ом: осматривал, когда было возможно, позицию со стороны неприятеля, затем выбирал места для бастионов и редутов. Его выбор всегда оказывался удачным, а расположение орудий — убийственным для противников — недаром те называли Тотлебена «гением фортификации». С этим не поспоришь — город продержался против двух сильнейших армий мира почти год. У Тотлебена было прекрасно развито, как говорят военные инженеры, «чувство позиции»: он умело использовал особенности расположения Севастополя, вписывая укрепления в пересечённый рельеф местности — холмы, балки, овраги, берега бухт.
Тотлебен осмотрел Северную сторону и начертил план.
Но мало придумать план — его надо воплотить. По предложению Тотлебена и приказу Корнилова собрали весь шанцевый инструмент, который смогли найти в городе, а также лопаты, кирки, мотыги, ломы; недостающее привезли из Одессы. Отрядили для строительства укреплений тысячу человек, принесли брёвна, доски, мешки для земли, и работа закипела. Вскоре рядом с Северным укреплением построили две батареи — № 1 с восемью 24-фунтовыми орудиями и № 2 — с шестью. Правее возвели батарею № 3. Северное укрепление соединили с батареями траншеями. «Мы в неделю сделали более, чем прежде сделали за год» — так оценил Корнилов результат. Можно, конечно, искать виновных в ошибках, которые пришлось исправлять на ходу; но лучше отдать дань уважения инженерам и простым строителям укреплений — они сделали, что могли.
Тем временем неприятель встал лагерем на высотах Бельбека. Все ждали штурма со дня на день, но неожиданно войска двинулись на восток, поднялись на Мекензиевы горы и затем стали спускаться к Черной речке, явно намереваясь атаковать не Северную, а Южную сторону.
На Южной стороне был Нахимов с шестью резервными батальонами 13-й пехотной дивизии и 44-м флотским экипажем, имея всего пять тысяч штыков на позиции, растянувшейся на семь вёрст. Отбиться своими силами не было никакой возможности, а ждать помощи неоткуда: Корнилов занят обороной Северной стороны, Меншиков с армией ушёл, и неприятель отрезал его от Севастополя.
Тогда Нахимов принял единственно возможное решение — затопить оставшиеся корабли и принять с моряками честную смерть в бою. 14 сентября он отдал приказ:
«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры, а оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться как герой. Нас соберётся до трёх тысяч, сборный пункт на Театральной площади, о чём по эскадре объявляю»303.
В кораблях уже прорубили дыры и начали свозить с них на 4-ю батарею абордажные топоры, провизию, картечь и гранаты, как вдруг Корнилов привёл на Южную сторону 11 флотских батальонов. Приказ о затоплении приостановили.
Теперь созданные из экипажей батальоны под командованием своих командиров отправились на бастионы. Вечером Корнилов провёл совещание, где объявил диспозицию. Все бастионы и батареи города делились на три дистанции: первая — от батареи № 10 до 5-го бастиона, командир генерал-майор Асланович, отвечающий за артиллерию капитан 1-го ранга Иванов; вторая — от 5-го до 3-го бастиона, под командованием вице-адмирала Новосильского и контр-адмирала Юхарина; третья — от 3-го бастиона до Килен-балки, включая Малахов курган, под руководством контр-адмирала Истомина и подполковника Ползикова.
В это время неприятельские корабли заняли Балаклаву и херсонесские бухты, высадили войска и выгрузили артиллерию. 16 сентября неприятель приблизился к городу и встал несколькими лагерями: у Дергачева хутора, между двумя почтовыми дорогами в балке, у хутора Сарандинаки, у Панютина хутора, в Балаклаве и рядом с Георгиевским монастырём. В Севастополе было объявлено осадное положение.
Начало осады
В городе спешно строили укрепления, рыли траншеи, утолщали брустверы, «...в несколько дней была выведена против неприятеля линия укреплений, начиная от бухты около Килен-балки, Малахова кургана, поперёк конца Южной бухты, между 3-м и 4-м бастионами и далее до батареи № 10-й. Ссаженные с кораблей команды день и ночь тащили по улицам Севастополя на разные батареи и бастионы тяжёлые судовые орудия. Ежедневно росли валы укреплений и немедленно же вооружались пушками со всеми принадлежностями. Всюду кипела работа. Адмиралы Нахимов и Корнилов воодушевляли всех моряков и сухопутные войска своим примером»304, — вспоминал князь Барятинский.
Нахимов предложил формировать морские батальоны из членов одного экипажа, командиров линейных кораблей назначить командирами бастионов, командиров фрегатов — начальниками артиллерии. Таким образом сохранялось привычное положение, рядом были хорошо знакомые люди.
Моряки осваивали бастионы, как корабли, переносили на них свои привычки. После выстрела и отката пушки раздавалась команда:
— Орудие к борту!
Во время сигнала тревоги звучало:
— Команда на палубу!
