примеру, как он хлопочет перед князем А. С. Меншиковым о писаре, этаком «акакии акакиевиче» адмиралтейства: «...представлявшийся к награде чином 14-го класса писарь Петров не получил оного, потому что не выслужил 20 лет, но он исправляет должность столоначальника в Корабельной экспедиции лучше всех других и потому только не сделан начальником отделения, что не имеет офицерского чина; он столько привык к делу и так хорошо знает оное, что Кораблестроительная экспедиция, можно сказать, им держится, и учётный комитет ни по какому делу заключения не делает без него, Петрова! Чем же он виноват, что голова его умнее многих других вместе?»177
Вот так же Нахимов будет хлопотать в Севастополе о Петровых, Ивановых и Сидоровых.
Морской Суворов
О том, каким командиром и наставником был Нахимов, увлекательно, достоверно и остроумно поведал в рассказе «Фрегат “Бальчик”» вице-адмирал В. И. Зарудный. Он был хорошо знаком с Рейнеке и Нахимовым: с первым проводил промеры Балтийского и Чёрного морей, под командованием второго служил лейтенантом на фрегате «Кулевчи». Публикуя свой рассказ в «Морском сборнике» в 1856 году, Зарудный сделал примечание: «Автор считает долгом предупредить читателей, что имена, фамилии, названия судов, обстоятельства — никого и ничего не обозначают в этом вымышленном рассказе. Одна личность адмирала Нахимова со всеми его монологами изображена здесь с такою добросовестностью, которая зависела от памяти рассказчика; всё остальное служит общей обстановкой того человека, которому посвящается этот рассказ»178. Знавшие Нахимова подтверждали правдивость описания характера адмирала.
Вот как выглядит в рассказе парусное обучение под руководством Нахимова, который в эти годы командовал 1-й бригадой 4-й флотской дивизии.
«Фрегат в буквальном смысле затрещал от беготни матросов, которые через несколько секунд были на своих местах. Когда я выбежал наверх, марсовые бежали уже по вантам...
— Мухи! — кричал на вялых матросов Павел Степанович Нахимов, стоявший на правой площадке, облокотившись о борт локтем правой руки, — зачем по путинь-вантам[39] не бегут? Не бойся падать, вниз упадёшь, а не вверх!
— Что же там, на крюйселе делается? — крикнул командир фрегата Абасов.
— Ведь это вот что такое-с, — заметил ему Павел Степанович, — этот Корчагин с Набардюком завели себе малороссийский хутор на крюйселе, а нас с вами, как русских, знать не хотят.
— Новая беда! — думал я. — Теперь недели две нужно будет отшучиваться в кают-компании.
Так и случилось. Шутка Павла Степановича тотчас была принята к сведению каждым из офицеров. Все прозвали крюйсель на “Бальчике” Малороссией. Название это было усвоено вследствие стечения двух неблагоприятных обстоятельств: во-первых, мичман и старший унтер-офицер на крюйселе были хохлы; во-вторых, по небольшому числу парусов работ у нас было меньше, чем на других марсах».
Шутки шутками, но чтобы добиться высокой скорости, упражнялись по несколько раз в день. Артиллерийское учение тоже проходило под наблюдением Нахимова. В эти годы на флоте обсуждали переведённую Корниловым книгу об артиллерийском учении, которую он привёз из Англии. Весной 1849 года по распоряжению Лазарева перевод размножили, экземпляры разослали по кораблям, чтобы проверить правила на практике179. Нахимов прочитал, нашёл английское учение «несравненно удобнее», а дальше перечислил «некоторые недостатки» — девять пунктов на двух листах. Общий вывод: «...учение, принятое на корабле “Двенадцать апостолов” и испытанное мною на двух судах, весьма близко к предлагаемому, но удобнее и лучше его, будучи проще и более применено к понятиям и образованию наших людей»180. Здесь Нахимов изложил главный принцип педагогики: учить нужно в соответствии с возможностями ученика. В то время вошло в моду обучение при помощи вопросов и ответов, которые матросы должны были заучивать на манер катехизиса и отвечать, как на экзамене. Павел Степанович этого очень не любил.
«— Что за вздор-с, — говорил он офицерам, — не учите их, как попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их; не слова, а мысль им передавайте.
— Муха! — сказал Павел Степанович одному молодому матросу, имевшему глуповатое выражение лица. — Чем разнится бомба от ядра?
Матрос дико посмотрел на адмирала, потом ворочал глазами во все стороны.
— Ты видал бомбу?
— Видал.
— Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро?
Матрос молчал.
— Ты знаешь, что такое булка?
— Знаю.
— И пирог знаешь что такое?
— Знаю.
— Ну вот тебе: булка — ядро, а пирог — бомба. Только в неё не сыр, а порох кладут. Ну что такое бомба?
— Ядро с порохом, — отвечал матрос.
— Дельно! Дельно! Довольно с тебя на первый раз».
