— Ты что же, и свою любимицу «Силистрию» мог бы потопить? — Он еле заметно усмехнулся, подначивая Павла Степановича.
— Эх, Миша! Если надо будет, и «Силистрию» затопим, чтобы Севастополь спасти. Да-с! — Нахимов посмотрел на Рейнеке и неожиданно рассмеялся. — К тому же она изрядно ветхая, совсем как мы с тобой!
Долго ещё друзья обсуждали гибель «Тигра» и другие происшествия на Чёрном море; обоим было жаль погибший пароход, его можно было бы использовать — своих пароходов очень не хватало. Кстати, старший лейтенант с «Тигра» Альфред Ройер оставил записки о своём пребывании в русском плену, в которых отметил доброжелательность и милосердие русских. Когда их конвоировали от порта, прохожие из сострадания покупали и раздавали им пирожки, хлеб, вино. Позже пленным позволили писать друзьям и родным, что стало для них «источником многих радостей». Недостатка в еде они не знали — «всё было в изобилии и отменного качества»; днём выходили гулять на лужок «подышать прохладой, попить и покурить»281.
Иностранные газеты в те дни выражали недовольство нерешительностью и осторожностью своих флотов. Нахимов читал в «Таймс», как один из лордов-заседателей Британского адмиралтейства жаловался на заседании парламента, что не может пройти по улицам Лондона, «чтобы кто-нибудь не обратился ко мне с вопросом о Балтийском или Черноморском флоте». Русские газеты перепечатали сообщение «Сан», где объяснялось, почему соединённые флоты отступили от Одессы: «опасались нападения со стороны адмирала Нахимова, которое поставило бы их между двух огней»282.
Журналисты обвиняли в нерешительности не только англичан и французов, но и Нахимова: мол, сильнейший русский флот под его командованием боится выйти из Севастополя. Нахимов огорчился, прочитав эту статью, перепечатанную в «Русском инвалиде», тем более что обвинение было несправедливо. Во-первых, Нахимов командовал не всем Черноморским флотом, а одной эскадрой, вторая находилась под начальством Корнилова, и все вопросы решал главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму князь А. С. Меншиков. Во-вторых, весь Черноморский флот на тот момент состоял из четырнадцати линейных кораблей, семи фрегатов и шести колёсных пароходов, тогда как англо-французский флот, вошедший в Чёрное море, насчитывал 33 линейных корабля, 17 фрегатов, 39 пароходов, в том числе 19 винтовых. Планы дать сражение, конечно же, в Севастополе обсуждали; эмоциональный и горячий Корнилов предлагал Нахимову выйти с его эскадрой в море: если встретит неприятеля слабее, сразиться, если сильнее — уйти в Севастополь под защиту батарей. Нахимов и сам всегда предпочитал решительные действия, но в данном случае с Корниловым не согласился — возражал против разделения флота, уступавшего противнику в численности, и считал такую тактику вредной: «Убежим мы от сильного неприятеля, дух команды упадёт»283.
Надо заметить, пресса как раз в те времена начала претендовать на роль «четвёртой власти», особенно в Британии. Инициированная лордом Пальмерстоном русофобская кампания набрала такие обороты, что остановить её было уже невозможно — она могла идти только по нарастающей. Автор книги «Ответственность Англии в Восточном вопросе», напечатанной после войны и переведённой в России в начале XX века, честно признаёт: «В течение двух лет чувство вражды к России и доброжелательность к Турции вскипали... Появилась целая литература, построенная на идее движения России на Восток... Когда разгорелась распря с Россией в 1853 г., возбуждение англичан было доведено до крайних пределов... Общественное мнение указывало пальцем на каждого члена правительства, которого оно подозревало в малейшем намерении предотвратить переговорами европейскую войну»284.
Не добившись ничего под Одессой, противник решил активизировать действия на Балтике. Перед войной морские вооружённые силы России состояли из двух флотов — Балтийского и Черноморского — и четырёх флотилий: Дунайской, Архангельской, Каспийской и Камчатской. Балтийский флот, по мнению многих моряков, существенно уступал тогда Черноморскому в выучке, зато превосходил его в материальной части — имел 27 линейных кораблей, семь паровых фрегатов и 27 колёсных пароходов (винтовых не было).
Когда началась война, морской министр великий князь Константин Николаевич подал императору записку о состоянии Балтийского флота, в которой сообщалось: «Из всего числа линейных кораблей Балтийского флота нет ни одного благонадёжного для продолжительного плавания в отдалённых морях. Совершить переход из Балтийского моря в Средиземное могут 11 кораблей. Остальные в состоянии плавать не далее Немецкого моря, вблизи своих портов. Собственно боевая сила Балтийского флота состоит из 11 парусных линейных кораблей, которые могут составить эскадру и идти против равного в числе неприятеля за пределы Балтийского моря. 25 кораблей, считая в том числе и упомянутые 11, могут вступить в бой с неприятелем в наших водах, но идти на войну далее не в состоянии»285. Зачем же нужны военные корабли, если они не могут идти на войну? — Для парадов, демонстрации выучки на рейде.
Только энергия Лазарева и его учеников могла держать Черноморский флот в таком состоянии, что англичане почувствовали запах «морской нации», в то время как балтийские корабли попросту сгнили. Теперь император знал правду.
