[290]. О таком сценарии говорили еще до высадки вражеского десанта. 13 мая Рейнеке сделал запись в дневнике: «Павел предлагал выйти всем 12 кораблям с пароходами дня на два или на три. Конечно, и это опасно, если неприятель подойдет ночью, но тогда уж решительное сражение, хотя и потерянное нами, повредит и неприятеля. Я, однако, не одобряю мнения моего друга…»[291]
Но в мае угрозы оставить Севастополь без защиты еще не было; теперь же потеря флота означала неизбежную потерю города. В записях другого флаг-офицера, А. П. Жандра, картина совета выглядит совсем иначе: большинство адмиралов и командиров Корнилова не поддержали. Командир «Селафаила» капитан 1-го ранга А. А. Зарин, в личной храбрости которого никто не сомневался, высказал мнение: можно спасти и флот, и город, отняв у неприятеля возможность прорваться в бухту. Для этого он предложил пожертвовать тремя старыми линейными кораблями и затопить их у входа на севастопольский рейд.
Затопление старых кораблей, чтобы создать препятствие неприятелю, не было новинкой. Корнилов этот прием хорошо знал и сам предлагал его для защиты Николаева. «…Я опасаюсь за Николаев, — писал он Метлину в феврале 1854 года. — Надо будет взять все меры, чтобы не допустить экспедицию пароходов к Поповой балке… даже можно затопить суда. Стоит прочесть историю речных подвигов англичан в Америке в 1812 году, когда не было у них пароходов»[292]. Действительно, во время англо-американской войны (1812–1814) англичане у Балтимора столкнулись с заграждением из затопленных торговых кораблей и не смогли взять город.
Результат обсуждения Корнилов сообщил Меншикову, и тот приказал немедленно привести в исполнение план Зарина. Однако неожиданно сам Корнилов не согласился и заявил, что всё равно выйдет в море и нападет на неприятельский флот. Меншиков, удивившийся сопротивлению, объявил: «Если эта мера (затопление кораблей. — Н. П.) окажется напрасной, то я выстрою такие же корабли на свой счет. Выполнение приказа я возлагаю на контр-адмирала П. М. Вукотича, вы можете ехать в Николаев».
Обязанность повиноваться возобладала над эмоциями, и Корнилов смирился. Приготовленные к затоплению линейные корабли «Силистрия», «Три святителя», «Селафаил», «Уриил» и «Варна», корветы «Сизополь» и «Флора» с отвязанными парусами встали между Константиновской и Александровской батареями. С них свезли на берег имущество и вооружения, сняли флаги, пробили дыры и открыли краны.
Вечером 10 сентября вечером на берегу собрались офицеры, матросы, их жены и дети. Все молча смотрели, как корабли медленно скрывались под водой. «Три святителя» никак не хотел тонуть, и только когда пароход «Громоносец» сделал по нему 27 выстрелов, он стал медленно заваливаться на борт и уходить под воду. Моряки, привыкшие смотреть опасности в лицо, — и матросы, и адмиралы, — не скрывали слез: тяжело было видеть гибель своих кораблей от собственных пушек. «Тем прекратилось существование корабля и окончилась кампания, — записали 11 сентября в вахтенном журнале „Трех святителей“, — офицеры и нижние чины вступили в баталионы и команды, составленные для защиты города»[293].
И. Ф. Лихачев, флаг-офицер Корнилова, в статье, посвященной роли Черноморского флота в годы Крымской войны, оценил его возможности и назначение: «Черноморский флот создан был против Турции, и другого для него объекта не было… Полное обладание морем оставалось в руках наших противников… в силу неизбежных обстоятельств флот наш оставался в положении пассивного ожидания». И Корнилов, и Нахимов это прекрасно понимали. Если противник поведет осаду с моря, увести флот из Севастополя, чтобы спасти, невозможно, поскольку единственные пути отступления — через Керченский пролив или Днепровский лиман; но тамошние глубины не позволяли проводить большие корабли. «Во время Крымской войны с нашей стороны много было сделано больших, очень больших ошибок, но… потопление кораблей… не только не может считаться ошибкой, но представляется лучшим, что можно было в данных обстоятельствах сделать»[294], — считал Лихачев.
Лихачев, постоянно находившийся рядом с Корниловым, отметил интересный момент: летом и осенью 1854 года на рабочем столе контр-адмирала можно было видеть описание кампаний Веллингтона в Португалии. Что же так заинтересовало Корнилова в Пиренейских войнах сорокалетней давности?
