В июне на соединение с англичанами пришла французская эскадра под командованием вице-адмирала Александра Парсеваля-Дешена, теперь флот союзников составлял 50 вымпелов. Заметим, что до подхода французской эскадры активных действий англичане не начинали, они предпочитали по возможности воевать чужими руками.
Пока в Лондоне и Париже ждали сообщений о взятии Одессы, Севастополя, Николаева, Кронштадта и Ревеля, английские и французские корабли охотились за торговыми судами, рыбацкими лодками и — главное — препятствовали доставке боеприпасов в Черное море; теперь это приходилось делать по суше, что значительно замедляло и удорожало доставку.
И всё же англо-французский флот вписал страницу своей славы в историю войны на Балтике. 26 июля они высадили шеститысячный десант на Аландских островах у недостроенного Бомарзундского укрепления с гарнизоном в 118 человек. По мнению Энгельса, взятие крепости «свидетельствует об известной смелости» английских армии и флота. Правда, никакого стратегического значения нападение на Бомарзунд не имело.
Капитуляция превращенной в развалины крепости произвела на российское общество тягостное впечатление. Но содержание письма Непира в Британское адмиралтейство, в котором совсем не слышно оптимизма: «Если мы не нападем на Аландские острова, то я не вижу, что же другое мы можем сделать», — стало известно в Петербурге лишь после войны! За нерешительность действий и отказ атаковать Кронштадт адмирал в сентябре был снят с должности и отправлен в отставку.
Впрочем, не все в России были настроены пессимистично. «Из нашего монастыря (Троице-Сергиевой пустыни. — Н. П.) в ясную погоду был очень хорошо виден английский флот, особливо та часть его, которая стояла на северном фарватере… Наши паровые канонерские лодки отлично хороши, не нравятся очень англичанам, а нам напоминают рождение флота русского при Петре I-м и обещают возрождение его в наше время…» — это из писем архимандрита Игнатия (Брянчанинова).
А еще англичанам не понравились гальванические мины конструкции академика Б. С. Якоби, которые, более трехсот штук, с началом войны расположили на Большом рейде Кронштадта и у Лисьего Носа. В 1855 году на них подорвались четыре английских пароходо-фрегата. Использовались также мины известного коммерсанта Нобеля, которые он продавал русскому правительству с большой выгодой для себя — по 100 рублей за штуку, хотя они значительно уступали минам Якоби — и порох подмокал, и сами они порой взрывались в руках у минеров.
Боевые действия развернулись и на Белом море. К защите Архангельска приготовились заблаговременно: построили 20 канонерских лодок и поставили на них 24-фунтовые пушки, сняли все навигационные знаки, потушили маяки, вооружили Новодвинскую крепость, вывезли в безопасное место сокровища Соловецкого монастыря. Губернатор и главный командир Архангельского порта вице-адмирал Р. П. Бойль был опытным моряком и понимал, что имевшихся в его распоряжении кораблей (не более десятка) с двадцатью двумя пушками на борту ничтожно мало. Поэтому он приказал соорудить береговые батареи и раздать поморам — охотникам и метким стрелкам — три тысячи ружей, командирами отрядов самообороны назначил унтер-офицеров и отслуживших солдат.
Неприятель почувствовал результат этих мер: когда 14 июня три его фрегата появились в устье Северной Двины и стали бросать лоты для промеров, их встретили огнем береговых пушек. Тогда англичане попытались захватить Соловецкий монастырь. Капитан Э. Оммани потребовал от настоятеля сдать монастырь, но инвалидная команда выкатила на крепостной вал шесть пушек времен царя Федора Ивановича и открыла огонь. Одно из ядер даже серьезно повредило борт одного из двух пароходов. Англичане, никак не ожидавшие такой прыти от защитников монастыря, ответили бомбардировкой.
Настоятель, архимандрит Александр, поступил, как монахи Троице-Сергиева монастыря во время осады в Смутное время: отслужил молебен и под грохот пушек пошел с братией крестным ходом. Капитан попытался было послать на берег десант, однако со шлюпок увидели в береговых зарослях охотников с ружьями и сочли за лучшее не испытывать судьбу. Да и то сказать — нет большой славы в том, чтобы быть подстреленным в северодвинских болотах, как заяц.
После неудачных попыток англичанам оставалось лишь разбойничать: на восточном берегу Онежского озера они сожгли село Пушлахты в отместку за убийство его жителями английских солдат, занимавшихся грабежом, и обстреляли в августе городок Колу, расположенный при впадении Туломы в Кольскую губу[287].
В августе 1854 года появился новый театр военных действий — Дальний Восток. 18-го числа англо-французская эскадра из шести кораблей, включая один пароход, встала на якорь на рейде Авачинской бухты. Общее число орудий эскадры составляло 220 пушек, численность войск — около двух с половиной тысяч человек. Петропавловск защищал гарнизон из четырехсот человек, незадолго до прихода неприятельского флота подошли фрегат «Аврора» под командованием капитан-лейтенанта И. Н. Изыльметьева и транспорт «Двина», их команды пополнили ряды защитников города до девятисот человек. Общее число орудий на кораблях и берегу не превышало шестидесяти. К гарнизону присоединились местные охотники — русские и камчадалы, но силы были явно неравны. Британцы и французы были настолько уверены в легкой победе, что даже привезли с собой кандалы для пленных.