По традиции били склянки, в воскресные и праздничные дни иеромонахи на бастионах служили молебны и литургии, причём всякий на своём — там, где находилась команда его корабля. Едва возводили насыпь и ставили орудия, как в землянке появлялось несколько икон, зажигалась лампада и ставились свечи. Во время ночных обстрелов, когда земля содрогалась от взрывов и трещали ружейные выстрелы, падали растерзанные тела и стонали раненые, этот уголок мирной жизни умиротворял и помогал выжить. Если раньше моряки говорили: «Кто в море не бывал, тот Богу не маливался», то теперь добавляли: «Кто в Севастополе не был, тот Богу не маливался».
Привычка моряков ко всякого рода неожиданностям, их взаимовыручка и стойкость поддерживали пехотные части. В самом городе присутствие духа тоже было изумительное. Не только военные, но и купцы, служащие, даже женщины, в основном жёны матросов, просили дать им работу. Одну батарею офицеры называли Дамской, потому что землю на неё в корзинах, передниках и платках носили женщины. Из купцов и лавочников сформировали патрули.
Арестанты и каторжники обратились к Корнилову с просьбой позволить им стоять на бастионах. Он приказал освободить их и поручил тушить пожары, выносить раненых, отправил на бастионы, где они подносили снаряды и заменяли подбитые орудия. Среди них были и герои. Демьян Пассек, дважды раненный на Малаховом кургане, отказался идти в госпиталь. Истомин, вопреки всем порядкам, наградил его Георгиевским крестом. Иностранные газеты не преминули раструбить всему миру, что Севастополь защищают арестанты и каторжане.
Нахимов и во время «окапывания» не забывал моряков, подал Корнилову рапорт о необходимости выдать им сменное бельё, «что крайне необходимо для сохранения здоровья нижних чинов». Павел Степанович обращал внимание не только на матросов, но и на солдат. Однажды он приехал на бастион, где работали солдаты. День был очень жаркий, но люди шинелей не снимали.
— Что это, молодцы, вы работаете в шинелях? Ведь вам жарко; снимите шинели и работайте, вон как матросы работают, в рубашках.
— Мы, ваше превосходительство, шинелей снять не можем.
— Отчего?
— У нас нет рубах.
— Как нет рубах? Сними шинель!
Рубах действительно не было ни у кого. «Причина этому была очень простая, обмундировка, как и всё доставляемое в Севастополь, была наполовину разбросана в степи по беспутию, и в таком положении находилась большая часть армии. Нахимов принялся за это со своей обыкновенной энергией и добросовестностью, и всё это было вскоре доставлено из степи, и солдаты сделались с рубахами и сапогами»305, — вспоминал его адъютант.
Штурма ждали со дня на день, но его всё не было. Противник явно упустил момент.
Девятнадцатого сентября пароходы доставили с Северной стороны на Южную Московский, Бородинский и Тарутинский полки, а 28 сентября на Северную сторону пришёл Минский пехотный полк; число защитников увеличилось до тридцати пяти тысяч.
Защитники не сидели в траншеях, пассивно ожидая нападения. Активным средством обороны стали вылазки. Охотники тревожили неприятеля, подходили к самым укреплениям, перестреливались, заклёпывали вражеские орудия. Нередко на вылазки брали горные «единороги», которыми разрушали укрепления. Первая из таких вылазок была устроена в сентябре 1854 года моряками и казаками-пластунами, когда были разрушены неприятельские укрепления на хуторе напротив 5-го бастиона. Имена отличившихся на вылазках быстро становились известны всей России: газеты писали о матросах Игнатии Шевченко и Петре Кошке, мичманах Петре Завалишине и Фёдоре Титове, лейтенанте Николае Бирилёве.
«Горько подумать, — записал Корнилов в дневнике, — что с таким войском потеряли Альму». После стычек приносили французские и английские штуцеры, сравнивали. Французский штуцер нашли по устройству не лучшего нашего, английский был хорош — его за дальнобойность называли «королём оружия». Во время сражения на Альме это ружьё увидели в действии: «Когда русские находились на расстоянии едва ли в пять ярдов, пули Минье поражали их колонны, прошивая насквозь сразу несколько тел, нагромождая горы трупов и раненых»306.
С ружьём Минье было сложно тягаться не только в поле; в Севастополе английские и французские стрелки занимали на дальнем расстоянии удобную позицию и без помех выбивали офицеров и батарейную прислугу. Против таких ружей одна храбрость не поможет, «...а ядром им что сделаешь, когда они рассыпаны и укрыты пригорками и каменьями», — с горечью писал Корнилов.
Воспевая мужество и стойкость защитников, современники называли Севастополь русской Троей, хотя осаждали его не десять лет и в блокаде он не был — сообщение с Симферополем сохранялось всю войну, за исключением короткого момента после сражения на Альме. В городе шутили: «наша Троя — она втрое».
Долгожданный момент, когда Меншиков вернулся с армией в город, запомнили надолго: «...после... томительного ожидания, наконец, с вершины башни на Малаховой кургане увидали мы на высотах над Бельбеком подвигавшиеся по направлению к Севастополю войска с тысячами штыков, блиставших на солнце. В них мы узнали армию князя Меншикова! Этим сообщение с внутренними губерниями России было восстановлено. Хотя и до тех пор уныния в Севастополе не существовало, но при виде войск дух ещё поднялся и с ним надежды на благоприятный исход войны»