Особенно тяжело шли дела с подрядчиком Диковским, который повышал цену на мясо, но получив деньги, продукты не поставлял. Когда же удавалось добиться поставок, мясо уходило на сторону — его продавали частным лицам. Тогда Нахимов приказал «зарядить пушки картечью» — бить чиновников рублем: «…предупреждаются все… начальники как сухопутного, так и морского ведомства, что если открыто будет, что провиант продан частному лицу, то с этого лица будет взыскано штрафу по 1 рублю серебром за каждую четверть…»[350]
Спустя пять дней последовал новый приказ: поскольку «от почетного гражданина Диковского… нельзя ожидать исправности» поставок мяса, начальники всех отделений имеют право забрать у него деньги, чтобы самостоятельно расходовать их для покупки провизии. Вряд ли офицеры ходили к поставщику в одиночку и без оружия.
И всё же «картечь» не помогла. Может быть, почетный гражданин решил, что адмиралу среди обстрелов не до провизии? Напрасно — он плохо знал Нахимова. Еще через пять дней Нахимов перешел к «гранатам» — издал новый приказ, согласно которому офицеры могли требовать от поставщика или денег, или зелени на ту же сумму. Диковского обязали платить неустойку за неисполнение контракта.
Боролся адмирал и с водочными откупщиками. «…претензии о водке», «…водку продают», «…о водке откупщика», «…не отливать никому водки, а давать тем, кто пьет» — это из его записной книжки. О том, насколько выгодно было заниматься поставками водки в армию, говорит такой факт: Евзелю Гинцбургу, во время войны державшему в Севастополе винный откуп, нажитое им состояние позволило после войны основать в Санкт-Петербурге собственный банкирский дом, крупнейший в России.
Вторым фронтом можно назвать войну Нахимова и Метлина за снабжение Севастополя; действия на нем увенчались успехом — голода в осажденном городе не было.
В Севастополь приезжали не только сестры милосердия — молодые выпускники кадетских корпусов писали прошения о переводе в действующую армию, было много военных добровольцев и волонтеров. «Как-то совестно жить в Петербурге, когда герои тут умирают за отечество», — сказал молодой офицер Владимир из «Севастопольских рассказов», написанных 26-летним поручиком артиллерии Львом Толстым.
Толстой, как и герой его рассказа, приехал в Севастополь добровольцем, в ноябре 1854 года, и был там до конца, то есть разделил вместе с защитниками все тяготы многомесячной осады. Он воевал на самом опасном участке обороны — 4-м бастионе; сегодня там стоит памятный знак с барельефом писателя. Во время второй бомбардировки города Толстой находился на Язоновском редуте перед 4-м бастионом, за проявленную храбрость был награжден орденом Святой Анны 4-й степени. По свежим впечатлениям от увиденного он написал «Севастопольские рассказы», их напечатали в журнале «Современник» еще во время войны. Литературный талант и репортажная точность передачи событий, особенно в первом рассказе «Севастополь в декабре месяце», сразу вызвали интерес у читающей публики и сделали рассказы знаменитыми.
Находиться на 4-м бастионе полтора месяца и не видеть Нахимова было невозможно, однако Толстой о нем не упомянул, как, впрочем, и о других руководителях обороны. Это и понятно: его целью было показать повседневную жизнь Севастополя, чтобы сквозь обыденность читатель увидел главное — природу подвига защитников города.
Всех, кто приезжал в Севастополь, непременно ждало разочарование: у защитников было не найти суетливости, энтузиазма, готовности к смерти и даже решительности — все относились к происходящему вполне буднично. «Вглядитесь в лица и в движения этих людей: в каждой морщине этого загорелого скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине этих ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твердом, неторопливом, видны главные черты, составляющие силу русского — простоты и упрямства». Война и перенесенные страдания лишь добавили новые черты к этому национальному портрету: «сознание своего достоинства и высокой мысли и чувства»[351], их отметил писательский взгляд, способный проникать в суть вещей сквозь бытовую оболочку повседневных событий.
Эти строки написаны зимой 1854/55 года, когда Нахимов еще был жив. И пусть на страницах «Севастопольских рассказов» для него не нашлось места — не беда. Нахимова, Толстого и всех севастопольцев той зимой объединяло главное: убежденность в том, что Севастополь взять невозможно.
