Спустя месяц Лёша вдруг заявил, что собирается получить высшее военное образование и стать офицером.
Наследник
Михаил Михайлович мечтал о сыне ещё в те времена, когда сам только вышел из-под стола и увидел осознанным взглядом мир, принадлежащий мужчинам. Он годами накапливал необходимые для выживания навыки и хитрости, вроде тех, как добыть пищу, спастись от стихии, одолеть врага и правильно выставить метки ремня ГРМ. Все эти тайные мужские знания он берег для своей будущей копии. Вместе с сакральными знаниями сыну должно было перейти также его имя. На жалкие протесты жены иметь дома двух Михал Михалычей он отвечал, что в их династии это – нерушимая традиция, берущая начало аж в ІІІ веке, когда первый Михаил эволюционировал из медведя и, выйдя к людям, положил начало великому роду.
Мечты о передаче богатого наследства в виде пяти соток дачного хозяйства, старенькой «Нивы» и целого сарая рыбацких сетей, спиннингов и блесен были перечеркнуты в одночасье.
– Девочка у вас очень активная, энергии столько, что хоть сразу после родов на балет отдавай, сразу видно – вся в отца, – сообщил на последнем УЗИ радостную новость врач и похлопал побледневшего Михаила по плечу.
– Доктор, вы уверены?! – на полном серьёзе спросил Михаил, глядя на издевательски довольное лицо жены.
– Абсолютно!
– А вон там разве не…
– Нет, Михаил! Это нога, – сердито сказал доктор, глядя на явно недовольного отца, и затем добавил: – Счастливый Вы человек!
– Может, это можно как-то исправить?
– Нельзя!
– А за денежку?
– И за денежку нельзя!
– А если?! – злобно захрипел Михаил и угрожающе подставил кулак к своему лицу.
Врач показал рукой на стену, где выделялся диплом за первое место по боксу и угрожающе свисали с гвоздя перчатки. Михаил тяжело вздохнул и вышел прочь.
Дома его ждала детская комната с камуфляжными обоями, которые Михаил поклеил лично. Пол и шкафы были усеяны игрушечными автоматами, футбольными мячами и нераспакованным набором юного плотника, который Михаилу в своё время подарил его отец. Комната была эталоном мальчишечьего рая, в котором с радостью поселился бы и сам Миша, он даже купил раскладушку втайне от жены (на всякий случай).
Супруга же без конца пела и танцевала, чем сильно бесила Мишу. И он объявил ей бойкот, сказав, что та нарочно решила ему все карты подпортить и, как всегда, сделала всё по-своему.
День и ночь Михаил штудировал форумы и ютуб, изучая основы клонирования, и уже хотел было провести свой первый эксперимент на коте, но тут жена отдала его тёще, сказав, что беременным кошки противопоказаны.
Тогда Миша решил прибегнуть к нестандартным методам и обратился за помощью к знакомому батюшке. Тот несколько часов выслушивал Мишины исповедования и отпускал ему грехи за грехами, которые Миша старательно вспоминал. Грешки его имели в основном шкодливый характер и особого вреда не несли, но Миша настаивал на том, что всё должно быть отпущено, а по окончании выдана квитанция с печатью.
– Что же ты раньше не приходил? – спросил утомленный Божий человек. – Место в раю – как кредит, лучше гасить вовремя, а то, не дай Бог, раньше времени откинешься, а долг за тебя никто не покроет.
– Так ведь зачем Господа постоянно дергать по пустякам, я лучше разом за весь объем отчитаюсь, да и просьба у меня только сейчас появилась к Нему.
– Что за просьба?
Когда Миша изложил суть проблемы, батюшка попытался вразумить будущего папашу, что он должен быть счастлив рождением дочери. И раз Бог решил, что так будет лучше, значит, так оно и есть. Миша с нравоучениями не соглашался, называя батюшку конформистом, настаивая на личной аудиенции с Главой небес, за что был изгнан из церкви под угрозы впервые матерившегося святого отца.
– Будет тебе личная аудиенция! – кричал вслед Мише поп, злобно крутя кадилом над головой, словно шашкой.
Отец Михаила махнул на сына налившейся досадой рукой, возложив на его плечи вину за прерывание великого рода, а жену его назвал вредной и эгоистичной бабой, за что трижды получил по голове половником от своей собственной. Свекровь, узнав прекрасную новость, сразу принялась печь для невестки её любимые пироги с рыбой и тушить картошку с мясом по своему фирменному рецепту. А после, закупив ещё два баула продуктов на два дня, переехала к детям – следить за тем, чтобы будущая мать питалась, как положено, а муж не вздумал её расстраивать.
Когда жена обмолвилась, что обои в детской нужно переклеить, а то обстановка как в казарме, Михаил ушел в трёхдневный запой, а когда вернулся, всё уже было сделано без него. Теперь стены украшали яркие разноцветные фотообои, изображающие плюшевых енотов и единорогов. Рогатые кони радостно скакали на лугу и ржали. «Надо мной ржут, сволочи!» – уверенно думал Михаил и грозил кулаком двухмерным жеребцам.