«Никто так не мог приохотить к службе, как Нахимов», — говорил Зарудный. При этом ничего назидательного и нравоучительного, чего так не любит молодёжь, в его обучении не было. Он не ставил себя в пример и не говорил: будьте такими, как я; наоборот, он не боялся выставить себя порой в самом невыгодном свете, так сказать, в педагогических целях. Он говорил офицеру: я когда-то делал то-то и то-то дурно и хотел бы, чтобы вы так не делали.
Офицер, по его мнению, не имел права быть наблюдателем на корабле, он должен уметь найти причины происходящего:
«На юте ставили бизань, матросы разбежались с бизань-шкотом, дёрнули его, и он лопнул. Павел Степанович, увидя это, рассердился и накричал на меня. Мне сделалось досадно. Чем, думаю себе, виноват я, что бизань-шкот лопнул, не я же его делал...
— Г-н Корчагин, — сказал мне Павел Степанович, — у нас лопнул бизань-шкот-с!
— Как же-с, лопнул сейчас. — Как, думаю себе, забыть такое важное происшествие.
— Вы мне должны сказать, почему он лопнул?
— А Бог его знает, — отвечал я равнодушно. Павел Степанович посмотрел на меня с удивлением.
— Во-первых, г-н Корчагин, подобные ответы как-то странны; ежели бы я имел право, то посадил бы вас за это на покаяние на два года, а во-вторых, кому же знать причину такой простой вещи, как не нам с вами, г-н Корчагин! Царям много дела-с; им есть о чём думать: во Франции революция, в Германии также; о бизань-шкотах ближе всего позаботиться мичманам».
Его главными способами воспитания были убеждение и личный пример. Именно так — в воспитательных целях — он поступил однажды даже с риском для жизни.
В одном практическом плавании корабль «Адрианополь», шедший близко к кораблю «Силистрия», сделал такой неудачный манёвр, что столкновение было неминуемо. В результате ошибки капитана «Адрианополя» повреждения обоих кораблей и жертвы были бы неизбежны, если вовремя не принять мер. Что же сделал Нахимов?
— С крюйселя долой! — раздалась его команда. И в ту же минуту замелькали загорелые руки по вантам, мгновение — и матросы спрыгнули на палубу.
— Все на шкафут за грот-мачту! — скомандовал Нахимов. Вовремя — ещё миг, и на «Адрианополе» затрещал утлегарь — продолжение бушприта — и колом вошёл в борт «Силистрии». Ну а вслед за этим стали рваться ванты на грот, потом на бизань-мачте, с треском полетели в воду катер и шлюпка, закачалась бизань-мачта, крюйс-стеньга рухнула вниз, сломав марс и бегин-рей. Во время столкновения только один человек оставался на месте — Нахимов. Он не ушёл с юта, даже когда посыпались осколки рангоута и падающая мачта едва не придавила его.
— Отчего же вы не сошли с юта и подвергли себя верной опасности? — спрашивал его на другой день старший офицер.
— Такие случаи предоставляются редко, и командир должен ими пользоваться. Надо, чтобы команда видела присутствие духа в своём начальнике; тогда она будет вполне уверена в нём и в критические минуты будет спокойна181.
Нахимов стремился развить в молодых офицерах наблюдательность, внимательность к подчинённым, советовал присматриваться к матросам: выяснять, из какой они губернии, — это поможет в воспитании команды. Нельзя действовать одним страхом, «необходимо поощрение сочувствием, нужна любовь к своему делу-с, тогда с нашим лихим народом можно такие дела делать, что просто чудо». Если кто-то трусил — спокойно убеждал, что этот недостаток можно искоренить, находчивость можно возбудить и развить. Самой большой похвалой в его устах было «бравый офицер»; по словам Зарудного, «этот титул был для меня выше самого почётного сана в государстве».
Были у него суждения совершенно в традициях суворовской «Науки побеждать»: «Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, ежели понадобится; всё сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчинённых как на ступени для собственного возвышения». Не следует, впрочем, искать в характере Нахимова показного демократизма, отдающего лицемерием. Павел Степанович «всегда превозносил достоинство дворянина», высоко ставил обязанности благородного сословия в государстве. Увлечение части дворянской интеллигенции западными идеями и образом жизни Нахимов не разделял: «Удивляют меня многие молодые офицеры: от русских отстали, к французам не пристали, на англичан также не похожи; своим пренебрегают, чужому завидуют и своих выгод не понимают».
Он обладал редкой способностью располагать к себе: «Кто говорил с ним хоть раз, тот его никогда не боялся и понимал все мысли его и желания». Мог погорячиться, даже накричать; впрочем, замечаниями никогда не задевал за живое, а остыв, спокойно разбирал возникшую проблему и всегда сглаживал неприятную ситуацию шуткой. И поскольку от его замечаний веяло добродушием, выговоры его не были тягостными.
Зарудный описывает эпизод, когда герой рассказа впал в уныние, получив, по его мнению, незаслуженное наказание, и даже просил перевести его на другой корабль эскадры.