Сам фрегат, отдраенный, вымытый, как будто только и ждал высокой оценки. «Государь, — свидетельствует Завалишин, — был очень доволен всем виденным устройством и сам указывал на многое иностранным министрам»57. Император не без гордости демонстрировал все новшества. «Особенно понравилось ему устройство так называемой шхиперской каюты, где были расположены в величайшем порядке все запасные вещи, так что всё могло по первому требованию доставаться без затруднения». Сооружённые вдоль всего борта шкафы с выдвижными ящиками хранили инструмент, запасные блоки, гвозди, скобы, а чтобы находить искомое быстро, на каждом ящике сделали надпись. Концы верёвок разной толщины выглядывали из отверстий в ящиках, в середине каюты лежали запасные паруса, канаты, большие блоки. Этот склад запасных вещей своими ящичками с надписями напомнил государю косметический магазин, о чём он сказал одному из сопровождавших его посланников. Но шутки шутками, а в условиях качки, шторма или авральных работ устройство этой каюты не раз помогало команде быстро отыскивать необходимое.
В конце посещения по морской традиции кок пригласил императора отведать матросских щей. Щи государю понравились, но он выразил сожаление, что за границей кислой капусты будет не найти. Лазарев тут же доложил, что для «больших плаваний капуста приготовляется особым способом, так что может сохраниться очень долго, и что у нас взято такой капусты на три года, когда не будет хватать свежих овощей»58.
Казалось бы, время цинги, этой напасти дальних походов, которая сопровождала моряков в XVI—XVII веках, давно миновало. Ан нет! Даже в XIX столетии, в 1854 году, в кругосветке на фрегате «Аврора» 35 человек заболели цингой, восемь матросов умерли. Так что предусмотрительность Лазарева оказалась совсем не лишней. По примеру своего командира Нахимов в осаждённом Севастополе будет заботиться о свежей или сушёной зелени для матросов, о заготовке квашеной капусты.
Из Кронштадта в Копенгаген
Семнадцатого августа 1822 года фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладога» вышли из Кронштадта. Фрегат оказался хорошим ходоком, чего нельзя было сказать о «Ладоге». Бывшее транспортное судно, переделанное в военный шлюп, двигалось так медленно, что на «Крейсере» приходилось всё время убирать паруса, дабы не терять шлюп из виду. А когда миновали остров Наргин, ветер поменялся, и едва вышли в Балтийское море, как попали в шторм. В результате в Копенгаген пришли не через неделю, как планировали, а лишь 5 сентября.
Забота об уравнивании хода со шлюпом вызывала вполне объяснимое раздражение, а потому в письме к Рейнеке Нахимов назвал часть плавания до Ситхи — Новоархангельска (ныне — Ситка) на Аляске, где расстались, наконец, с «Ладогой», «довольно нещастливым». Письмо это он отправил 4 января 1824 года из Сан-Франциско, сделав в нём «маленькую выписку, когда и куда мы заходили»59.
С тех пор как они увиделись в Копенгагене, где Рейнеке был по делам службы, Нахимов не писал другу три месяца, так что, по собственному признанию, не знал, с чего начать. Потому и письмо вышло обстоятельным, хотя и сдержанным, как всегда. Немногословность Нахимова с лихвой компенсирует подробный рассказ Завалишина, опубликованный в нескольких номерах журнала «Древняя и новая Россия» в 1877 году. В мемуарах Завалишина, впервые опубликованных в Мюнхене в 1904 году, а в России — в 1906-м60, тоже нашлось место кругосветному плаванию, однако тексты, опубликованные в журнале и в книге, существенно различаются. Свои воспоминания Завалишин писал спустя много лет, и, как всегда в таких случаях, их нужно воспринимать с оглядкой.
На страницах его воспоминаний появились язвительные, желчные характеристики всех без исключения членов экспедиции. Больше всех досталось капитану Лазареву: нет такого греха, в котором не обвинил его бывший ученик. Почему? Трудно ответить на этот вопрос. Годы шли, бывшие сослуживцы Завалишина сделали карьеру, вписали свои имена в историю науки и российского флота. А он? Когда-то подававший надежды, талантливый лейтенант Завалишин после возвращения из сибирской ссылки оказался не у дел. Конечно, он нашёл приложение своим недюжинным способностям, однако время ушло. Может быть, этим обстоятельством объясняются резкие характеристики и облыжные обвинения своих товарищей.
В той раздаче серёг досталось и Нахимову: ему вменялись в вину излишнее рвение — якобы исключительно из желания выслужиться перед Лазаревым — и роль простачка, которую он будто бы намеренно разыгрывал.
