The Searchers), работали над песнями, написанными другом Клайва Меткафа, еще одним нашим однокурсником Кеном Чепменом. Вскоре Кен стал нашим менеджером и автором песен. Он заказал рекламные листовки с предложением наших услуг на вечеринках, а также печатные свидетельства нашей карьеры (к счастью, краткой) под названием The Architectural Abdabs: весьма невзрачная фотография группы и статья в студенческой газете, где мы выказывали предпочтение ритм-энд-блюзу по сравнению с роком. К сожалению, тексты Кена слишком тяготели к балладам или музыкальным юморескам и назывались, к примеру, «Видел ли ты утреннюю розу?» (на мотив бетховенской «К Элизе») или «Будьте осторожны при выходе из вагона». Однако в конечном счете Кену удалось показать их известному продюсеру Джерри Брону, который пришел послушать и песни, и нашу группу. По такому случаю мы мужественно репетировали, но особого успеха нам это не принесло. Джерри больше понравились песни, чем группа (ну, Кен нам так сказал), но даже песни дальше никуда не пошли.
В сентябре 1963 года, когда мы уже учились на втором курсе политеха, Клайв и Кит решили прорываться сами по себе, в качестве дуэта, и следующая версия группы стала срастаться вокруг дома, которым владел Майк Леонард. Майк, которому тогда было за тридцать, по совместительству преподавал в политехе и, кроме архитектуры, увлекался этнической перкуссией и взаимодействием ритма, движения и света, о чем воодушевленно вещал нам на лекциях. В сентябре 1963-го, став вдобавок преподавателем Школы искусств в Хорнси, Майк приобрел дом в северном Лондоне и решил взять постояльцев, чтобы снизить расходы.
Дом номер 39 по Стэнхоуп-Гарденз в Хайгейте – комфортабельное эдвардианское строение с просторными комнатами и высокими потолками. Майк тогда обустраивал квартиру на первом этаже (соответствующую его весьма экзотическим представлениям о жилье) и чертежный кабинет наверху. На крыше он оборудовал обширное пространство, идеально подходившее для репетиций, но Майку повезло: лестница была слишком крута и нам редко хватало сил затащить наверх всю нашу аппаратуру.
Майку также требовалась кое-какая помощь в конторе: там он проектировал новые школьные туалеты по заказу Совета Лондонского графства, а дома на заработанные деньги конструировал всевозможные проекционные агрегаты. Мы с Роджером сочли, что это идеальный расклад, и въехали. За последующие три года в этом доме в разные периоды жили Рик, Сид и толпа других знакомых. Атмосфера была зафиксирована в одном из ранних эпизодов документального телесериала «Завтрашний мир» на Би-би-си, где показывали проекционную машину Майка в действии, пока мы репетировали внизу.
У Майка жили два кота, Тунджи и Макги, один бирманский, другой сиамский, и к ним привязались не только хозяин, но и Роджер. В результате Роджер на долгие годы сохранял теплые взаимоотношения с котами. Думаю, его утешала их надменная агрессивность. Стены в доме были затянуты джутом; Майк провозил по ткани копченой селедкой и гудел автомобильным клаксоном, призывая котов к трапезе. Коты бросали терроризировать окрестности, мчались на зов, забирались в дом через щель в почтовом ящике, а затем как ненормальные штурмовали стены и подоконники в поисках этой селедки, которую Майк порой прибивал к потолку в чертежной.
Стэнхоуп-Гарденз сильно переменил наши музыкальные занятия. Благодаря снисходительному домовладельцу у нас появилась постоянная репетиционная база – собственно говоря, одно время мы даже называли группу Leonard’s Lodgers[2]. Репетиции проходили в гостиной, где стояло все оборудование. К несчастью, из-за этого учиться было весьма затруднительно, а спать почти невозможно, поскольку спальней нам с Роджером служила эта же гостиная. Соседи, естественно, жаловались на шум – их угрозы о судебном запрете так и не осуществились, но порой мы на всякий случай облегчали их страдания, снимая репетиционный зал неподалеку, в «Рейлуэй таверн» на Аркуэй-роуд.
От Майка никогда никаких жалоб не поступало. По сути, он стал активным участником репетиций. Майк прилично играл на пианино, и мы убедили его купить электроорган Farfisa Duo и на время стать нашим клавишником. Майк по-прежнему хранит этот инструмент у себя. Другим колоссальным плюсом было то, что через Майка мы получили доступ к экспериментам со светом и звуком в Хорнси. Роджер часами работал там с проекционными машинами и, по сути, стал Майку ассистентом.
Итак, весь второй курс мы жили на Стэнхоуп-Гарденз, репетировали, изредка выступали, а между тем кое-как продолжали учиться. Следующей поистине существенной переменой в наших судьбах стало появление Боба Клоуза в сентябре 1964 года. Боб, еще один продукт воспитания Кембриджширской средней школы для мальчиков, приехал в Лондон с Сидом Барретом и поступил в архитектурный институт на два года позже нас. Боб сразу же поселился на Стэнхоуп-Гарденз, поскольку я на лето съехал и вернулся домой в Хэмпстед. Было совершенно очевидно: если я намерен остаться в политехе – тогда мне казалось, что это дельная мысль, – необходимо подтянуть учебу, а заниматься на Стэнхоуп-Гарденз было совершенно немыслимо.