Весеннее наступление
«Что Вам сказать о наших действиях? — писал Нахимов Метлину в Николаев в марте 1855 года. — Неприятели с весной при благоприятной погоде ожили, подвезли множество снарядов и долбят нас по своему произволу. Вы, конечно, уже знаете о смерти В. И. Истомина. Он возвращался со вновь возведенного против Корнилова бастиона Камчатского люнета, ему неприятельским ядром оторвало голову. Потеря незаменимая для нас. Я уступил ему последнее место в склепе подле священных для Черноморского флота прахов покойных Михаила Петровича и Владимира Алексеевича, которое так берег для себя. Что же делать, заранее загадывать ничего нельзя. На днях была сильная вылазка против Камчатского люнета под командою г[енерала] Хрулева, потеря с обеих сторон значительная, но наши зарыли часть неприятельских траншей и отодвинули их работу назад». По этому письму можно составить представление о том, чем был занят Нахимов в эти дни: провизия, снаряды, которых так ждали в Севастополе, устройство печей для выпечки хлеба, рытье новых колодцев, поиск мешков для земли, нехватка антрацита; дежурство пароходов, чтобы неприятель не переправился через Черную речку; защита машин и пороховых камер пароходов и, конечно, огромные потери: «Каждые сутки выбывает из фронта до 150 человек; Камчатский редут, где убит В. И. Истомин, до той минуты стоит нам 2997 чел[овек]…» [352]
Нахимов отправил это письмо со своим флаг-офицером Костыревым, и сделал это не случайно. У молодого человека недавно умерла мать, осталось пять сестер, старшей из которых было 18 лет, и Нахимов просил давнего знакомца устроить Костыреву поездку домой, в Тверскую губернию, за казенный счет. Зная чрезвычайную щепетильность Метлина в финансовых вопросах, он предпослал этой в общем-то безобидной просьбе пространное предисловие, где выразил надежду, что «строгий, благородный взгляд» его друга на службу «не будет оскорблен», и сделал еще множество подобных оговорок. Роль Метлина в интендантской службе была оценена очень высоко, недаром Горчаков, представляя его к повышению, писал, что именно контр-адмиралу Метлину «мы главнейше обязаны и снабжением Севастополя и приведением Николаева в оборонительное состояние».
Камчатский редут (точнее, люнет) заложили еще в конце февраля перед Малаховым курганом, на Кривой Пятке, столь вожделенной для французов. А уже в ночь на 3 марта противник предпринял первое нападение, но не на сам люнет, а на расположенные полукругом ложементы перед ним, предусмотрительно устроенные Тотлебеном.
«Ложементы состояли из небольших отдельных участков траншей, закладываемых летучей сапой впереди оборонительных линий, — пояснял Тотлебен. — Располагались обыкновенно в две линии… сперва закладывали передовую, а потом подкрепляли ее задней линией, располагая ту и другую в шахматном порядке»[353]. Устраивали ложементы, чтобы препятствовать работам неприятеля далее 100 саженей — расстояния выстрела из штуцерного ружья. Сначала в них располагались днем по четыре-пять стрелков со штуцерами, потом по ночам стали укрываться секреты, затем ложементы соединили траншеями. Неприятель называл ложементы «стрелковыми ямами», осыпал их ядрами и гранатами, которые редко попадали в цель: тяжело стрелять из пушки по воробьям.
Третьего марта атака была отбита; не удалась попытка французов захватить люнет и в ночь на 6 марта, когда они решили обойти ложементы. В рапорте Нахимов описал, как три неприятельские колонны бросились на Камчатский, намереваясь захватить его. Стрелки в ложементах ответили огнем, после чего полковник Свищевский атаковал неприятеля тремя ротами Волынского пехотного полка и штыками отбросил его к нашим ложементам. «Пользуясь расстройством и беспорядком неприятеля, храбрые якутцы (солдаты и офицеры 42-го Якутского пехотного полка. — Н. П.), удержавшиеся в ложементах, ударили на врагов с тыла. Поставленные между двумя рядами штыков зуавы только бегством могли найти спасение за своими траншеями». Чтобы предотвратить новое нападение на редут, полковник Бялый приготовил колонны из двух батальонов Якутского полка, по флангам построил по две роты Томского егерского полка и, едва неприятель вышел из траншей, с барабанным боем пошел ему навстречу. Не ожидавшие атаки французы бежали в свои траншеи, завязался рукопашный бой. Итог: среди защитников города — 15 убитых, 87 раненых и 68 контуженных; неприятель оставил на поле боя до пяти десятков тел, в плен попали офицер, восемь зуавов и стрелок.
Сидеть в ложементе вдали от своих позиций, под боком у неприятеля, когда льет дождь или палит солнце, могли только люди храбрые, даже отчаянные, те, кого зовут удальцами. Одним из таких смельчаков был генерал-лейтенант С. А. Хрулев, который был дружен с Нахимовым. В ночь на 11 марта под его командованием была совершена вылазка из Камчатского люнета — французы выбиты из первой параллели; вслед за тем — новая вылазка, против англичан — и тоже с большим для них уроном. За отвагу в этом бою Хрулев был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени.
Солдаты очень любили своего командира. В Севастополе рассказывали такую историю. Однажды на рассвете генерал отправился осматривать работы на 3-м бастионе. Там в этот час только просыпались: выходили из блиндажей, умывались, становились на молитву перед ротными иконами. Увидев Хрулева, солдаты сплотили ряды и собой, как стеной, загородили генерала, идущего по траншее. Так и шли параллельно насыпи бастиона, закрывая генерала от штуцерных пуль. Из неприятельских траншей раздались выстрелы, трое были ранены. «Мы молимся за вас! Нас убьют — ничего, сохранил бы Господь ваше превосходительство!» — говорили солдаты