Французы в тот день действовали храбро, дошло даже до штыкового боя. Однако, несмотря на всё упорство, взять высоту им так и не удалось. Настроение севастопольцев заметно улучшилось. «Пусть ещё будут штурмы, только бы кончились доконавшие нас бомбардировки», — говорили офицеры. А солдаты давали высокую оценку французам: «Молодцы народ драться, да великатны (деликатны. — Н. П.) оченно на штыки — царапаются только». Действительно, в госпиталях отмечали, что раны от французских штыков редко были опасными, тогда как пленные, получившие удар русским штыком, не выживали. Всего потери гарнизона 5 и 6 июня составили 797 убитых и более трёх тысяч раненых и контуженных381.
Напрасно «эксперт» Ф. Энгельс называл операцию «исключительно бездарной» — она была подготовлена основательно. Причины победы севастопольцев 6 июня заключались в своевременном создании артиллерийского резерва — вместо подбитых пушек быстро устанавливали новые; в правильном распределении снарядов и пороха; в постройке плавучего моста, соединявшего Корабельную и Городскую стороны, что позволило наладить сообщение между ними, а главное — в силе сопротивления, которой атакующие не ожидали после многомесячной осады, и личном мужестве защитников города382.
Руководил обороной Корабельной стороны генерал-лейтенант С. А. Хрулёв. Когда французы засели в домиках посёлка на склоне Малахова кургана, стало ясно, что необходимо немедленно выбить их оттуда, пока они не закрепились. Но с кем? Хрулёв увидел возвращающуюся с ночных работ 5-ю роту Севского полка, спешился. «Благодетели мои! В штыки! За мной!» — закричал он и сам повёл севцев в атаку. Половина роты полегла на склоне, но французов всё же выбили.
Во время штурма разнеслась весть, будто Нахимов убит. В 1868 году капитан 1-го ранга А. Б. Асланбегов вспоминал рядового пехотного полка, умиравшего близ Малахова кургана:
«— Ваше благородие, — вскричал он проезжающему ординарцу начальника гарнизона, скакавшему с Малахова кургана в город, — а, ваше благородие!
Офицер, посланный с важным поручением, не останавливался.
— Постойте, ваше благородие, я не помощи хочу просить, а важное дело есть...
Офицер возвратился к нему...
— Что нужно, любезный, говори скорее!
— Скажите, ваше благородие, адмирал Нахимов не убит?
— Нет.
— Ну, слава Богу... Я могу теперь умереть спокойно.
Солдат перекрестился, обратил очи к небу и со вздохом закрыл глаза»383.
Другой участник обороны Севастополя, И. И. Красовский, вспоминал: «Картечь и батальный огонь с Корнилова бастиона произвели страшное опустошение в рядах французов. Подошва Малахова кургана и пространство до неприятельских траншей были покрыты их телами»384. Цифры потерь неприятеля разнятся: называют от трёх с половиной до пяти тысяч человек у французов и от полутора до двух тысяч у англичан.
Настроение англо-французской армии сильно упало: штурм был отбит, у британцев 28 июня скончался главнокомандующий лорд Реглан — поговаривали, что он заболел от расстройства и несправедливых обвинений. В английской армии всё чаще задумывались о мире. «Вчера, при уборке тел, англичане бранили Наполеона и говорили, что это он один желает продолжать войну, и что им чрезвычайно тяжело, и [что] с нетерпением ждут мира», — писал домой 8 июня командующий третьей оборонительной линией А. И. Панфилов385.
Карл Маркс в статье «Неудача 18 июня» назвал этот день «первым серьёзным поражением англо-французской армии», не преминув съязвить: «Заголовок сообщения был уже заготовлен, подвело лишь событие, которое это сообщение должно было увековечить»386.
Во время перемирия и обмена телами убитых уже не звучали предложения распить шампанское, никто весело не болтал и не предлагал сигар и фруктов. И если Тотлебен в дневнике записал в тот день: «Мы чувствовали наше превосходство в нравственной силе», — то Энгельс выразил общее настроение англичан: «От мысли захватить Южную сторону Севастополя в этом году отказалась даже английская пресса».
Ранение и смерть Нахимова
После 6 июня Нахимов заметно повеселел; когда приезжал на батареи и видел старых знакомых, вспоминал с ними Синоп, улыбался. За успешно отбитый 6 июня штурм его наградили арендой в две тысячи рублей. Он, конечно, благодарил за оказанную милость, но между своими ворчал: «Лучше бы снарядов и пороху прислали».
Боеприпасов по-прежнему не хватало. Между тем неприятель использовал уже не только обычные снаряды, но и зажигательные ракеты. В Англии в те годы разрабатывались новые средства ведения войны: стеклянные бомбы, которые, разбиваясь, воспламеняли всё вокруг; бомбы с фосфором, зажигательные пули. Во время обстрела Одессы англичане опробовали бомбы с отравляющим газом. Одну из них, неразорвавшуюся, привезли в Севастополь и вскрыли, чтобы узнать содержимое: «нестерпимая вонь так сильно обдала всех, что Корнилову сделалось дурно». Та же реакция была и у канонира в Одессе: он потерял сознание и ещё два дня страдал от сильной рвоты. Моряки решили больше не исследовать их сами, а отдали в аптеку для проведения анализа — «разложения», как тогда говорили387.
