АльвэкНахлебники Хлебникова
Нахлебники Хлебникова
Велемир Хлебников. Всем
Есть письма – месть.
Мой плач готов,
И вьюга веет хлопьями,
И носятся бесшумно духи
Я продырявлен копьями
Духовной голодухи,
Истыкан копьями голодных ртов.
Ваш голод просит есть,
И в котелке изящных чум
Ваш голод просит пищи.
Вот грудь надармака.
И после упадаю, как Кучум
От копий Ермака.
То голод копий проколоть
Приходит рукопись полоть.
Ах, жемчуга с любимых мною лиц
Узнать на уличной торговке!
Зачем я выронил эту связку страниц?
Зачем я был чудак неловкий?
Не озорство озябших пастухов,
Пожара рукописей палач, –
Везде зазубренный секач
И личики зарезанных стихов.
. . . . . . . . . .
Май, 1922 г.
Альвэк. Нахлебники Хлебникова
Вот он – в желтой кофте и с «Пощечиной общественному вкусу»:
– Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и пр. и пр. с Парохода современности.
И вот он – классическая статья «О разных Маяковских»:
– Милостивые государыни и милостивые государи!
– Когда вы смотрите на радугу или на северное сияние, – вы их тоже ругаете? Ну, например, за то, что радугой нельзя нарубить мяса для котлет, а северное сияние никак не пришить вашей жене на юбку? Или, может быть, вы их ругаете вместе и сразу за полное равнодушие к положению трудящихся классов Швейцарии?
– Не делайте, потому что у радуг есть свои определенные занятия, выполняемые ими талантливо и честно. –
Но вот, в базарном почете «искусство для… искусства».
Николай Асеев с эстрады заявляет о своем авторстве на термин: «социальный заказ»(?!).
По последнему крику моды величает себя в «Мастерской стиха» Владимир Маяковский:
– Не жрец-творец, а мастер-исполнитель социального заказа. –
Но опять внезапно Маяковский открывает никому неизвестного Александра Сергеевича Пушкина.
На одном из своих наступлений он гонит современных стихоплетов учиться у Пушкина «классической мощи»:
Две недели
ходил и твердил,
ходил и твердил
великолепные
пушкинские строки:
Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
И это разношерстное мировоззрение, звериное, сказывается и в отношениях Маяковского к Хлебникову.
Признавая его своим гениальным учителем, он, как «профессор», издевался над его творчеством:
– Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя.
– У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей – фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова. –
– …я добрыми глазами смотрел на друга, когда он читал: «Я тебя раскрою отсюда до Аляски». –
Эта кротость и чудесная ирония: «Вова! дай пожму твое копытце» – сменились у Хлебникова грустью и гневом:
Ах, жемчуга с любимых мною лиц
Узнать на уличной торговке!
Зачем я выронил эту связку страниц?
Зачем я был чудак неловкий?
Широкая железная осока
Перерезала воды его жизни.
Его уже нет…
Поводом было уничтожение рукописей
Злостными негодяями с большим подбородком
И шлепающей и чавкающей парой губ.
Творчество Хлебникова вне закона.
Его растаскали, как добычу.
«Леф» изувечил «Уструг Разина» и «Ладомира».
Обе поэмы с выбросками и в переделке.
Друзья-ли? Хлебникова забрасывают его отвратительными воспоминаниями.
Они злее брани Крученыха.
А ведь этот «футуристический иезуит слова»[1] в 1919 г. напечатал в тифлисской газете «41°» о Велемире Хлебникове статью с смрадным заголовком: «Азеф Иуда-Хлебников».
У Хлебникова стая воспоминателей.
Кроме объявившихся воспоминателей, существуют воспоминатели-кандидаты.
Николай Асеев объявил только название своих воспоминаний.
Название с пристрастием: «Черты из биографии неизвестного». В скобках: О Викторе Хлебникове.
Колумбовский тон о гениальном поэте, «написавшем столько песен, что их хватит на мост до серебряного месяца».
О Николае Асееве…
Но до этого отступление.
Московская критика выродилась в «науку».
«Формальный метод» стал фиговым листочком.
Под сень его стекаются и Жицы и «30-дневные» эрудиты.
