Мы дали несколько интервью, в которых настойчиво напоминали, чему, собственно говоря, посвящен «Live 8», и это окончательно убедило меня, что мы правильно сделали, решив собраться опять; раз уж нет жонглеров или огнеглотателей, необходимой изюминкой выступим мы, – возможно, зритель спросит себя: «С чего им это в голову-то взбрело?» – и поразмыслит, в чем суть всего мероприятия.
Наш сет отъезжал все дальше, пасмурное небо просияло красным закатом, какому порадуется любой пастух. Когда в одиннадцать вечера мы наконец-то вышли на сцену, все наши ресурсы ожидания уже были на исходе. Адреналин кипел, тайком подкрадывалась нервозность. Но едва посреди кромешного мрака застучало сердце во вступлении к «Breathe», меня стало отпускать – я погружался в знакомое единение с группой.
Снова играть вместе – это была фантастика: Рик разворачивал свои уникальные полотна, Дэвид, как всегда, был надежен, лиричен и совершенно идеален, а Роджер, невзирая на возраст, очень подвижен; я за ним такого не помнил – может, побочный эффект двух десятилетий на позиции солиста. Весь сет получился плотным и емким, а нам удалось обуздать себя, несмотря на всю важность события, – по счастью, мы успешно воздержались от криков «Привет, Лондон!» и не стали спрашивать аудиторию, «весело» ли ей. Однако взвешенные слова Роджера о Сиде перед «Wish You Were Here» обеспечили нам тесный контакт с публикой.
После финального поклона мы ушли за кулисы, где беззастенчиво кипели бурные эмоции; впрочем, с удовлетворением докладываю, что мы четверо, великие стоики, выказали непроницаемую, без единой слезинки невозмутимость, как нам велели прекрасные традиции группы Pink Floyd…
Я думаю, я думал, что на этом все. Мы воссоединились по достойному поводу – вероятно, то была единственная причина, которая могла собрать нас вместе, – и выступили перед гигантской аудиторией: не только перед теми, кто вечером 2 июля был в Гайд-парке (а это около 200 000 человек), но и перед несколькими сотнями миллионов, которые смотрели нас по телевизору. Нам, безусловно, удалось привлечь к проблеме массу внимания; правда, новостная повестка меняется быстро, и в среду все уже говорили только о том, что в Лондоне пройдут Олимпийские игры 2012 года, а спустя еще день – об ужасных лондонских терактах 7/7.
После концерта мы разошлись и вернулись к своей повседневности. Бурлили неизбежные слухи – мол, нас зовут еще разок вместе поехать на гастроли и предлагают за это баснословные суммы. Дэвид отвечал недвусмысленно: концерт «Live 8» мог быть сколь угодно важен, но в его личной повестке дня нет долгосрочных планов дружеского слияния душ в гастрольной обстановке. Репетиции перед «Live 8», сказал Дэвид, убедили его, что «делать такое часто я не хочу».
Его логику я понимал. Мне кажется, работать на последних турах Pink Floyd Дэвиду было труднее всех. В основном гастрольное бремя легло на него – он был на виду, он вокалист, – а я тягал тяжести по минимуму. Я-то всегда предвкушаю, как буду вникать в подробности сценографии, дизайна и визуальных решений, а его все это, пожалуй, интересует меньше.
В 2005 году издательство Genesis Publications выпустило роскошное издание «Наизнанку» – сафьяновый бокс-сет, эксклюзивное эссе, открытки, две репродукции; руководил и создавал дизайн Сторм Торгерсон. В Genesis отмечали, что, «осмотрев сигнальные экземпляры, Сторм решил, что 24 цветов будет мало. Сколько цветов требуется для совершенства? Как выяснилось, 27».
Но, как и многое в этом мире, то, что казалось финалом, обернулось очередным началом. Однако сперва я завершил серию рекламных туров и автограф-сессий после выхода первого издания и иностранных переводов «Наизнанку». На первых автограф-сессиях я, наивный щенок, отважно спрашивал каждого читателя, кому посвятить книжку, – и почти сразу стало ясно, что на расшифровку восточноевропейских отчеств надо закладывать почти весь вечер. Вскоре я догадался, что легкомысленное «Shine On!»[36] замечательно ускоряет процесс.
Я вновь отправился в путь – правда, гастроли получились довольно одинокие и степенные, а комплект дорогой аппаратуры ограничивался пачкой свежих авторучек «Пентел» – и вновь очутился на передовой, где говорил с фанатами, которым давненько не выпадало шанса вживую поболтать с настоящим участником Pink Floyd.
В парижской студии радио «Франс энтер» я давал интервью ведущему Сержу Ле Вайяну, и его посетила светлая идея пересказать мне букварь Pink Floyd: «„A“ pour architecture, „B“ pour „Brain Damage“…» и так далее (приятным сюрпризом стало «„G“ pour gong»[37]). Когда Серж добрался до «V», у него перехватило дыхание, и он сказал: «„V“ pour la vie – votre vie, Nick Mason, – merci énormément – mais aussi ma vie, notre vie»[38]. Честное слово, слезы выступили на глаза, – может, у Сержа нет, а вот у меня, вероятно, да.