Миша начал худеть и плохо спать, всё у него в жизни летело в тар-тара-ры. Как-то ночью до его воспаленного бессонницей мозга вдруг дошло, что женщина – человек сильный и волевой, а значит, родить может и дважды, а если понадобится, то и трижды! Или до тех пор, пока Михаил не добьется от неё своего. Обрадовавшись собственной находчивости, Михаил тут же уснул, но тут, как нарочно, у жены отошли воды. Делать нечего, пришлось ехать в роддом.
Девочка родилась здоровая и сильная («Как молодой медвежонок», – говорили акушерки). Михаил позволил жене самой выбрать имя, так как женщину Мишей назвать нельзя даже при всём своём желании, а другие имена его не особо вдохновляли.
Увидев сморщенную и похожую на картошку мордашку, Михаил надменно фыркнул, чем сильно обидел жену, но спустя пять минут он всё же растаял, словно плохо закрытый холодильник, и на глазах его навернулись слезы умиления.
После выписки жена чётко дала понять, что рожать она больше не будет, даже если государство за это переселит всё её семейство в дом из чистого золота или отправит на Марс.
Когда молодая семья покидала роддом после выписки, Миша заявил, что воспитание дочери должно лечь исключительно на плечи матери, поскольку в бантиках, косичках и куклах он разбирался не лучше, чем в политической системе Сомали.
Так оно и было до тех пор, пока дитё не научилось ходить и говорить.
– Папа, ти куда? – спросило маленькое розовощекое создание у отца завернутого в плащ-палатку и обутого в резиновые сапоги до самого подбородка. За плечами его болтался огромный вещмешок, в который поместится половина их квартиры. В руках отец держал связку непонятных палок с нитками.
– На рыбалку, дочь.
– За либками?
– За рыбками, за рыбками. Иди, спи, а то мамка наругает, – стоя в прихожей и застегиваясь, говорил отец.
– А мозно мне с тобой? – застенчиво спросил пупс.
Тут в голове у Михаила произошел когнитивный диссонанс. Сколько раз он звал жену с собой, чтобы познать всю романтичность этого чудеснейшего ритуала! Когда ты в пять утра отправляешься пешком за 4 километра через сырые от росы поля, через гудящую товарняками железную дорогу, по засасывающей по колено грязи и облепленный с ног до головы голодными комарами! А потом сидишь до обеда, застыв в одной позе в ожидании поклевки, и наслаждаешься видами реки.
– А ты не боишься? Там комарики кусаются, – спросил он на всякий случай у своего маленького детеныша.
– Пф, комалики – в попе шалики! – дитё махнуло рукой, явно давая понять, что пищащие кровососы её не пугают, и пошла натягивать колготки.
Михаил смахнул скупую мужскую слезу и, подняв голову к потолку, тихо сказал: «Спасибо».
Банкомат, который не смог
– Ромка, ты зачем карточку зажевал? Нам сейчас из-за тебя опять «операционку» менять будут! – выплевывала слова вместе с остатками чековой бумаги старый банкомат Марина.
– Да ты пальцы видела этого маргинала? Он ими, прежде чем до клавиш моих прикоснуться, сопли о куртку вытирал!
– Ну и что?! – никак не унималась Маринка, на чью долю выпало аж двадцать пять переустановок системы, три замены купюроприёмника и одна установка сенсора.
– Всё равно после смены тётя Шура нас протирает, мог бы и потерпеть!
– Вот ты и терпи, а у меня от перегара уже монитор плавиться начал. Каждый день одно и то же! То эти качки безумные мне все клавиши передавят, то школьники гадость какую нарисуют, а про бабок я вообще молчу, как начнут коммуналку платить, так у меня все процессы виснут! Когда, я спрашиваю, это всё закончится?!
– Всё-то тебе, Рома, не так! Ворчишь, как принтер матричный! То бумагу тебе не такую загрузят, то купюры мятые, а мы – выслушивай это каждый день! – наседала Марина, которой не терпелось хоть немного побыть в тишине.
– Да, конечно, не так! Я не понимаю тебя, ты взгляни на Кольку. Он же в начале карьеры бахилы в поликлинике продавал, чистенький был, опрятненький, а теперь что? Взяли процессор да в кофе-машину запихнули! Стоит теперь весь заляпанный, тараканы внутри бегают, не вода, а жижа трехнедельная внутри. Скажи ей, Коль!
Коля невесело булькнул и, дабы не слушать эти меланхоличные тирады, от которых у него постоянно молоко в гранулах сворачивалось, принялся молоть зерна.
– И ведь ничего же не меняется! Никто о нас не заботится, никто слова доброго не скажет, отпуска я отродясь не видел, а ведь мне два года! Ещё год – и на пенсию, а я кроме тёти Шуриной тряпки ничего в жизни чище не видел, а ведь она ею сначала двери протирает! Всё, не могу так больше! Слышите меня? Не могу! Завтра никому денег не дам, пока меня нормально, по-человечески не попросят да по корпусу не погладят! Как хотят пусть свои счета оплачивают, а я бастую, митинг у меня! Составите компанию?
– Нет уж. Митингуй, Ромочка, не митингуй, всё равно получишь… Не помню, как там дальше, Коль?
Коля радостно булькнул что-то непристойное.
– А-а-а, ну вас, жертвы обстоятельств, терпилы восьмибайтные! Без вас обойдусь! – после этих слов Рома умолк и не произносил ни звука до самого открытия офиса.