая литература, построенная на идее движения России на Восток… Когда разгорелась распря с Россией в 1853 г., возбуждение англичан было доведено до крайних пределов… Общественное мнение указывало пальцем на каждого члена правительства, которого оно подозревало в малейшем намерении предотвратить переговорами европейскую войну»[284].
Не добившись ничего под Одессой, противник решил активизировать действия на Балтике. Перед войной морские вооруженные силы России состояли из двух флотов — Балтийского и Черноморского — и четырех флотилий: Дунайской, Архангельской, Каспийской и Камчатской. Балтийский флот, по мнению многих моряков, существенно уступал тогда Черноморскому в выучке, зато превосходил его в материальной части — имел 27 линейных кораблей, семь паровых фрегатов и 27 колесных пароходов (винтовых не было).
Когда началась война, морской министр великий князь Константин Николаевич подал императору записку о состоянии Балтийского флота, в которой сообщалось: «Из всего числа линейных кораблей Балтийского флота нет ни одного благонадежного для продолжительного плавания в отдаленных морях. Совершить переход из Балтийского моря в Средиземное могут 11 кораблей. Остальные в состоянии плавать не далее Немецкого моря, вблизи своих портов. Собственно боевая сила Балтийского флота состоит из 11 парусных линейных кораблей, которые могут составить эскадру и идти против равного в числе неприятеля за пределы Балтийского моря. 25 кораблей, считая в том числе и упомянутые 11, могут вступить в бой с неприятелем в наших водах, но идти на войну далее не в состоянии»[285]. Зачем же нужны военные корабли, если они не могут идти на войну? — Для парадов, демонстрации выучки на рейде.
Только энергия Лазарева и его учеников могла держать Черноморский флот в таком состоянии, что англичане почувствовали запах «морской нации», в то время как балтийские корабли попросту сгнили. Теперь император знал правду.
Четырнадцатого апреля британский флот под командованием адмирала Чарлза Непира появился в Балтийском море. Британское адмиралтейство торопило его начать действия рядом с Петербургом, взять Кронштадт и Свеаборг. Эскадру в 17 вымпелов провожала в поход сама королева Виктория — она даже проснулась на рассвете, чтобы увидеть «прекрасное и волнующее зрелище». В те дни королева родила сына, но, по мнению близких, она больше интересовалась войной, чем ребенком. «…Я жалею о том, что не родилась мужчиной и не могу лично принять участие в этой войне»[286], — писала Виктория.
Финский залив в апреле 1854 года медленно очищался ото льда; но адмиралу Непиру мешал действовать не лед, а здравый смысл: путь к Петербургу лежал мимо Свеаборга и Кронштадта, которые при ближайшем рассмотрении оказались не такими «игрушечными», как виделось из Лондона. Без потерь пройти мимо них не получится. Поэтому адмирал пока отправился крейсировать в Ботнический залив, ожидая, не выйдет ли русский флот в открытое море, чтобы сразиться. На заседании парламента даже обсуждали вопрос, как обезопасить английские купеческие суда в Ботническом заливе от «страшной» русской флотилии железных шлюпок. В результате решили выслать на помощь Непиру еще кораблей.