В состав эскадры входили линейные корабли «Ягудиил», «Храбрый», «Чесма», «Императрица Мария», фрегаты «Коварна», «Кулевчи», «Кагул», бриги «Эней» и «Язон» и пароход «Бессарабия». Флагманским кораблём Нахимов избрал «Императрицу Марию». 10 октября он приказал привести корабли в боевую готовность: «При встрече с турецкими военными судами первый неприязненный выстрел должен быть со стороны турок, но то судно или суда, которые на это покусятся, должны быть немедленно уничтожены».
Кроме решительного намерения дать отпор приказ демонстрирует уверенность командира в своих подчинённых: «В заключение я должен сказать, что, имея таковой отряд под командою, мне не остаётся более желать, как скорейшего разрыва со стороны России с Турциею, и тогда я убеждён, что каждый из нас исполнит свой долг»230. И это не бравада. Многие годы ушли на выучку моряков эскадры, и теперь были видны плоды длительной и напряжённой работы. Мичман В. Д. Палеолог, служивший на бриге «Язон», вспоминал, что за три года бриг был в гавани всего два месяца, а остальное время крейсировал в Чёрном море и при этом ни на минуту не ослаблял бдительности: «Как только на горизонте показывалось судно, даже тучка, имеющая форму судна, мы снимались с якоря и летели к ней навстречу... Бриг был готов к бою в 21/2 - 3 минуты ночью, днём в 11/4 и 11/2 минуты по пробитии тревоги мог послать ядро»231.
Давно прошли те времена, когда командиры сгорали со стыда, сравнивая время установки парусов на английском и русском кораблях. Теперь не только скорость поднятия парусов, но и скорость и меткость стрельбы впечатляли. В походе корабли эскадры Нахимова постоянно проводили учебные стрельбы, матросы попеременно занимали места комендоров, заряжающих, словом, всей прислуги, и потому стреляли скоро и метко: «Орудие от прицела до прицела изготавливали в 15-18 секунд. В 3 минуты после тревоги каждое орудие выбрасывало по 5 ядер прицельным выстрелом». После неоднократной высадки десантов на Черноморское побережье Кавказа опыта у артиллеристов ещё прибавилось.
Перед походом Нахимов, верный привычке заботиться о команде и быть готовым ко всем неожиданностям в море, приказал снабдить корабли всем необходимым для долгого зимнего плавания.
Турки рассчитывали, что в зимний период русские крейсировать не будут — слишком рискованно из-за штормов и боры. Недаром командир английского фрегата «Блонд» Эдмунд Лайонс (в чине вице-адмирала он возглавит английский флот во время осады Севастополя) писал в 1829 году адмиралу Гейдену: «Какой великолепный порт Севастополь! Какая красивая, процветающая Одесса и какое адское Чёрное море в это время!»232 Крейсирование парусных кораблей в «адском Чёрном море» в самое опасное время года ещё раз доказало мастерство русских моряков, которого они сумели достичь за годы руководства флотом Лазарева, Корнилова и Нахимова.
О Синопском сражении сохранилось немало воспоминаний моряков. Есть среди них и записки мичмана А. Сатина с корабля «Три святителя»233. Как всякий молодой офицер, он надеялся участвовать в разгроме турецкого флота (а что это будет именно разгром, никто из них не сомневался), но неожиданно заболел лихорадкой и слёг в госпиталь.
«Я чуть не плакал, утешал себя, что зимой ничего не будет, но на душе было скверно... Вдруг вбегает мой товарищ:
— Вставай, одевайся, турки в море! Через два часа эскадра снимается...
Что было тогда у меня на душе, то знает один Бог. Я нерешительно спросил:
— Доктор, можно?
— Странный вы человек, да вы лучше себя-то спросите, можете ли вы в этом положении, в эту погоду, идти в море?
Товарищ мой вступился:
— Слушайте, доктор, вы умный человек, рассудите сами, вылечиться он всегда успеет, а если прозевает этот случай, жди 25 лет, пока турки опять заведут флот!»
Разве может мичман ждать войны ещё 25 лет? Да за это время вообще воевать перестанут, и ни одного сражения на его долю не останется! Доктор махнул рукой, проворчал: «Ох, мичмана, мичмана, бедный народ», — и Сатин через полчаса был на корабле.
Одиннадцатого октября эскадра торжественно вышла из Севастополя. Жители толпились на всех возвышенностях города, откуда был виден рейд, кричали и махали, провожая моряков. Жаль, что Айвазовский не видел выхода эскадры в море, говорили потом в Севастополе, — он бы запечатлел для потомков этот знаменательный момент!
В тот самый день, когда эскадра Нахимова покидала Севастополь, турецкими пушками были обстреляны с берега корабли Дунайской флотилии. Погибли отрядный командир и шесть нижних чинов, 46 человек были ранены. Одновременно горцы и турецкий отряд напали на форт Святого Николая на Кавказе, близ турецкой границы. Собственно, фортом укрепление можно назвать условно — это был таможенный пост, охранявшийся казаками и двумя ротами пехоты при двух полевых орудиях234. Атаковали форт, как всегда, ночью, навалились всей массой и вырезали почти всех. Таким образом, вопреки распространённому мнению, первый выстрел в той войне сделала не Россия, а Турция.