Репутация Боба как гитариста была хорошо известна и вполне заслуженна. Ходить с Бобом в гитарный магазин было сущей радостью, ибо даже самого высокомерного продавца впечатляли его джазовые аккорды Микки Бейкера и молниеносная работа пальцев, хотя, с нашей точки зрения, Боб напрасно отдавал предпочтение более консервативным полуакустическим гитарам перед Fender Stratocaster. С Бобом мы чувствовали себя уверенней в музыкальном смысле, но, поскольку Кит Ноубл и Клайв Меткаф ушли и из политеха, и из группы, нам отчаянно требовался вокалист. Кембриджские связи вновь сработали, и Боб привел к нам Криса Денниса. Тот был чуть старше всех остальных и уже прошел через несколько неплохих групп кембриджской музыкальной сцены. Крис работал ассистентом дантиста в Военно-воздушных силах Великобритании и квартировал в Нортхолте. Машины у него не было (шофером обычно выступал я – по-прежнему за рулем «корешка»), зато он владел аппаратурой, состоявшей из двух колонок и комбика с отдельными входами для микрофонов. При острой необходимости мы могли подключать через комбик и гитары. Со всем этим оборудованием, понятное дело, позиция вокалиста была гарантирована Крису автоматически.
Гружу свою барабанную установку в «бедфорд» нашей группы Tea Set перед домом матушки Роджера на Рок-роуд в Кембридже. Как водится, товарищи по группе совершенно не уважают барабанщика.
Tea Set и «бедфорд». Слева направо: Боб Клоуз, Рик, Роджер, Крис Деннис (на крыше) и я. Редкий случай: мы выезжаем за пределы Лондона выступать на студенческом балу на разогреве у джазового оркестра Хамфри Литтлтона.
Образ Криса как ведущего вокалиста группы – теперь называвшейся Tea Set – несколько портила дурная привычка делать гитлеровские усики из своей губной гармоники, говоря при этом: «Извиняюсь, ребят». К тому же, объявляя очередной номер, он мог («со смертоносным апломбом», по определению Боба Клоуза) выдать что-нибудь вроде «Глядя сквозь дырки от сучков в бабулиной деревянной ноге». Я подозреваю, останься Крис с группой, эти выходки усложняли бы нам жизнь в тот период, когда «Флойд», как мне сообщают из надежных источников, стала любимой группой лондонской андерграундной интеллигенции.
С Крисом мы расстались довольно скоро, когда с нами на регулярной основе стал играть Сид Баррет. Роджер знал Сида по Кембриджу (Роджерова матушка учила Сида в начальной школе), и мы планировали подключить его к группе еще до того, как Сид прибыл в Лондон учиться в Камберуэллском институте искусств. Сид не подписывал нас – Сид к нам присоединился. Боб Клоуз достоверно описывает этот момент: «Хорошо помню ту репетицию, которая определила судьбу Криса Денниса. Дело было на веранде, на Стэнхоуп-Гарденз. Крис, Роджер, Ник и я разбирали какую-то популярную ритм-энд-блюзовую тему. Сид, опоздав к началу репетиции, тихо наблюдал за нами с самого верха лестницы. После репетиции он сказал: „Да, звук классный, но я не понимаю – мне-то что делать в группе?“»
Хотя Сид не знал, сгодится ли он нам, мы считали, что у нас ему самое место. В результате дни Криса Денниса и его аппаратуры оказались сочтены. Поскольку Криса приглашал Боб, Роджер решил, что Боб должен и отменить приглашение, – так Боб и сделал, позвонив Крису из телефона-автомата на станции метро «Тотнэм-Корт-роуд». Оказалось, что ВВС по-любому отправляют Криса за моря. Отчасти само собой получилось так, что нашим ведущим вокалистом стал Сид.
Я ничего не знаю о детстве Сида и могу лишь сказать, что при первой нашей встрече в 1964 году он был восхитителен. В тот период, когда все в очень подростковой и застенчивой манере изображали крутых, Сид был наперекор моде дружелюбен: с той первой встречи я запомнил навсегда, что он потрудился специально подойти ко мне и представиться.
Сид рос в Кембридже и, пожалуй, по части богемного и либерального воспитания опережал нас всех. Его отец Артур, университетский преподаватель и практикующий патолог, а также его матушка Уинифред всегда поощряли Сида в плане занятий музыкой. Они позволяли, даже приветствовали репетиции ранних групп Сида у себя в гостиной. В начале 1960-х подобное поведение родителей считалось очень прогрессивным. В Кембриджширской средней школе Сид проявлял талант и интерес не только к музыке, но и к живописи. После смерти отца Сид перешел в Кембриджский технический колледж на искусство. Его старый знакомый Дэвид Гилмор уже учился там на отделении современных языков. Эти двое отлично ладили – в обеденные перерывы садились с гитарами и губными гармониками и джемовали, а позднее провели лето на юге Франции, где путешествовали автостопом и играли на улицах.
Сид не всегда был Сидом (крестили его, вообще-то, Роджером Китом), однако, занимаясь в Риверсайдском джаз-клубе, он ходил в местный кембриджский паб, где одним из корифеев был барабанщик Сид Баррет (Sid, через «i»). Завсегдатаи клуба немедленно прозвали новоприбывшего Баррета Сидом, но через «у», чтобы не очень путаться, и под этим именем его знали мы.