Четырнадцатого апреля британский флот под командованием адмирала Чарлза Непира появился в Балтийском море. Британское адмиралтейство торопило его начать действия рядом с Петербургом, взять Кронштадт и Свеаборг. Эскадру в 17 вымпелов провожала в поход сама королева Виктория — она даже проснулась на рассвете, чтобы увидеть «прекрасное и волнующее зрелище». В те дни королева родила сына, но, по мнению близких, она больше интересовалась войной, чем ребёнком. «...Я жалею о том, что не родилась мужчиной и не могу лично принять участие в этой войне»286, — писала Виктория.
Финский залив в апреле 1854 года медленно очищался ото льда; но адмиралу Непиру мешал действовать не лёд, а здравый смысл: путь к Петербургу лежал мимо Свеаборга и Кронштадта, которые при ближайшем рассмотрении оказались не такими «игрушечными», как виделось из Лондона. Без потерь пройти мимо них не получится. Поэтому адмирал пока отправился крейсировать в Ботнический залив, ожидая, не выйдет ли русский флот в открытое море, чтобы сразиться. На заседании парламента даже обсуждали вопрос, как обезопасить английские купеческие суда в Ботническом заливе от «страшной» русской флотилии железных шлюпок. В результате решили выслать на помощь Непиру ещё кораблей.
В июне на соединение с англичанами пришла французская эскадра под командованием вице-адмирала Александра Парсеваля-Дешена, теперь флот союзников составлял 50 вымпелов. Заметим, что до подхода французской эскадры активных действий англичане не начинали, они предпочитали по возможности воевать чужими руками.
Пока в Лондоне и Париже ждали сообщений о взятии Одессы, Севастополя, Николаева, Кронштадта и Ревеля, английские и французские корабли охотились за торговыми судами, рыбацкими лодками и — главное — препятствовали доставке боеприпасов в Чёрное море; теперь это приходилось делать по суше, что значительно замедляло и удорожало доставку.
И всё же англо-французский флот вписал страницу своей славы в историю войны на Балтике. 26 июля они высадили шеститысячный десант на Аландских островах у недостроенного Бомарзундского укрепления с гарнизоном в 118 человек. По мнению Энгельса, взятие крепости «свидетельствует об известной смелости» английских армии и флота. Правда, никакого стратегического значения нападение на Бомарзунд не имело.
Капитуляция превращённой в развалины крепости произвела на российское общество тягостное впечатление. Но содержание письма Непира в Британское адмиралтейство, в котором совсем не слышно оптимизма: «Если мы не нападём на Аландские острова, то я не вижу, что же другое мы можем сделать», — стало известно в Петербурге лишь после войны! За нерешительность действий и отказ атаковать Кронштадт адмирал в сентябре был снят с должности и отправлен в отставку.
Впрочем, не все в России были настроены пессимистично. «Из нашего монастыря (Троице-Сергиевой пустыни. — Н. П.) в ясную погоду был очень хорошо виден английский флот, особливо та часть его, которая стояла на северном фарватере... Наши паровые канонерские лодки отлично хороши, не нравятся очень англичанам, а нам напоминают рождение флота русского при Петре I-м и обещают возрождение его в наше время...» — это из писем архимандрита Игнатия (Брянчанинова).
А ещё англичанам не понравились гальванические мины конструкции академика Б. С. Якоби, которые, более трёхсот штук, с началом войны расположили на Большом рейде Кронштадта и у Лисьего Носа. В 1855 году на них подорвались четыре английских пароходо-фрегата. Использовались также мины известного коммерсанта Нобеля, которые он продавал русскому правительству с большой выгодой для себя — по 100 рублей за штуку, хотя они значительно уступали минам Якоби — и порох подмокал, и сами они порой взрывались в руках у минёров.
Боевые действия развернулись и на Белом море. К защите Архангельска приготовились заблаговременно: построили 20 канонерских лодок и поставили на них 24-фунтовые пушки, сняли все навигационные знаки, потушили маяки, вооружили Новодвинскую крепость, вывезли в безопасное место сокровища Соловецкого монастыря. Губернатор и главный командир Архангельского порта вице-адмирал Р. П. Бойль был опытным моряком и понимал, что имевшихся в его распоряжении кораблей (не более десятка) с двадцатью двумя пушками на борту ничтожно мало. Поэтому он приказал соорудить береговые батареи и раздать поморам — охотникам и метким стрелкам — три тысячи ружей, командирами отрядов самообороны назначил унтер-офицеров и отслуживших солдат.
Неприятель почувствовал результат этих мер: когда 14 июня три его фрегата появились в устье Северной Двины и стали бросать лоты для промеров, их встретили огнём береговых пушек. Тогда англичане попытались захватить Соловецкий монастырь. Капитан Э. Оммани потребовал от настоятеля сдать монастырь, но инвалидная команда выкатила на крепостной вал шесть пушек времён царя Фёдора Ивановича и открыла огонь. Одно из ядер даже серьёзно повредило борт одного из двух пароходов. Англичане, никак не ожидавшие такой прыти от защитников монастыря, ответили бомбардировкой.