Попытка применить против севастопольцев химические отравляющие вещества была предпринята ещё в начале осады. Когда английские и французские части расположились вокруг города, городской водопровод оказался перекрытым — однако ненадолго: «Неприятели наши — образованные народы, из человеколюбия пустили в город фонтанную воду, но отравленную. Пять человек умерло, поставили караул, а воду велено разложить на составные части»388.
Что же касается зажигательных ракет, то командир парохода «Владимир» капитан 2-го ранга Бутаков придумал действенный способ борьбы с ними: «Дав зажигательной части ракеты разгореться большим пламенем, достаточно было одной кружки воды, чтобы совершенно потушить её». Нахимов отдал должное изобретательности Бутакова и рекомендовал всем применять этот способ борьбы с английскими техническими новинками389.
Всё острее ощущалась усталость от осады. Князь Васильчиков становился с каждым днём угрюмее и неразговорчивее, Хрулёв не уходил с Малахова кургана ни днём ни ночью, Тотлебен ставил перед неприятелем всё новые препятствия, Нахимов восстанавливал разрушенный бомбардировкой мост между Корабельной и Городской сторонами... И конца этому не было видно. «Севастополь, — говорили офицеры, — напоминает старую бороду, которую чем больше бреешь, тем больше она растёт». Англичане сравнивали осаду Севастополя с саваном, который Пенелопа, жена Одиссея, днём ткала, а ночью распускала.
В апреле стало заметно, как мало осталось в городе моряков. «...Нахимов с трудом теперь находит и своих больных, о коих он заботился более, чем отец: они стали редки на перевязочных пунктах и в госпиталях. Много есть прекрасных сторон в этом адмирале, между прочим память о моряках-покойниках, — писал протоиерей Арсений. — В этом месяце я служил для него три панихиды: 5 числа по Корнилове, 11-го по Лазареве и 15 по Истомине, по случаю 40 дней от кончины сего последнего. Он не забывает дней кончины их. “Очень мала теперь семья наша, — говорил он мне на могиле, — и неудобно теперь добираться сюда, но должно исполнить святой долг наш”».
Сюда — это к могиле его товарищей в строящемся соборе Святого равноапостольного князя Владимира. Грустно смотрел он на эти захоронения, которые по весне залила вода, как будто упокоились они не в каменистой севастопольской земле, а в привычной для них водной стихии. «Владимирский храм будет теперь как бы на гробах мучеников. Два адмирала пали за веру, и третьего кончина была страдальческая»390, — говорил священник Нахимову (он имел в виду адмирала Лазарева, умершего в мучениях от рака желудка). Не пройдёт и двух месяцев, как отец Арсений будет отпевать четвёртого адмирала, чей последний корабль встанет здесь на вечный якорь.
На следующий день после панихиды по Истомину Нахимов присутствовал на похоронах лейтенанта А. А. Бутакова. Нечасто можно увидеть адмирала, несущего гроб лейтенанта; но здесь был особый случай.
Александр Бутаков, двоюродный брат знаменитого командира парохода «Владимир», «пребравый и превесёлый товарищ», как говорили о нём сослуживцы, перевёлся в Севастополь с Балтийского флота. Место его службы было опасное (в Севастополе других и не было) — он командовал батареей на люнете между 5-м и 6-м бастионами. На особо важные пункты обороны Нахимов старался назначать опытных офицеров, но молодой Бутаков к тому времени прекрасно проявил себя. Конечно, сослуживцы посмеивались, слушая восторженные речи молодого офицера, особенно когда он признавался в любви к своей батарее: «Как влюблённые, женившись, не могут нарадоваться своим счастьем, так я не могу нарадоваться своею батареей и с каждым днём становлюсь всё довольнее и довольнее».
Назначению командовать батареей Бутаков был несказанно горд и в письме «милой маменьке» так описывал свою «возлюбленную»: «Вы не смотрите, что она всего о 9 орудиях, есть, что и мичмана командуют такими батареями, но то в линии, а из всех передовых отдельных батарей командиры старше меня гораздо, и на новых редутах все штаб-офицеры»391.
Нахимов делал объезды трёх оборонительных дистанций по намеченному им с утра плану, на этот люнет приезжал каждый день и старался задержаться подольше. Ему нравился храбрый юноша, наверное, в нём он видел себя в молодости: смелого, восторженного и беззаветно преданного делу.
— Ну-с, Александр Бутаков, я пришёл навестить вас, — говорил Нахимов, весело поглядывая на лейтенанта. — Всё у вас благополучно-с?
Счастливый вниманием самого Нахимова, Бутаков подробно докладывал обстановку. Адмирал подносил к глазам трубу и осматривал неприятельские траншеи.
— А как сами поживаете-с? — закончив осмотр, спрашивал Нахимов. — Сильно вам штуцера надоедают-с? А бомбами они перестали-с вас беспокоить?