Камчатский редут (точнее, люнет) заложили ещё в конце февраля перед Малаховым курганом, на Кривой Пятке, столь вожделенной для французов. А уже в ночь на 3 марта противник предпринял первое нападение, но не на сам люнет, а на расположенные полукругом ложементы перед ним, предусмотрительно устроенные Тотлебеном.
«Ложементы состояли из небольших отдельных участков траншей, закладываемых летучей сапой впереди оборонительных линий, — пояснял Тотлебен. — Располагались обыкновенно в две линии... сперва закладывали передовую, а потом подкрепляли её задней линией, располагая ту и другую в шахматном порядке»353. Устраивали ложементы, чтобы препятствовать работам неприятеля далее 100 саженей — расстояния выстрела из штуцерного ружья. Сначала в них располагались днём по четыре-пять стрелков со штуцерами, потом по ночам стали укрываться секреты, затем ложементы соединили траншеями. Неприятель называл ложементы «стрелковыми ямами», осыпал их ядрами и гранатами, которые редко попадали в цель: тяжело стрелять из пушки по воробьям.
Третьего марта атака была отбита; не удалась попытка французов захватить люнет и в ночь на 6 марта, когда они решили обойти ложементы. В рапорте Нахимов описал, как три неприятельские колонны бросились на Камчатский, намереваясь захватить его. Стрелки в ложементах ответили огнём, после чего полковник Свищевский атаковал неприятеля тремя ротами Волынского пехотного полка и штыками отбросил его к нашим ложементам. «Пользуясь расстройством и беспорядком неприятеля, храбрые якутцы (солдаты и офицеры 42-го Якутского пехотного полка. — Н. П.), удержавшиеся в ложементах, ударили на врагов с тыла. Поставленные между двумя рядами штыков зуавы только бегством могли найти спасение за своими траншеями». Чтобы предотвратить новое нападение на редут, полковник Вялый приготовил колонны из двух батальонов Якутского полка, по флангам построил по две роты Томского егерского полка и, едва неприятель вышел из траншей, с барабанным боем пошёл ему навстречу. Не ожидавшие атаки французы бежали в свои траншеи, завязался рукопашный бой. Итог: среди защитников города — 15 убитых, 87 раненых и 68 контуженных; неприятель оставил на поле боя до пяти десятков тел, в плен попали офицер, восемь зуавов и стрелок.
Сидеть в ложементе вдали от своих позиций, под боком у неприятеля, когда льёт дождь или палит солнце, могли только люди храбрые, даже отчаянные, те, кого зовут удальцами. Одним из таких смельчаков был генерал-лейтенант С. А. Хрулёв, который был дружен с Нахимовым. В ночь на 11 марта под его командованием была совершена вылазка из Камчатского люнета — французы выбиты из первой параллели; вслед за тем — новая вылазка, против англичан — и тоже с большим для них уроном. За отвагу в этом бою Хрулёв был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени.
Солдаты очень любили своего командира. В Севастополе рассказывали такую историю. Однажды на рассвете генерал отправился осматривать работы на 3-м бастионе. Там в этот час только просыпались: выходили из блиндажей, умывались, становились на молитву перед ротными иконами. Увидев Хрулёва, солдаты сплотили ряды и собой, как стеной, загородили генерала, идущего по траншее. Так и шли параллельно насыпи бастиона, закрывая генерала от штуцерных пуль. Из неприятельских траншей раздались выстрелы, трое были ранены. «Мы молимся за вас! Нас убьют — ничего, сохранил бы Господь ваше превосходительство!» — говорили солдаты354.
Примечательно, что в Севастополе даже монахи участвовали в боевых действиях. Особенно отличились в мартовских событиях два тёзки, отцы Иоанникии: один в ночь на 3 марта ходил с крестом впереди солдат и поднимал их в штыковую атаку, а потом в темноте разглядел в траншее неприятельского офицера, притворившегося мёртвым. Второй в ночь на 11 марта был послан вывести из неприятельских траншей солдат, отказавшихся верить сигналу отступления. Оба иеромонаха были представлены к наградам355. Протоиерей Арсений Лебединцев в письме митрополиту Иннокентию отмечал, что первый из них раньше назывался не иначе как «неблагонадёжный Иоанникий», даже предполагалось выслать его из Севастополя, но теперь он герой: «Говоря сие, я нисколько не защищаю нетрезвости в ком бы и где бы ни было, а осмеливаюсь только сказать своё мнение, что оказанные иеромонахом Иоанникием отличия в настоящее время выкупают его вину». А о втором рассказывал в воспоминаниях А. Д. Столыпин, отец будущего сановника Петра Столыпина:
«Перед нами стоял тот же самый монах, которого я видел в начале дела, он нёс три штуцера.
— Откуда вы, батюшка?
— Как откуда? Из траншей, я был там во всё время дела.
— А что это у вас за трофеи?
— Два штуцера, вырвал я из рук зуавов, спас их, может быть, этим от греха, а вот это ружьё принадлежит злому человеку, он хотел меня убить, видите, рясу всю порвал.
— Да как же вы уцелели?