В городах, где мы когда-то выступали, накатывала ностальгия. По пути на «Франс энтер» мы проезжали Театр Елисейских Полей, где Pink Floyd впервые играли в январе 1970-го, и я припомнил, с каким воодушевлением приняли нас французы – британцы в тот период еще не совсем к нам прониклись – и как стойко французы поддерживали нас с тех самых пор.
В Лос-Анджелесе я жил на Венис-Бич, где все напоминало о нашем концерте в клубе «Чита» в 1967 году. Футболки изменились мало – разве что теперь из образчика последней моды превратились в «ретро», а антивоенные и антиреспубликанские настроения касались другого театра военных действий и страшноватого позера в президентском кресле.
Постепенно до меня дошло, что многие «фанаты», добивавшиеся автографов, на самом деле принадлежали к картелю перекупщиков с eBay. Эти всегда заявлялись с целым ворохом пластинок и гитарных накладок. Невозможно не восхититься таким сплавом упорства, терпения и отчаяния – им ведь приходилось ждать в очередях, как и всем прочим.
На Манхэттене я довольно ворчливо похвалил одного такого падальщика за настойчивость – он выследил меня до самого ресторана, где я ужинал с Роджером (у него тогда были гастроли). Роджер его увещевал, а я сказал только, что он, я подозреваю, собирает автографы для последующей перепродажи онлайн. Чувак, истинный ньюйоркец, испустил долгий вздох: «Жить-то на что-то надо». В свете столь чистосердечного ответа я не смог ему отказать и подписал то, что он мне подсунул.
Затем я вернулся в Великобританию, и меня поманили съемки в «Top Gear». Они там очень хотели заснять мой недавно купленный «феррари-энцо». Поначалу переговоры зашли в тупик, но как-то вечером за ужином Джереми Кларксон вернулся к этой теме опять. Я предложил поступить так: если Кларксон и его команда готовы порекламировать «Наизнанку» в своей передаче, я откажусь от гонорара за то, что они используют «энцо», – я был уверен, что строгие правила Би-би-си насчет рекламы в эфире начисто избавят меня от необходимости сдержать слово.
«Феррари-энцо» в действии.
На церемонии в британском Зале музыкальной славы в 2005 году. Представляя нас, Пит Таунсенд рассказал, что впервые увидел Pink Floyd в рождественские каникулы 1966-го в лондонском клубе «UFO»: «На гитаре тогда играл Сид Баррет – потрясающе, вся группа была изумительная. Роджер Уотерс – эффектная харизматичная фигура, космический звук кружил и обволакивал».
Джереми позвонил мне спустя пару дней. Его осенило. Чтобы обойти диктат Би-би-си, он напишет сценарий, в котором решит проблему окольно.
Вот так и вышло, что «энцо» въехал в кадр, а я врубил режим «магазин на диване». Насколько я был счастлив, когда купил «энцо», спросил меня Джереми. «Пожалуй, примерно так же счастлив, – бодро ответствовал я, – как в ту минуту, когда впервые взял в руки экземпляр моей книги „Наизнанку“…» Потом в студии Джереми беседовал с Джинджер Спайс – Джери Халлиуэлл. Когда он спросил ее о текущих музыкальных проектах, она уже открыла было рот, чтобы упомянуть свой новый альбом. Джереми ее оборвал. «Ну-ка, прекратите, – строго сказал он, – джинса у нас тут запрещена». Камера отъезжает – а вся аудитория позади Джереми и Джери щеголяет футболками с лозунгами «Покупай книгу Ника» или «Ник – отличный писатель».
Позднее я узнал, что на Би-би-си фрагменты этого выпуска непременно показывали стажерам-продюсерам – объясняли наглядно, чего ни в коем случае нельзя допускать, как бы успешен (или воинствен) ни был ведущий.
Свои писательские обязанности я выполнил и тут почуял, что мы становимся «достоянием»: через несколько месяцев после «Live 8» на церемонии в «Александра-пэлас» группу Pink Floyd включили в британский Зал музыкальной славы. Церемонию провел Пит Таунсенд, который доложил, что пропустил выступление The Who всего раз («не считая автокатастроф и болезней») – когда забил на концерт в Моркаме и повез Эрика Клэптона слушать нас с Сидом. Также он сказал, до чего счастлив, что на «Live 8» мы сыграли с Роджером: «Я не думал, что такое возможно. Еще одна стена рухнула».
Рик приходил в себя после офтальмологической операции, Роджер был в Риме на премьере своей оперы «Ça Ira», поэтому группу представляли мы с Дэвидом. Над нами висел гигантский экран, а на экране был Роджер в прямом эфире. Какой-то Оруэлл или Северная Корея, а Роджер – Вечный президент Республики Pink Floyd. «Панегирики ваши, – сказал Роджер, – слегка пугают, но, должен сказать, очень трогают», а затем сообщил, что никакой операции Рик не делал. «Мы тут с ним сбежали и счастливо живем в квартирке на Виа Венето…»
Я сказал зрителям, что эти почести хоть как-то компенсируют почти сорок лет дурных анекдотов про ударников, хотя сегодня я слыхал одну шутку, которая венчает их все. Маленький мальчик говорит матери: «Вот вырасту и стану барабанщиком». Мать смеется, смотрит на него жалостливо и отвечает: «Придется выбрать что-то одно».