Клок глупости:
– Владимир Маяковский – из поэтов революционной интеллигенции, пересоздав в первый период своей литературной деятельности весь строй русского стиха, сейчас находит в себе силы для изображения коллективных переживаний рабочего класса. –
Такие же сладости поет Маяковскому и Винокур.
Маяковский, а не Хлебников, – создатель русского футуризма.
Это критическое опьянение доползает до изумительной наглости:
– Не только внешняя судьба Хлебникова – вечная нужда, вечное непонимание, улюлюкание образованной (?) толпы, странные психические предрасположения – повинны в том, что из человека, наделенного несомненными признаками поэтической гениальности, в конечном итоге будем честны хотя бы перед памятью поэта, – ничего не вышло. –
В легкость мысли Винокура вынарядился и Виктор Шкловский:
Хлебников
– писатель для писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы.
Читатель его не может знать.
Читатель, может быть, его никогда не услышит. –
Нет, услышит!
Не вечно дано забивать уши бранью дубинок.
Я знаю этих бойцов за истинную литературу.
Косноязычные, они хотят породниться со мною:
– Заикаясь не то от волнения, не то от недостатка мыслей, вождь оригиналистов сообщил, что Маяковский ничтожен, а он, Альвэк, велик, в доказательство чего зачитал свои стихи. На 10 минут мы утонули в этих отрывках, которые даже не были смешными, – единственное, за что можно было бы простить эту бездарную галиматью. –
Так отборно безобразничает один из них[2]) за мое шумное выступление на вечере «Нового Лефа».
Конец отступлению.
В 1914 г. о Николае Асееве первый журнал русских футуристов:
– Может быть, у г. Асеева много скрытых талантов, но совершенно ясно, что к поэзии они не имеют ни малейшего отношения. Неогальперин экспроприирует не у Бальмонта и Надсона, а у Блока (Бешено вздрогнув, за полночь кинется воющий автомобиль), В. Иванова (Не долгой немотой ответствуют небесные пространства).
Неогальперин расставляет слова по-прежнему «экзотически», также чуждается своих образов и собственного лица, точно опасаясь за свой вкус. –
Эта ругань исторического пошиба.
В 1846 г. В. Белинский разоблачал Аполлона Григорьева: «не поэт, вовсе не поэт».
От ярого натиска Асеев отбивался руками и ногами. В сборнике «Руконог» он так накинулся на «Первый Журнал Русских Футуристов». По его мнению, это – завравшаяся банда.
– Организован трест российских Бездарей.[3]) Вы с злобой и бесстыдством забываете о порядочности и распространяете клеветнические сплетни о поэтах инакомыслящих с Вами. –
Позднее Ник. Асеев возносит «Облако в штанах»:
– Поразительный успех.
Вниманию критиков.
Читайте многочисленные цитаты. –
Конец рекламы – задор и ярость за Маяковского:
– Что-же, господа критики! Может быть, кто-нибудь попробует силенку на этом силомере? –
В 1919 г. «отец российского футуризма» Д. Д. Бурлюк «занял» Дальний Восток.
Его занятные штаны и остроумие обезоружили даже ярого в то время врага футуризма Н. Ф. Чужака.
. . . . . . . . . .
И над Дальним Востоком взошло «новое светило»:
«Декларация Дальневосточных Футуристов».
Под светилом расписался и «Великий Футурист – Революционер Духа» Ник. Асеев.
На этом я обрываю большое предисловие моей маленькой статьи о нахлебниках Хлебникова.
Слово Велемиру Хлебникову:
Помнишь,[4] мы вместе грызли, как мыши,
Непрозрачное время «сим победиши»?
Вернее, что грыз я один!
Товарищи!
Как-то-с, кактус, осени хорунжие,
Линь, лань, лунь…
– Я выбран осени в хорунжие – у Ник. Асеева. У него:
Когда земное склонит лень,
Выходит с тенью тени лань,
С ветвей скользит, белея, лунь,
Волну сердито взроет линь…
Ник. Асеев пел по пятам Хлебникова.
Хлебников:
Я, носящий весь мир на мизинце правой руки…
Асеев:
Солнце опалом на пальце сияет на синий мир.
У Хлебникова:
Поднявший бивень белых вод.
У Асеева:
Белые бивни бьют
ют,
«Как-то-с, кактус» – в «Мистерии Буфф»: