— Господин Томас, вас зовёт к себе посол.
— Как раз вовремя, — бурчу я. И добавляю, обращаясь к Бенету: — Потом закончим наш разговор.
Памятник неизвестному дипломату снова предстаёт предо мной — стоящим позади письменного стола и опирающимся о него рукой. При моём появлении шеф не соблаговолил нарушить ни на миг свою позу памятника, и только тонкие поблекшие губы едва уловимо раздвинулись:
— Садитесь!
Я неторопливо прохожу долгий путь от дверей до гарнитура в стиле мадам Помпадур или её венценосного любовника и развязно опускаюсь в одно из кресел. За всё время моей работы здесь посол ни разу не пригласил меня для беседы, если не считать первой злополучной встречи, и я даже не имел чести видеть его ещё хоть раз, если не считать приёмов, на которых я обычно держусь на порядочном расстоянии от него среди других сотрудников.
— Ваше присутствие здесь почти незаметно, Томас, — произносит посол.
Голос его суше прошлогодних макарон.
— Конечно, — продолжает он, — это лучше, чем если бы вы ознаменовали своё присутствие каким-нибудь скандалом, как ваш предшественник. Но всё же коль скоро у нас есть советник по культуре, то должна вестись и хоть какая-то культурная деятельность…
Он устремляет на меня свой неподвижный холодный взгляд, чтобы оценить эффект от своего силлогизма. И поскольку он явно ждёт от меня какой-то реакции, я позволяю себе продолжать разговор, не меняя своей непринуждённой позы:
— Не собираюсь хвастаться своей деятельностью, но раз вы, как я вижу, вообще считаете, что она не ведётся, то осмелюсь заметить, что это не так. Я посетил все редакции, установил контакты с телевидением, с университетом, радио, договорился о некоторых акциях в плане культурного обмена и направил письма с просьбой прислать соответствующие материалы…
Большая часть этого скромного отчёта — чистая ложь, однако это не мешает моим словам звучать убедительно.
— Но вы не поставили меня в известность ни об одном из этих действий, — восклицает с некоторым замешательством шеф. Моя тирада явно оказалась для него неожиданной.
— Но вы же никогда не вызывали меня для отчёта!..
— Да… Очевидно, наши взгляды на порядок работы сильно различаются, — замечает шеф тоном, который претендует на то, чтобы быть ироническим. — Похоже, я стал жертвой иллюзии, что вы должны ко мне являться с отчётом, а не я звать вас… Ну, хорошо. Допускаю, что вы не сидели сложа руки, но ваша деятельность всё же ограничивалась текущей работой… А нам необходимо наладить контакты, имеющие перспективу. Поэтому я предложу вам провести несколько мероприятий иного характера. Прежде всего мы можем начать с показа какого-нибудь подходящего фильма, объединить его с небольшим коктейлем и пригласить интересных для нас журналистов, деятелей искусства… вообще…
— Чудесная идея! — с энтузиазмом восклицаю я. — Но, к сожалению, осуществлять её придётся без меня… Мне срочно надо выехать в Стамбул.
— Но как…
— А так: надо. Я как раз сегодня утром собирался поставить вас об этом в известность.
— Но вы должны не ставить меня в известность, а спрашивать разрешения. И я вам ещё не разрешил!
— Но ведь я именно этого и жду, чтобы вы мне разрешили.
— Но вы… вы…
У некоторых людей, не привыкших, чтобы им возражали, это вызывает такой шок, что они теряют дар речи и начинают заикаться. Но заикающийся говорит медленно, а я очень спешу.
— Видите ли, господин посол, если вам необходимо долго обдумывать вопрос о разрешении на мою поездку, то у вас будет достаточно времени после моего отъезда. А я поеду и без вашего благословения. Дело неотложное. Пока вы тут будете играть в коктейли и дипломатию, я должен заниматься работой… не той фиктивной — культурной, а той неотложной, настоящей, грязной работой, для которой вы служите только ширмой!
— Вы грубы… вы… — продолжает заикаться шеф, с трудом сдерживая ярость.
— Как полицейский… Вы это хотите сказать? — добродушно смеюсь я. И прежде чем пуститься в долгий обратный путь к двери, бросаю тем же тоном: — Однако идея у вас чудесная!.. Желаю вам успеха в этом милом культурном развлечении.
— Но вы ничего не говорили мне об этой поездке… И даже не спросили моего согласия, — сердито замечает Мэри.
И эта — туда же! Похоже, тут все — мои начальники, один я — подчинённый.
— Послушайте, дорогая, я не считаю нужным испрашивать заранее вашего согласия, когда речь идёт об исполнении вами служебных обязанностей.
— Это не входит в мои служебные обязанности. Вы опять хотите меня впутать в какую-то историю…
— Это именно ваши служебные обязанности. Вы сопровождаете меня в качестве секретарши и ничего больше!
На сей раз её раздражение передалось и мне. Мэри бросает на меня испытующий взгляд и произносит уже более мягким тоном:
— Хорошо, посмотрим… Но имейте в виду…
— Да, да, я буду иметь в виду всё, что нужно, только оставьте меня одного, мне ещё кое-что надо сделать.
Она с сердитой гримасой уходит.
