160.
Все дела в Николаеве вершил кружок чиновников во главе с обер-интендантом Критским, имевших покровительство на самом высоком уровне — в лице жены адмирала, «прелестной Юлии Грейг», в девичестве Лии Сталинской. Когда-то она привезла на продажу в Николаев корабельный лес, добилась аудиенции у адмирала да так ему приглянулась, что стала его женой. С тех пор и адмирал, и снабжение Черноморского флота, и сам флот всецело находились в её прелестных ручках.
Когда Лазарев начал приводить в порядок корабли, Критский принялся чинить ему всевозможные препятствия, потому что они с Юлией Грейг решили: «Он наших кораблей не знает, он ничего не смыслит...» Вот, оказывается, от кого зависело перевооружение Черноморского флота!
Взятки за распределение подрядов исчислялись не сотнями — тысячами рублей. «Все их доходы зависят от неразрывной дружбы между собой, — докладывал Лазарев Меншикову. — Критский в сентябре месяце, выпросив пароход, ходил в Одессу и, положив в тамошний банк 100 000, хотел подать в отставку, но министр двора здешнего Серебряный и прелестница наша уговорили его переждать, рассчитывая, что по окончании всех подрядов он должен получить 65 000»161.
В Петербурге знали о происходящем в Николаеве и даже пытались пресечь воровство, время от времени отправляя проверки. Одним из инспекторов император назначил героя войны с турками, знаменитого капитана брига «Меркурий» Александра Казарского, в 1828 году одержавшего победу в неравном бою с двумя турецкими линейными кораблями.
В Николаеве Казарский рьяно взялся за дело и собирался вывести на чистую воду казнокрадов. Однако внезапно 36-летний, полный сил офицер скончался, выпив кофе в гостях. По городу поползли слухи, что Казарского отравили мышьяком: он сам прямо говорил о том лекарю, и все симптомы были налицо. Но едва начавшееся расследование было закрыто: следствие постановило, что Казарский умер от... гриппа. Вот как бывает: можно одолеть в бою два турецких корабля и умереть на родном берегу, в главном городе Черноморского флота, угостившись кофе.
Пострадал от тамошних начальников и Владимир Даль, которого пытались судить за слишком вольные стишки о Юлии и Критском. Правда, не осудили, но добились его перевода в Кронштадт. А вот его родной брат Карл, который был близок к адмиралу Грейгу, похоже, разделил участь Казарского — внезапно скончался в Николаеве в 26 лет.
Раскрывая «тайны николаевского двора», Лазарев в одном из писем мечтательно восклицал: «А хорошо бы, если бы государю вздумалось (подобно тому, как в Кронштадте) прислать сюда генерала Горголи или равного ему в способностях, который взял бы к допросу министра Серебряного и некоторых других; многие бы тайны сделались известными!»
Достаточно взглянуть на портрет Ивана Саввича Горголи, сенатора и отставного генерала, чтобы убедиться: этот человек мог довести дело о взятках в Кронштадтском порту до суда. Но где же взять столько генералов, чтобы вскрыть все хищения в России?
И потому Лазарев, сидя в захолустном Николаеве и выезжая время от времени в ещё более захолустный Севастополь, решил не ждать и начать воссоздание Черноморского флота — точнее, создание его заново.
Более всего он испытывал недостаток в честных и деятельных людях, хороших командирах, проверенных кругосветными плаваниями, испытанных в сражениях, а потому позвал на Чёрное море своих учеников и единомышленников. Недоброжелатели называли их «камарильей Лазарева», доброжелатели и ценители — «оркестром, составленным из одних виртуозов». Вот их имена: Корнилов, Нахимов, Путятин, Метлин, Панфилов, В. Истомин. На Балтике, рядом с Главным адмиралтейством, где выше всего ценились хорошее содержание корабля и выправка экипажа, все они могли быстро и легко сделать карьеру. Рядом с Лазаревым предстояла огромная работа, и фрунт на Чёрном море ценился менее всего.
Вот как рассказал об этом В. Даль, приехавший служить на Чёрное море после окончания корпуса, в автобиографическом рассказе «Мичман Поцелуев»: «Сказывают, что когда барон наш для первого опыта вздумал сделать по обязанности своей одному экипажу баталионное учение, то в последнем взводе не оказалось даже двух человек, которые шли в ногу, да сверх того ещё штыки над головами крестились и цеплялись один за один, и благородный барон в неукротимом порыве отчаяния, заломив руки, воскликнул: “Боже мой! Это что за народ?” — то крайний матрос в задней шеренге, порываясь попасть в ногу и стоптав уже трём передовым все закаблучья, придерживая левою рукою приклад ружья, снял фуражку и, оборотившись к вопрошающему, отвечал с незлобною улыбкою: “Мы с глубокой пристани, Очаковские, ваше благородие!”».
Очаковских, николаевских, луганских и екатеринославских мужиков предстояло сделать российскими моряками, что требовало немало сил и времени.
