— Посольство капиталистической страны, как тут выражаются… А сколько народу!
— Что же в этом необычного? — отвечаю я.
— Вам не приходилось бывать на приёмах в нашем посольстве. У нас гостей всего пять-шесть официальных лиц среднего ранга и ещё столько же торговцев, если не считать представителей других посольств, с которыми нам надоело встречаться на приёмах у них.
— Жаль.
— И вправду жаль. Вот ещё один факт, который вы можете прибавить к тем выводам, к которым мы пришли во время нашего первого разговора.
Затем с помощью очаровательной госпожи Адамс мы переходим к более занятным темам, точнее, к сплетням о сослуживцах. В общем, они приятная компания; у госпожи Адамс чудесный бюст, на котором усталый от жизненной суеты человек может остановить свой взор для отдохновения, а господин Адамс любезен и остроумен. И всё-таки я продолжаю испытывать глухую ненависть к этому человеку, потому что знаю, что он будет злословить обо мне с такой же лёгкостью, с какой злословит о других, потому что я помню, что именно он первый распустил сплетни обо мне и что это ему я обязан ссорой с Элен, потому что угадываю за внешней его приветливостью презрение к моей профессии, к моему низкому происхождению. Органическое презрение господина к своему слуге.
О том, что на дворе конец апреля, вряд ли можно догадаться по восхитительному виду, открывающемуся из окна моего кабинета. Вероятно, Бенет приходит к тому же заключению, потому что, посозерцав некоторое время облупившуюся штукатурку стены, он отходит от этого наблюдательного пункта и встаёт возле моего стола.
— Садитесь, дорогой, не переутомляйтесь, — замечаю я, поскольку не люблю, когда у меня стоят над душой.
Он послушно садится и сидит, пока я изучаю очередной список лиц, приехавших в страну или ожидающих виз для выезда.
— Этот вот, который хочет поехать, чтобы получить наследство, возможно, представляет известный интерес. Пошлите его ко мне, когда он придёт.
Я возвращаю список Бенету и спрашиваю:
— Вы помните две задачи, о которых мы не так давно говорили: выявление объекта и нахождение подхода к нему. Одна уже выполнена — лицо налицо. Что касается второго, то рассчитываю на вашу помощь.
— Легко сказать, — недовольно отвечает Бенет. — Агентуры у нас почти не осталось. А кого не раскрыли, то спрашивается: почему?
Он смотрит на меня с откровенной досадой и выпаливает:
— Ненавижу работать в такой стране, вот что я вам скажу! Я работал в тяжёлых условиях в Южной Африке и снова бы с радостью поехал в какую-нибудь тамошнюю республику, где тебя каждую минуту могут похитить или обокрасть. Вообще я уже на всё готов, лишь бы не прозябать здесь…
— А вы прозябаете?
— А вы что, блаженствуете? Сначала тебя всего загипсуют, а потом говорят: «Теперь посмотрим, как ты танцуешь!»
— В этом есть доля правды, — киваю я. — Но давайте не тратить время на сентиментальные излияния. Давайте сначала я объясню вам, как я решил первую задачу, а вы мне объясните, как вы думаете решить вторую. Итак, объект — Борис Раев…
Достаю из ящика стола небольшую любительскую фотографию и протягиваю её моему помощнику.
— Физиономия эта мне незнакома, — заявляет Бенет, разглядывая фото. — Но имя мне, конечно, известно.
— В таком случае, думаю, вам известно, и какой пост он занимает… а также то, что у него в руках документы, которые нас особенно интересуют.
— Нетрудно догадаться. Что дальше?
— Дальше то, что он работает над этими документами или, по крайней мере, над своими замечаниями по ним — дома. Вообще в определённые дни в его вилле находится часть того, что нас интересует. А часть, как известно, может дать представление о целом.
— Действительно, важное обстоятельство, — признаёт Бенет.
Он прикрывает веки, и лицо его приобретает то немного сонное выражение, которое бывает у него, когда он глубоко задумался.
— Я не спрашиваю о явных пороках, потому что у человека, занимающего такой пост, не может быть явных пороков. Но какие есть у него скрытые? Пьёт тайком? Ему снятся девушки в бесстыдных позах?
— Не знаю, что ему там снится, но бессмысленно идти по этому пути.
— Болезненно честолюбив? Корыстолюбив?
— Оставьте, дорогой! Не напрягайтесь напрасно! Раев лично вообще не фигурирует в моих планах.
— Тогда о каком «объекте» вы говорите? — хмуро рычит Бенет. — Или вы планируете кражу на вилле?
— Такие глупости я не планирую. Хотя ваша догадка не так уж далека от истины…
Рабочий день кончился, кончился и очередной урок, и я отдыхаю от тяжких трудов, положив ноги на стол и полулёжа на стуле. Рассеянно смотрю на золотую цепочку, которую подбрасываю на ладони, но думаю о другом.
Неожиданно в кабинете появляется Мэри, верная своей привычке входить одновременно со стуком в дверь.
— Сегодня ваш день, — напоминает она. Заметив цепочку, восклицает с наигранным восторгом: — А, вы мне и подарок приготовили!
— Увы, это реквизит, — говорю я, продолжая играть цепочкой, — Я приготовил её для моей любимой преподавательницы болгарского языка или скорее для её дочери, у которой скоро выпускной бал…-
— Но в последний момент стало жалко ей отдавать?