Чуть позже её место в кабинете занимает Бенет.
— Я отправил этого… — рапортует он. — Сговорчивый оказался…
— Молодые люди всегда бывают сговорчивыми, когда можно уклониться от службы в армии, — замечаю я.
— Я тут кое-что сочинил насчёт Адамса. — Бенет достаёт из кармана несколько напечатанных на машинке сложенных листков. — В субботу вечером он очень разговорился…
— Вероятно, воодушевлённый своей победой над вами…
— Пожалуй, да, — неохотно признаётся мой помощник. — Вообще он стал болтлив и тут наболтал такое…
— Подчеркните это.
— Я подчеркнул.
— Тогда посылайте без меня. Сейчас у меня голова занята другим. У меня, дорогой, такое ощущение, что начинается последний раунд.
— Это ещё ничего не значит.
— Многое значит, многое! Прикажите Старому подготовить новый канал… И следить за тем, что происходит на вилле.
— Что ещё?
— Всё остальное не зависит ни от вас, ни от меня. Всё остальное в руках этой старой капризной дамы — Судьбы.
Глава 8
С глухим равномерным постукиванием, свидетельствующим о совсем небольшой скорости, «Восточный экспресс» движется в полумраке весенней ночи. И поскольку я не люблю неясности, я опускаю занавеску на окне, вытягиваюсь как есть, в одежде, на мягкой полке и покорно отдаюсь покачиванию в ритме колёс.
Дверка между двумя купе открыта, и в её прямоугольной раме, как на картине, видна пышная фигура моей секретарши, возлежащей в своей обычной, не слишком целомудренной позе, на нижней полке в соседнем купе и углубившейся в чтение, очевидно, какого-то детектива.
— Вы читаете детективные романы? — спрашиваю я, чтобы отогнать от себя сон.
— Раньше читала. А теперь лень. Она откладывает книгу и смотрит на меня своими тёмными глазами.
— Помнится, был роман «Убийство в Восточном экспрессе»…
— Причём тут это? — спрашиваю я.
— При том, что мне сейчас захотелось увидеть вас на месте убитого.
— Будет и это, — охотно соглашаюсь я. — Хотя и не сейчас. Вы, как любительница латинских изречений, наверное, не забыли, что, как говорится, все мы смертны.
— Но не все заслуживают, как вы, насильственной смерти.
— Смерть редко бывает добровольной, она почти всегда бывает насильственной, — замечаю я философски. — Даже когда мы умираем в своей постели.
— Иногда мне кажется, что я могла бы добровольно закрыть навсегда глаза. Просто так, от усталости и отчаяния.
— Держу пари, что такие мысли приходят вам в голову главным образом когда вы перепьёте… А мне хочется жить! Мне по-настоящему хочется жить. И притом — хорошо!
— Вы считаете, что вы можете жить хорошо? — поднимает брови Мэри.
— Хорошо по моим понятиям, а не по вашим, дорогая.
— А что составляет ваш идеал счастливой жизни?
— Всё самое обычное… В нём нет ничего, что произвело бы впечатление на возвышенные натуры вроде вашей.
— И всё же?
— Ну, например, чтобы я мог войти в кабинет посла, как сегодня, и когда он начнёт меня высокомерно поучать, иметь удовольствие сказать ему: «Вот что, старичок, продолжите свою тираду в коридоре, поскольку я только что назначен на ваше место и кабинет в данный момент мне нужен!»
— Мелочные, смешные амбиции… — поджимает губы секретарша. — Вы мечтаете стать послом.
— Чепуха. Я мечтаю утереть нос какому-нибудь послу.
— И это тоже мелочно. Вы напоминаете мне моего младшего брата, заветной мечтой которого было стать хорошим боксёром…
В этот момент в мою дверь легонько постучали. Я открываю, предварительно захлопнув дверку в соседнее купе.
Как я и ожидал, входит проводник. Человек лет пятидесяти, с изборождённым морщинами лбом и какими-то погасшими глазами, которые стараются не смотреть на меня и вообще мне не нравятся.
— Вас кто-нибудь видел? — спрашиваю я. Тот качает отрицательно головой:
— В коридоре пусто.
— Садитесь, — говорю я и отодвигаюсь к окну, чтобы освободить для него место.
Но проводник продолжает стоять, слегка покачиваясь в такт движению поезда.
— У меня для вас новости от Старого, — говорю я. — Он тревожится за вас.
— Я сам больше тревожусь за себя, — глухо отвечает проводник.
— Есть основания тревожиться?
— Меня задержат. Это вопрос нескольких дней… может, и часов.
— Почему вы так думаете? — участливо спрашиваю я.
— По всему. Уже два раза проверяли мой багаж по дороге на Свиленград. Раньше этого никогда не делали.
— Раньше не делали, а теперь — контрабанда наркотиков. Искали гашиш или что-то в этом роде.
— Искали не это, — упрямо возражает проводник.
— Если бы искали что-то другое, то не рылись бы в вашем багаже, а ощупывали бы ваше бельё, шов за швом каждую складочку вашей одежды. Вы должны бы понимать в таких делах…
— А то, что за мной постоянно ходит человек, подслушивает, о чём я говорю с приятелем в кафе, что следят за мной даже тут, в вагоне?