Нахимов был под парусами и не знал о событиях на Дунае, но предупреждал корабли своей эскадры: «Близко к разрыву». Несколько раз встречали пароходы под турецким флагом, они сближались на расстояние мили, но, увидев дымящую трубой «Бессарабию», спешно ретировались. «Душевно жалели мы, что не имеем разрешения обменяться с ним выстрелами», — сетовали офицеры. Впрочем, вскоре такой случай представился.
Четырнадцатого октября в ясный, почти без ветра день увидели вдалеке турецкий берег, 18-го числа Нахимову доставили новый приказ: Корнилов остановил его «благородное стремление поколотить басурман», потому что император повелел «быть до времени в оборонительном положении». Дипломатический маятник качнулся в другую сторону. Хорошо в тёплых кабинетах Парижа, Лондона, Вены и Берлина вести умные разговоры, диктовать, умащивая лестью, письма в Петербург; а каково крейсировать в штормовом осеннем море, не зная точно, атаковать или обороняться?
Ни Нахимову, ни Корнилову такие колебания были не по душе, но делать было нечего, «...может быть, выстрелы, происшедшие на Дунае... и государь позволит нам доказать Джон-Булю[49], что мы не забыли своего происхождения от людей, спасших Европу... с удовольствием ожидаю с Вами встретиться, и, может, свалять дело вроде Наваринского», — писал Корнилов Нахимову. И даже при таком горячем желании предостерегал: «Вам известно, как они (англичане. — Н. П.) решительны, когда дело идёт об истреблении чужих кораблей поодиночке; я всё опасаюсь, что они выскочат из Босфора, чтоб на вас напасть». И подпись: «Душевно преданный Корнилов».
Двадцатого октября пароход доставил эскадре свежую провизию и сообщение о событиях на Дунае вместе с новым предписанием: «...разрешить... при встрече с турецкими судами военные разрушать или брать военнопленными, отсылая в Севастополь», купеческие досматривать и отпускать, если на них нет военнослужащих. «...Если ваше превосходительство встретите сильнейшею эскадру вашей, под английским или французским флагом, то надлежит для избежания всякого рода случайностей уклониться в Севастополь»235. Воевать по-прежнему собирались с одними турками, и соотношение сил в случае вступления в войну Англии и Франции оценивали реально.
Пока Нахимов сторожил турецкий флот на юге, Корнилов с группой пароходов «Владимир», «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» проводил рекогносцировку европейского берега Турции вплоть до Босфора. В Бальчике, Варне и Сизополе неприятельских кораблей не обнаружили. Опросив встретившиеся в море купеческие суда, выяснили, что англо-французская эскадра по-прежнему стоит у выхода из Босфора, а из Константинополя в сторону Трапезунда отправились три больших турецких парохода с войсками. Корнилов вернулся в Севастополь, приказав Новосильскому со своей эскадрой идти к Нахимову и сообщить ему о турецких пароходах.
Двадцать второго числа Корнилов отправил Нахимову распоряжение ожидать подхода второй эскадры из Севастополя. «В случае же, что Вам удастся предупредить севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, блокировать его до соединения, и тогда с Божьей помощью может повториться знакомое Вам Наваринское сражение»236. А где же объявление войны? И как действовать Нахимову в ситуации, которая стала уж очень напоминать положение Кодрингтона в том самом Наваринском сражении?
Двадцать третьего октября Меншиков отправил, наконец, распоряжение Нахимову — тот его получит 26 октября: «...турки, переправясь через Дунай... заняли город Калафат, следовательно, войну должно почитать действительно начавшеюся». Теперь можно было, встретив турецкий флот в море, атаковать.
Накануне получения этого письма едва не произошло столкновение с турецким пароходом. Дело в том, что турецкие и английские корабли в случае необходимости выходили в море без опознавательных знаков. Такой пароход без флага, у которого на буксире был кливер, задумал проскочить мимо эскадры Нахимова. «Но, — писал мичман Палеолог, — Павел Степанович не мог хладнокровно смотреть на дерзкое намерение турецкого парохода». Он дал сигнал пароходу «Бессарабия» и фрегату «Кагул» заставить турка поднять национальный флаг. Пароход и фрегат тотчас пошли наперерез турецкому пароходу. Тот отдал буксир, кливер бросился к берегу, а сам пароход продолжал как ни в чём не бывало уходить от погони. Пришлось «Бессарабии» сделать два холостых выстрела, а затем послать из кормовой пушки пять ядер для острастки. Это «вынудило упрямца поднять флаг... Будь это днём позже, турок дорого бы поплатился за свою дерзость».
Двадцать восьмого октября Корнилов отправил Нахимову письмо из Севастополя: «Кажется, турки не на шутку озлобились; посылаемую ими флотилию в Батум или Сухум Вы расколотите в пух; жаль, что не могу прибавить Вам парохода, все починяются». Сам Корнилов отправился искать турецкую эскадру к мысу Калиакрия, предупредив Нахимова: «...боятся вызвать англичан и французов, которые решительно объявили, что будут защищать турок на Чёрном море; того и смотри... придётся нам отсалютовать друг другу». Последняя фраза в письме была зачёркнута. Сразиться с англичанами и французами всё равно придётся, но не в