— Не угадали. Я ей предложил, а она отказалась. Можете себе представить!
— Да, отлично представляю себе ваше идиотское положение… Я считала вас более осторожным и тактичным, шеф.
— Но послушайте, я уже несколько раз дарил ей книги, и она их принимала. Кроме того, позавчера она сама заговорила об этом капризе её дочери и о своём огорчении из-за того, что она не может его выполнить. «Эти дети сами не знают, чего хотят, — говорит. — Откуда я ей возьму золотую цепочку с монетой». А чего ради женщина станет мне жаловаться по такому случаю, как не для того, чтобы я ей помог?
— Так получается, потому что вы всегда ищете за словами людей скрытые намёки…
— И ко всему прочему, она изобразила благородное негодование! «Я не привыкла, — говорит, — чтобы мне дарили драгоценности. И не в том возрасте, чтобы менять привычки!»
— Да, представляю себе ваше идиотское положение, — повторяет Мэри.
— В идиотском положении не я, а она. Фанатики… не понимающие реальную ценность вещей.
— Но ценности для разных людей могут быть разными.
— Извините, но курс золота во всём мире одинаковый. И насколько я знаю, он в последнее время не менялся.
— Зато другое изменилось. И не в последнее время, а давно. Вы сегодня не можете покупать людей так, как ваши деды покупали рабов за блестящие побрякушки и бусы.
— Я совершенно не собирался её покупать. Я просто хотел ей доставить удовольствие, оказав маленькую услугу.
— Чтобы попросить её позднее о другой маленькой услуге.
— Не обязательно. Сейчас, по крайней мере, я даже не думал о такой возможности.
— Верю. Но ваше «по крайней мере» звучит подозрительно.
— Перестаньте анализировать. Вы лично не приняли бы такой подарок? — спрашиваю я, покачивая цепочкой, висящей на руке.
— Дайте посмотреть… И вправду, золотая… хотя и совсем простая.
— Простая, не простая, но вы бы не отказались, ведь так? — спрашиваю я и беру цепочку обратно.
— Смотря что вы попросите взамен. Вы согласились бы убить отца за приличную сумму?
— Я бы убил отца и без всякой суммы. Он нас бросил лет двадцать назад и скрылся, чтобы не платить алиментов.
— Тяжёлый вы человек… Ну, а, скажем, если вам предложат ограбить свою мать?
— Сделал бы это немедленно. Но, к сожалению, не я, а она меня грабит. В последнем письме она опять просит денег. Вообще, когда я вижу письмо от неё, я всегда, не распечатывая, знаю, о чём она мне пишет.
— Да, тяжёлый вы человек… — вздыхает Мэри. — Поэтому вы и не можете понять отношение ребёнка к матери. А для этих отсталых людей здесь родина всё ещё мать.
— Мать!.. Чепуха… Слепой фанатизм и ничего больше… В сущности, эта женщина, не сознавая этого, предупредила меня: «Мы с вами, — говорит, — очень далеки не только по языку, но даже по мышлению».
— Точно сказано.
— Не отрицаю. Эти фанатики действительно видят всё не так, как это видит разумный человек.
Я выдвигаю ящик стола и бросаю туда цепочку. Но когда я уже собираюсь запереть ящик, меня вдруг осеняет:
— Впрочем, если она вам нравится, я мог бы вам её подарить.
— Не нужно. Я ведь сказала, что на мой вкус она простовата.
Надо было раньше предложить. А уж если раньше не предложил, надо было молчать. Если ты совершил промах, то когда начинаешь исправлять, получается ещё хуже.
— Пригласите лучше меня куда-нибудь поужинать, — тактично предлагает Мэри, чтобы помочь мне выйти из неудобного положения. — А ещё лучше — пойдём к вам, выпьем немного.
Это действительно лучше. У меня нет никакого настроения разгуливать по ресторанам, глядя снизу вверх на эту величественную женщину. Но я вовсе не прочь побыть с ней в интимной обстановке.
— Разве вы никогда не чувствуете себя одиноким, Генри?
Впервые она обращается ко мне по имени. Впрочем, она избегает меня называть и по фамилии. Находит способ говорить со мной, никак не называя меня, словно я так, неизвестно кто. А теперь вдруг впервые говорит «Генри». Может, потому что она немного под градусом. Но и в другой раз она тоже была слегка пьяна.
— Нет, никогда не чувствовал себя одиноким.
— Вы феномен.
— Никакой не феномен. Чувство одиночества испытывают те, кто не был одинок и вдруг оказался в одиночестве. А я всегда был одинок, следовательно, я воспринимаю это как абсолютно нормальное состояние.
— Это логично, но очень далеко от истины. Человеку от природы свойственно искать близости и общения.
— Да, но не самого общения, а той пользы, которую можно из него извлечь.
— А разве само по себе общение не приносит пользы? Говорят, есть кошки, которые умирают, если их не гладят.
— Если обратиться за примерами к зоологическому миру, то можно доказать всё, что угодно. Волки, к вашему сведению, живут в одиночку. А когда они вместе, то грызутся. Так что пусть лучше живут в одиночку. А на мой взгляд, человек по природе ближе к волку, чем к вашей сентиментальной кошке.