В течение следующих 400 лет от всей английской верхушки ожидалось хорошее владение французским языком, приличное – латынью и знание начатков древнегреческого. Любой, кто знал только английский, объявлялся плебсом, охлосом, человеком не комильфо – а если вы не понимали всех этих оскорблений, то это только сильнее вас выдавало. В Оксфорде и Кембридже знание древнегреческого языка требовалось от всех абитуриентов вплоть до 1919 г., а латыни – до 1960 г.
Но обычных английских простолюдинов ожидали еще худшие новости. Веками английский язык воспринимался как второсортный, но, по крайней мере, это был их собственный язык. Теперь же новые ученые мужи (homines novi) начали оптом заимствовать слова из французского, латинского и древнегреческого языков.
К 1490 г. Уильям Кэкстон уже осознал, что происходит. Кэкстона обвинили в использовании «странных слов, которые нельзя понять обычным людям». Готовый угодить каждому (и найти как можно больше читателей), он снял с полки какую-то старую английскую книгу.
«Этот английский был таким грубым и резким, что я с трудом его понимал… Он больше напоминал голландский, чем английский…»
В итоге Кэкстону пришлось признать поражение. Поскольку удовлетворить как джентльменов, так и простолюдинов сразу не получалось, он сделал выбор в пользу более привлекательного рынка.
«Эта книга не для любого грубого и нехитрого мужика, но для людей ученых и джентльменов, кто понимает науку и знает обходительность».
Сам английский язык разделился на два уровня.
Война Алой и Белой розы выкосила старую военную аристократию (к 1485 г. осталось всего 29 лордов), так что у Генриха появилась эпохальная возможность перетянуть власть на себя и поставить повсюду новых людей. Совет ученых законников буквально катком проехался по знати: формировалось совершенно новое сотрудничество между королем и парламентом, направленное против старой аристократии. Генрих наблюдал эту модель государственного устройства во время своего долгого изгнания во Франции.
Генрих вслед за другими европейскими монархами обратил внимание на Новый Свет. В 1496 г. итальянский путешественник Джон Кабот получил королевский патент. На следующий год он возвратился с триумфом, открыв Северную Америку. Через два года король поддержал уже доморощенного английского мореплавателя Уильяма Уэстона из Бристоля.
«Мы надеемся, что вскоре он с Божьей помощью отправится на поиски новой земли и сможет ее отыскать».
Легитимность правления Тюдоров была обеспечена, когда в 1501 г. Генриху удалось женить своего сына и наследника принца Артура на Екатерине Арагонской, принадлежавшей к могущественному семейству Габсбургов, которое управляло половиной Европы. Артур почти сразу же умер, однако этот факт не повредил дипломатическому союзу. Хотя Артур якобы хвастался тем, что успешно провел ночь в Испании, все с легкостью подтвердили, что консумации брака не произошло. Из этого следовало, что Екатерину можно оставить в Англии, пока младший сын Генриха VII, тоже Генрих, не подрастет и не женится на ней вместо старшего брата.
Надгробный памятник Генриха VII и его жены Елизаветы в часовне Богоматери Вестминстерского аббатства, созданный вскоре после смерти короля. Фотография автора
На момент смерти Генриха VII в 1509 г. элита была еще более многоязычной, чем обычно, а повседневная жизнь опиралась на католическую церковь, во всем поддерживавшую короля. Просьбы помолиться о душе и от богатых, и от бедных были популярнее, чем когда-либо, по всей стране создавались многочисленные произведения религиозного искусства. Ничто не указывало на то, что вскоре Англия изберет совсем иной путь.
Часть III1509–1763 гг.Англичане и империя
Для Генриха VIII английский трон был только началом. Карл V, император Священной Римской империи, и французский король Франциск I были практически его ровесниками, и Генрих считал себя ровней им на европейской арене. Сначала он вернулся к старым заявлениям о том, что считает себя истинным наследником французского престола. Тотчас женившись, как и предполагалось, на габсбургской принцессе Екатерине Арагонской, он заключил союз с ее родней и попытался вторгнуться во Францию сначала в 1512, а затем и в 1513 г. Им удалось выиграть «Битву шпор» при Гинегате, однако расходы росли, а получить ничего взамен не удавалось.
Будучи раздосадован, Генрих заключил мир с Францией и заявил, что выставит свою кандидатуру на следующих выборах императора Священной Римской империи. Он даже велел своим агентам распустить слухи о том, что он умеет говорить по-немецки.