Нахимов хорошо знал характер Лазарева, который не любил сидеть без дела, и предвидел, что рядом с адмиралом скучать не придётся. Современник вспоминал:
«...в Черноморский флот отправились люди, хотя и молодые, но более привязанные к морской службе, и, вместе с тем, с оттенком моряков старого времени. Павел Степанович был в числе последних. Его очень ценили и в Балтийском флоте. Я помню толки о том, поедет ли он в Чёрное море или нет, т. е. к каким он себя припишет — к любящим или не любящим выправку. Помню, с каким уважением и почётом все моряки принимали его у себя в домах как гостя, приехавшего из Чёрного моря в Петербург, в Кронштадт, в отпуск, хотя он тогда был ещё совсем молодым штаб-офицером. <...> Русский флот и русские моряки давно его знали, давно отдавали полную справедливость его высоким личным достоинствам ума, сердца, души, характера и его высоко нравственным правилам»162.
Все уехавшие вслед за Лазаревым в Николаев работали не покладая рук. Немудрено, что после года службы на Чёрном море Корнилова, Истомина, Путятина было не узнать: «Я рекомендую их (речь идёт о представлении к награждению. — Н. П.) не как адъютантов, но единственно за сделанную ими пользу... Черноморскому флоту. Если бы в[аша] с[ветлос]ть взглянули теперь на... сих молодых офицеров, то не узнали бы их, так они переменились от беспрестанных трудов и занятий по адмиралтейству. Занятия их далеко превосходят обыкновенную службу линейных офицеров...»163
Перспектива выглядеть, как адъютанты Лазарева всего через год службы, наверное, испугала бы кого-то, но только не Нахимова. Даже наоборот: там, где затевается настоящее дело, где готовятся походы к берегам Греции и на Босфор, где кипит войной Кавказ, — там его место. И он выбирает Чёрное море.
Николаев
В январе 1834 года Нахимова перевели в 41-й флотский экипаж и сразу назначили командиром строящегося в Николаеве корабля «Силистрия». Предстояла длинная — в две тысячи вёрст — дорога из Петербурга в Николаев с томительным ожиданием лошадей на станциях, сомнительным угощением в трактирах и ночлегами на постоялых дворах с клопами, а потом поиски квартиры в Николаеве.
Николаев в те годы хотя и назывался главным городом Черноморского флота, но больше походил на заштатный. Основал его в конце XVIII века князь Г. А. Потёмкин, проектировал И. Е. Старов, архитектор Троицкого собора Александро-Невской лавры и Таврического дворца в Петербурге, Потёмкинского дворца в Екатеринославе и Екатерининского собора в Херсоне. Город с прямыми, будто расчерченными по линейке улицами и кварталами, названный именем святителя Николая, начинался от порта на реке Ингул, где теснились перед разгрузкой корабли; звал на Адмиральский бульвар — со временем его украсили бюсты знаменитых моряков России, оставивших след в истории Черноморского флота; по праву гордился величаво спускавшейся к порту лестницей, которая могла бы соперничать со знаменитой Потёмкинской в Одессе; манил в жаркий полдень в каштановый сквер.
Сегодня в Николаеве по-прежнему ярко светит солнце сквозь широкие листья старых, темнеющих корой деревьев, оставляя на газоне и асфальте затейливые узоры, сотканные из света и тени, играют в шахматы старички на лавочках в парке, и бабушки выгуливают по аллеям внуков. Не видно лишь кораблей в порту да непривычно тихо в доках судостроительного завода, где уже четверть века ничего не строят, лишив Николаев права называться городом корабелов.
Нахимов увидел Николаев небольшим городком, где единственными развлечениями, по словам его однокашника В. Даля, были «прогулки по знаменитому бульвару позади Адмиральской улицы над Ингулом... спуск нового корабля да театральное представление штурманских учеников».
Лазарев задумал расширить Николаевское адмиралтейство, соорудить канатный и литейный заводы, механическую кузницу, артиллерийскую, шлюпочную, конопатную и мачтовую мастерские, новые казармы на три тысячи человек и главное — каждый год строить по одному кораблю.
В 1834 году Черноморский флот состоял из двенадцати линейных кораблей и девяти фрегатов, большая часть которых, по оценке Лазарева, должна была неминуемо прийти в негодное состояние уже в течение ближайших трёх лет. При Лазареве к 1851 году было построено 15 линейных кораблей, и среди них «Силистрия». «В Кронштадте я плакал от безделья, — признавался Нахимов в письме другу, — боюсь, чтобы не заплакать здесь от дела...»164
Заложен двухдечный корабль был в декабре 1833-го, строил его мастер А. С. Акимов. На вооружении у корабля были 84 усовершенствованные пушки, конструкция которых впервые была испытана на фрегате «Паллада». Лазарев предложил прибавить по три пуда веса к казённой части орудий, «дабы они при выстреле не наклонялись дульной частью». На нижнем деке стояли длинные 36-фунтовые пушки, на верхнем деке и на шканцах — 24-фунтовые, на баке — 24-фунтовые каронады165. Отливали их там же, на Александровском литейном заводе, снаряды — на Луганском.
Это были не только новые темпы строительства, но и иные, чем на Балтике, корабли — по внешнему виду, внутреннему устройству, вооружению. Большие — первый из построенных, «Варшава», имел в длину 207,5 фута, «Силистрия» — 192 фута; широкие, с новой, округлой кормой, продуманным и удобным расположением внутренних помещений. Чертежи брали самые лучшие; например, образцом для одной из строящихся шхун послужила знаменитая «Бабелина» греческих пиратов, которую в Средиземном море не мог догнать ни один корабль.