Обстреляв Петропавловск, противник высадил десант и захватил Никольскую сопку. Тогда губернатор Камчатки В. С. Завойко — тот самый, что служил лейтенантом у Нахимова на «Палладе», — собрал около трехсот человек, приказал им рассыпаться в стрелковые цепи и выбить противника. Офицеры повели горстку людей в бой, противник, не ожидая нападения, отступил, а затем, не выдержав штыкового удара, бежал к шлюпкам. Нападавшие, потеряв около 450 человек, погрузились на корабли и ушли в море. Английская пресса назвала штурм Петропавловска «несмываемым пятном позора на британском флаге». Архиепископ Иннокентий, находившийся в то время в Аяне, писал: «Подлецы англичане судно „Ситха“ захватили в плен». Корабль, принадлежавший Российско-Американской компании, стал их единственной добычей на Дальнем Востоке.
Волохова башня
Летом в Севастополе у Николаевского бастиона собрался народ — всем было интересно увидеть испытание гальванических мин. Шаланда, взорванная миной, разломилась пополам, обломки разлетелись на 30 саженей. А вот новые бомбы не очень хорошо показали себя; все сошлись во мнении, что их повредили по дороге. Нахимов и Корнилов просили Меншикова узнать в Петербурге их состав, чтобы изготовить на месте, но тот отказал.
Разногласия с Меншиковым возникали всё чаще. Еще в начале апреле он получил сведения о разделении неприятельской эскадры и придумал выслать Черноморский флот навстречу врагу тоже частями: половину — к Варне, половину — к Кавказу. И снова Нахимов высказал свое мнение: делить флот, уступающий противнику в численности и огневой мощи, опасно. К счастью, вскоре выяснилось, что слухи о разделении морских сил врага были ложными. Нахимов и Корнилов знали, что Меншиков не стратег, постоянное вмешательство светлейшего в морскую службу вызывало у них раздражение.
Ночью 23 апреля в Севастополе случилось происшествие: мичман дежурного катера, которому бот с песком показался вражеским брандером, дал сигнал тревоги; капитан-лейтенант М. Коцебу в шлюпке приблизился к боту и, увидев ошибку мичмана, дал отбой. Итог: Меншиков, разбуженный сигнальными ракетами, сделал замечание Коцебу и похвалил мичмана за бдительность. Такая несправедливость рассердила Нахимова, он послал Коцебу письмо с благодарностью за умное распоряжение и спасение бота, который, конечно же, был бы потоплен огнем береговых батарей. Мичману следовало бы объявить выговор: если ты считаешь бот неприятельским — бери на абордаж, а не убегай от него, сигналя о тревоге[288].
Этот, казалось бы, незначительный эпизод показал не только непонимание Меншиковым морской службы, но и совершенно разные позиции министра и адмирала, считавшего: если есть возможность — необходимо атаковать, нет — беречь людей и корабли.
Меншиков отвечал несогласием почти на все предложения Нахимова и Корнилова. Между тем требовались меры подготовки Севастополя уже не к возможной, а к ожидаемой высадке неприятеля. Нахимов указал даже место этой высадки — Евпатория. Нужны были войска и оборонительные рубежи на пути к Севастополю. Главное — укрепить сам Севастополь.
Когда Меншиков сослался на отсутствие средств, Корнилов предложил собрать деньги по подписке среди богатых горожан и офицеров флота. Однако и это вызвало неодобрение князя «Я не желаю видеть списка трусов», — заявил он Корнилову. Предложили поставить батареи на Малаховом кургане, город выделял для этого и деньги, и камень, но Меншиков и здесь отказал.
И всё же одно укрепление из камня было построено — Волохова башня, названная именем отставного поручика Даниила Кирилловича Волохова, на чьи средства — 13 тысяч рублей серебром — она была возведена за 22 дня. Это была квадратная башня высотой девять метров с подъемным мостом и валом, окружавшим ее со всех сторон; толщина стен достигала двух метров. Провизию и воду разместили в нижнем этаже, наверху поставили восемь 36-фунтовых пушек и калильную печку. Расположение башни — на горке рядом с телеграфом — позволяло держать под прицелом рейд. Пушки Волоховой башни и расположенной за ней батареи Карташевского прекрасно показали себя в первую бомбардировку 5 октября — английские корабли «Аретуза» и «Альбион», подбитые их орудиями, вынуждены были уйти на починку в Константинополь. Меткость черноморских артиллеристов заставила противника искать новые способы защиты деревянных кораблей: на них начали ставить бронированные щиты и создавать бронированные батареи, идущие на буксире. Нахимов также использовал защиту корпуса кораблей от снарядов — тогда это называлось «блиндирование».