Игра мускулами с сильнейшими игроками Европы стоила больших денег, в то время как в Англии жило в четыре раза меньше людей, чем во Франции, и в пять раз меньше, чем в Священной Римской империи. А поднимать налоги, пока английская экономика находилась в уязвимом положении, было опасно.
«Генри Грэйс э’Дью» был самым крупным и эффективным военным кораблем своего времени. Его название свидетельствовало об одержимости Генриха VIII. «Свиток Энтони – перечень флота Генриха VIII». Библиотека Пипса 2991; Британская библиотека. MS22047, включая документы ISBN0–7546–0094–7, с. 40 (© Gerry Bye / Creative Commons)
Весь Старый Свет страдал от наступления малого ледникового периода, который сказался на урожаях, и внезапного переизбытка драгоценных металлов, поступавших из Нового Света и вызывавшего инфляцию. В Англии, однако, была и собственная, характерная лишь для нее проблема. Это были огораживания – источник народного недовольства на ближайшие три века.
До конца XV в. почти вся пастбищная земля в Англии располагалась в открытых полях, где земли были нарезаны чересполосицей, а не крупными наделами. Смысл был в том, чтобы каждый получил свою долю плодородной, неплодородной и паровой земли.
Рисунок из книги профессора Роберта Сирабиана «Приложения к законам: Великобритания» (Enclosure Acts: Great Britain), Висконсинский университет
Объединение полосок земли позволяло более состоятельным фермерам попробовать новые методы ведения сельского хозяйства или посадить новые культуры без необходимости согласовывать это со всей деревней. Так что, когда лорд хотел огородить свои владения, он мог рассчитывать на поддержку своих наиболее состоятельных арендаторов. Однако большую проблему представляла общая земля. На ней все имели право держать по нескольку гусей, коз или свиней – даже одну-две ко- ровы.
«Король или хозяин поместья в определенном смысле владел территорией, но крестьянин имел… права, которые позволяли ему или ей выпасать скот, рубить лес, резать торф, брать воду или выращивать злаки».
Для крестьян-бедняков часто в этом заключалась разница между простым выживанием и возможностью накопить хоть сколько-то денег, чтобы впоследствии благодаря экономии нескольких поколений вытащить трудолюбивую семью со дна арендаторской нищеты. Общая земля давала небольшие, но важные возможности для социальной мобильности.
«Семья, имевшая возможность держать двух коров на общей земле, могла получить молочную продукцию, эквивалентную по стоимости доходу работающего полный рабочий день взрослого крестьянина-мужчины».
Правила относительно того, кого и что разрешается держать на общей земле, значительно разнились в зависимости от местных традиций и устных договоренностей.
Однако после огораживания поместья юристов перестали интересовать любые неписаные обычаи. Общая земля тоже была разделена и прирезана крестьянам пропорционально их существующим наделам. Это означало, что больше всего получит лорд, а вслед за ним – те, у кого уже имеются большие арендаторские наделы. Батраки без собственной земли едва ли могли доказать, что у них были хоть какие-то права на общую землю; без письменных доказательств лорды легко объявили бы, что батраки пользовались ею просто по общему попустительству.
Да и сама идея того, что безземельный, неграмотный крестьянин подаст апелляцию в суд, звучала абсурдно. Бедняки часто оставались ни с чем – или с такими крошечными и бесполезными участками, что не стоило и пытаться оградить их забором или рвом, так что их просто продавали за бесценок обладателям более крупных участков. Хуже всего была ситуация там, где землевладельцы начали использовать только что огороженные земли для самого прибыльного сельскохозяйственного бизнеса того времени – разведения овец на шерсть, что требовало куда меньшего числа работников.
«Знатные аристократы и даже некоторые аббаты… не оставляют ничего для пашни, отводят все под пастбища, сносят дома, разрушают города, делают из храмов свиные стойла»[20].
Огораживания обогатили землевладельцев, помогли зажиточному крестьянству и создали самый дестабилизирующий класс любого общества – класс бедняков, не имевших надежды вырваться из нищеты.
После кризиса прежних сельских общин люди ринулись в большие и малые города, особенно в Лондон. На его беспощадных улицах вновь прибывшие падали легкой жертвой демагогов. В 1517 г. вспыхнул бунт – Злобное первое мая, – после того как священник-отступник заявил своей пастве, что хлеб бедных детей-сирот съели иностранцы. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что констебль лондонского Тауэра применил артиллерию, стреляя из крепости по беснующимся горожанам.