Слова о простачке как-то сразу воскрешают в памяти ёрничество А. В. Суворова при дворе. Или же Нахимов действительно был простодушен? Наоборот, по отзыву служившего под его командой В. И. Зарудного, его отличали тонкость ума и «энергия светлой воли». А простота обращения высоко ценилась нижними чинами, и потому его так любили матросы. «Понимая совершенно дух русского простолюдина, он умел сильно действовать на матросов и всеми силами старался вселить в них гордое сознание великого значения своей специальности»61. Ни в письмах Нахимова, ни в воспоминаниях его друзей и сослуживцев нет и намёка на его желание выслуживаться перед кем бы то ни было. А. П. Рыкачев, с которым Нахимов учился в корпусе, а затем воевал с турками в Средиземном море, называл его рвение по службе не иначе как фанатизмом: «Я твёрдо помню общий тогда голос, что Павел Степанович служил 24 часа в сутки. Никогда товарищи не упрекали его в желании выслужиться тем, а веровали в его призвание и преданность самому делу».
Но все эти разногласия, споры и обвинения возникнут позже, а пока все были молоды, полны сил и надежд. Мимо столицы Дании тогда пролегали все пути кругосветных экспедиций русского флота. Спустя 30 лет этим же маршрутом пройдёт фрегат «Паллада», первым капитаном которого был Нахимов. Командовать экспедицией будет ученик Лазарева и сослуживец Нахимова адмирал Е. В. Путятин, а в качестве его секретаря на борту фрегата будет находиться И. А. Гончаров, который опишет свои впечатления в знаменитых очерках «Фрегат “Паллада”». Времена года, места стоянок и маршрут двух экспедиций в основном совпадали, так что позволим себе процитировать Гончарова, чтобы живее представить себе увиденное моряками: «Шведский берег весь гористый. Датский виден ясно. Он нам представил картину увядшей осенней зелени, несколько деревень. Романтики, глядя на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать на сутки на берег, ступить ногой в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть на физиономию города, на картину людей, быта, расправить ноги после качки, поесть свежих устриц»62.
«Крейсер» и «Ладога» простояли в Копенгагене десять дней — закупали провизию, вино, амуницию для матросов, вплоть до чулок и тёплых рубашек — всё здесь было добротнее и дешевле, чем в Петербурге. Конечно, стоянка в Копенгагене да и сам маршрут живо напоминали Нахимову недавнее — всего пять лет назад — плавание на «Фениксе». Но тогда он был гардемарином, которому мало что доверяли, а сейчас — мичман, стоит вахту.
На другой день после того как бросили якорь в столице Дании, на фрегат явился датский лейтенант Эдвин Диркинг — узнать, нет ли здесь кого из гардемаринов с «Феникса». Увидев Завалишина, Бутенёва и Нахимова, обрадовался и тотчас пригласил в гости. Хотя у офицеров было немало забот, пришлось дать согласие. Однако в назначенный день неожиданно оказалось, что Нахимов дежурит и, как ни был сердит на него Завалишин, не пожелал поменяться. Он рад был предлогу, чтобы не ехать, потому как «не знал иностранных языков, не очень любил бывать в обществе иностранцев, а особенно, где мог встретить дам»63, не преминул съязвить Завалишин, сильно преувеличивая нелюдимость Нахимова; что же касается языков, то Нахимов говорил и писал по-французски, на английском читал.
На берег в Копенгагене Нахимов всё же сошёл. После утомительного лавирования в тесном Финском заливе, крепких противных ветров и двухдневного шторма побывать в залитом солнцем городе — одно удовольствие. Русские любили бывать в датской столице: «...чрезвычайная дешевизна всего, изобилие фруктов, несмотря на довольно северное положение, чистота и порядок в домах и на улице, тишина и спокойствие, несмотря на отсутствие... часовых и полицейских»64.
За прошедшие два века ничего не изменилось; в наши дни Копенгаген так же радует чистотой и порядком, ухоженностью и аккуратностью и так же удивляет отсутствием полицейских. И всё так же приятно пройтись, не торопясь, по самой длинной улице в Европе, названной именем X. К. Андерсена, чтобы встретиться с грациозной русалочкой, с грустью разглядывающей своё отражение в зеленоватой воде. Заглянуть в гавань, где весело качаются на волнах парусники, напоминая о тех временах, когда в неё только под парусом и можно было зайти. Посидеть на набережной, полюбоваться на затейливо изгибающиеся улочки с тесно прижавшимися друг к другу, будто сошедшими со страниц сказок Андерсена, кукольными домиками. Словом, Копенгаген есть за что любить.
Команде выдали деньги в счёт жалованья, чтобы все могли сделать покупки перед походом, так что гостеприимный город покидали в самом лучшем расположении духа.
Из Скагеррака в Портсмут
Пройдя проливом Скагеррак из Балтийского моря в Северное, именовавшееся в ту пору Немецким, Лазарев принял решение расстаться на время с тормозившей движение «Ладогой», чтобы прибыть в Англию раньше и заказать всё необходимое для обоих кораблей. Встречу назначили в Портсмуте.
Шестнадцатого сентября, поставив все паруса, пришли в английский Диль, где намеревались остановиться лишь на несколько часов, чтобы купить гичку — лёгкую шлюпку и сразу выйти в море, но... простояли две недели, ожидая попутного ветра. Как заметил Путятин, «на море