— На мне была епитрахиль, — отвечал он спокойно.
Мы невольно преклонили перед ним головы».
Солдаты наотрез отказывались уходить из траншей, не веря, что поступил приказ об отступлении; поверили, только когда за ними пришёл иеромонах. Матросы звали его Аника; он так привык к этому имени, что и сам так рекомендовался: «Аника 3-й!»
На бастионах обзаводились хозяйством, обживались. В блиндажах делали нары из досок — это была «спальня»; у дверей ставили самовары и медные чайники — «столовая»; за небольшой дверкой с сердечком — понятно что. При хорошей погоде или когда в блиндаже становилось душно, ставили столы на площадке батареи и, усевшись кружком — кто на принесённом из города кресле, кто на жестянке из-под картечи, положив сверху поддоны, — пили чай, как говорили в Севастополе, «под музыку пуль и снарядов». Офицеры вели совместное хозяйство, в складчину покупали на базаре провизию, разводили кур. А держать петухов, особенно красивых, даже вошло в Севастополе в моду. Ночью они пели так, что было слышно и в неприятельских траншеях, но солдатам и матросам это нравилось, потому что напоминало деревенскую жизнь.
На одной батарее произошёл такой случай. Жил у них красавец-петух, совершенно ручной, матросы прозвали его Пелисеевым — по имени командующего французским 1-м армейским корпусом Ж. Ж. Пелисье. Однажды Пелисеев, испуганный взрывом бомбы, с квохтаньем перелетел через бруствер и скатился в ров. Молодой матросик впопыхах помчался за ним, не обращая внимания на сыпавшиеся пули, поймал его и вернулся. Из французских траншей донеслись крики одобрения и аплодисменты — сначала петуху, потом матросу.
Солдатам приносили из города готовые обеды и ужины, матросам ежедневно поставляли провизию, они кашеварили сами. Кухня у офицеров и матросов была общая — печь и небольшая плита в вырытой здесь же, на батарее, яме. Свод над ними защищал только от пуль, если начинался артобстрел, приходилось сидеть без обеда.
Нахимов знал не только об опасностях жизни на бастионе, но и о бытовых неудобствах: тесные блиндажи, кусачие насекомые, расстройство пищеварения от плохой воды. Бани, чистое сменное бельё, лекарства — это для всех моряков и солдат. Он покупал на собственные средства и присылал офицерам свежее бельё, вино, которое смешивали с водой для уменьшения желудочных расстройств; целые батареи пузырьков с каплями Иноземцева[56], действие которых он опробовал на себе, наконец, передавал деньги для нуждающихся. «Слава богу, в Севастополе есть лицо, которое знает всех и каждого и готово за всякого стать заступником и посредником», — говорили о Нахимове.
После обеда кто-то спал, другие отдыхали, играя в карты или шахматы, многие читали. Грамотные матросы и солдаты читали вслух сказки и лубочные батальные истории, офицеры приносили из библиотеки книги и журналы. «Утвердительно можно сказать, — вспоминал артиллерист Ершов, — что чтение никогда не доставляло и не будет мне доставлять таких наслаждений, как на бастионе. Здесь, при возбуждённых нервах, при жажде умственного отдыха, как-то яснее усвоял себе человек всё умное и поэтическое, вдаваясь порой в совершенную иллюзию очень часто по поводу произведений, неспособных в другое время произвести хоть часть такого впечатления»356.
Если на позициях было относительно спокойно, офицеры ходили в гости. В каземате 6-го бастиона стоял рояль, там устраивали музыкальные вечера: скрипка и кларнет приходили с 4-го бастиона, флейта — с 5-го. Сначала слушали классическую музыку, всё шло чинно и благородно; потом как-то незаметно переходили к народным песням, при хорошем настроении заканчивали «Камаринской» или бравой «В Севастополе стояли»:
В Севастополе стояли,
Горы каменны ломали.
Гоц калина, гоц малина,
Горы каменны ломали.
Батарею выкладали,
Батарею выкладали,
Мы воды мало видали.
Нам холодная вода
Слаще мёду и вина.
Аржаные сухари —
Все приятели мои.
А гречушная каша —
Родимая мати наша.
Эскадронный командир,
Во крестах его мундир,
Офицеры молодые,
Эполеты золотые,
По траншеюшкам гуляет
И в нас храбрость пробуждает.
Вот, бывало, чуть-чуть свет —
Командир наш на барбет.
Всех скликает, всех сзывает.
Песни петь нас заставляет.
Уж мы песенки певали,
Англичанку удивляли.
А как мы пустились в пляс,
Французик наш кричит: «Пас!»357
При тоскливом настроении запевали:
Любезный друг, уведомляю,
Что кончен наш кровавый бой;
Своих с победой поздравляю,
Себя с оторванной рукой.
Хотя мы много пострадали
От перекрёстного огня,
Но всё разбили, всё забрали...
В груди две пули у меня.
Я в лазарете умираю,
И труп мой фельдшер уж купил;
Тебе червонец посылаю,
Что он за труп мне заплатил.
Признаться, скучно быть зарытым,