В 1810 году по приказу Веллингтона на подступах к Лиссабону было построено три линии укреплений. Последняя прикрывала порт Лиссабона, что давало возможность в случае вынужденного отступления погрузить британские войска на корабли и уйти в море. При очевидном различии Лиссабона и Севастополя можно увидеть сходство в действиях союзников в Крыму и продвижении войск французского маршала А. Массены в Португалии. Быстро и скрытно построенные фортификационные линии позволили англичанам защитить Лиссабон от французской армии, которая ушла, не взяв города. Вот почему Корнилов так внимательно читал это описание.
В другой статье, вспоминая события пятидесятилетней давности[295], флаг-офицер Корнилова написал, в чем состояла его обязанность в Севастополе: на случай отступления он должен был подготовить план и средства для возможной переправы гарнизона на Северную сторону. Естественно, разрабатывался этот план секретно, но то, что он был подготовлен заранее, обеспечило быстрый и без потерь отвод войск в августе 1855 года. Эмоциональную вспышку Корнилова, требующего выхода в море для встречи с неприятелем, Лихачев, хорошо знавший своего начальника, отнес на счет пылкого характера этого храброго человека, «силою обстоятельств осужденного на пассивное бездействие».
В день затопления кораблей командам зачитали приказ Корнилова:
«Товарищи! Войска наши после кровавой битвы с превосходным неприятелем отошли к Севастополю, чтоб грудью защитить его. Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах. Он привел двойное число таких, чтоб наступить на нас с моря; нам надобно отказаться от любимой мысли — разразить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства… Грустно уничтожать свой труд: много было употреблено нами усилий, чтоб держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке, но надобно покориться необходимости. Москва горела, а Русь от этого не погибла, напротив, встала сильней. Бог милостив!..»[296]
Нахимов в письме другу Лазарева А. Шестакову не скрывал горечи и радовался, что его учитель не дожил до этой страшной минуты. Но он, как и Корнилов, понимал, что выхода не было: «Флот погиб, но не в честном бою, а затоплен нами не от страха сразиться с сильным врагом на море, а из необходимости пожертвовать им для спасения Севастополя, цену которому Россия узнала только теперь!»296а
Когда на следующее утро неприятель послал пароходы для осмотра берегов, то, к своему удивлению, недосчитался на рейде русских кораблей. И лишь видневшиеся из воды салинги и клотики, словно могильные кресты, указывали последнее место их якорной стоянки. Противник понял, что войти на рейд не сможет.
Оставалась опасность захвата Северной стороны. На тот момент шестидесятитысячной армии, стоявшей всего в пяти верстах от города, противостояло в Севастополе чуть более шестнадцати тысяч человек. На Северной стороне имелось укрепление, построенное еще в начале XIX века. Оно представляло собой восьмиугольник со сторонами по 200 метров, окруженный рвом с перекидными мостами; в четырех его бастионах располагались казематы с тридцатью орудиями, входные ворота защищали люнеты{53}. К началу войны укрепление заметно обветшало, и по приказанию Николая I начали его реконструкцию. Работами руководил инженер генерал-лейтенант Павловский, в августе возведением новых редутов начал заниматься Тотлебен.
Истомину было поручено перевезти орудия, снятые с кораблей, и установить их на новые укрепления. К осени 1854 года все работы будут закончены, но в сентябре опасность занятия противником с ходу Северной стороны, совершенно не защищенной, была велика.
Адъютант князя М. Д. Горчакова И. И. Красовский изложил в письме полковнику П. К. Менькову рассказ Нахимова о тех днях: «…В одно и то же-с время слышу-с, что князь имел дело на Альме-с и отступил к Бахчисараю, и вижу-с колонны-с англичан и французов-с невдалеке от северного укрепления. А, думаю-с себе, они узнали, как мы сильны (а гарнизон укрепления состоял из 2-х батальонов ластовых), и верно, заняв-с его без боя, пойдут в город; гляжу — нет, прошли мимо. Ну, это недаром-с, они что-нибудь затевают еще похуже, верно, взорвут пороховой погреб… там ведь часовых так же три ластовых-с, глядь-с, опять мимо-с, устал смотреть-с, надоели-с, потом узнаю-с, что наши друзья-с стали около Балаклавы и заложили первую параллель. Из рук вон, я истомился, ожидая их нападения на город, а они о нем и не думают-с. Пришел князь-с, стройте батареи, говорит он мне-с; кто же будет-с строить-с, говорю я. А вы сами, отвечает он, ведь вас учили же фортификации. Спорим, бегаем-с, а всё ничего не делается-с. Бог милостив — Вы прислали-с Тотлебена»[297].
Трудно ручаться за правдивость изложения событий, и сам ернический тон рассказа идет вразрез с характером Нахимова. Сам же Меньков утверждает: «Один из защитников Севастополя, близко знавший Павла Степановича Нахимова, находит рассказ Красовского малоправдоподобным… Подобный разговор Нахимова с молодым офицером не соответствовал характеру адмирала и его дисциплинированности»